На столе у отца лежала книжка: средней толщины, стандартных размеров, темно-коричневая... Словарь. Словарь — это не удивительно в отцовском кабинете: вон сколько тут справочников с таблицами да словарей! Но это... "Поэтический словарь", А. Квятковский! Чегой-то он тут делает?
Микула подошел к столу, нарочно сделав зарубку в памяти насчет предельно точного положения книги на столе, открыл, полистал... Москва, 1966 год... Тираж 150000, цена 90 коп. И что? Никогда он не замечал за отцом хоть сколько-нибудь заметной склонности к поэзии...
Микула остановился и задрал голову, чтобы удобнее было смотреть в белый потолок... и перебирать в памяти хоть сколько-нибудь подходящую к случаю инфу... Й-есть!
— Старые люди говорят, что история — это искусство, а не только наука.
— Угу. Особенно нашей родной большевистской партии товарища Ленина.
— Да, нет, это еще до Ленина считалось, и до Маркса с Энгельсом, типа, в общечеловеческом ракурсе.
— Может быть, Паша, вполне возможно, а я, например, много раз читал и слышал, что шахматы — это не только наука, не только искусство, но еще и спорт! Я уж боюсь и думать о полной, сокровенной сути шестидесятичетырехклеточных шашек!..
— Так он как раз всё больше в шахматы играл, и в Швейцарии, и на Капри...
— Слышишь, Пашка, я не знаю, сколько хлебных чернильниц с парным молоком шахматист Ильич смолотил, сидя в царской тюряге, но от нашего "симпатического" "стирального" молочка он бы в один миг ноги протянул! И ты хочешь сказать, что на просвет...
— Только лампой Вуда.
— Тоже, знаешь ли, конспирация для дебилов. Но если старикам нашим взбрендилось... Чего тебе, Микус?
— Мама к столу зовет. Уже третий раз. Сейчас рассердится.
— Пашка, дело худо! Бежим скорее на кухню! Всё, Мика, уже идем!
Лампа Вуда. Еще в старом доме, в Павлопетровске, Микула, услышав, эти обрывки взрослых разговоров, залез в справочники и прочел насчет ламп с ультрафиолетовым излучением. В кладовке есть такая, по типу настольной, вместе со всем основным скарбом в Москву переехала. Отец обронил как-то, что с ее помощью можно загар на кожу наводить, даже зимой, но только Микула не припомнит, чтобы мама хотя бы раз... А вот читать с ее помощью некие тайные письмена, сделанные раствором стирального порошка...
"Поэтический словарь Квятковского"! Микула, блин, ты реально бредишь!.. Уж и не разобрать — на какой именно почве ты свихнулся: то ли от регулярной сексуальной неудовлетворенности, то ли затосковал по малой родине!.. Словарь как словарь, шрифт мелкий, страницы желтоватые... Ладно уж, сходит он за лампой, потешит свои психические загибоны! Лук бы его понял и поддержал!.. Где ты, Лук, куда канул?.. А еще проще — не лампу сюда, а книжку к лампе принести, там, у входа в кладовку есть розетка.
Микула, стыдясь глупой детскости своей — аж запунцовел от стыда, в зеркале, правда, этого не видно! — прошел к кладовке (справа от двери, на второй полочке от потолка), вынул настольный светильник с белым остроносым бутоном лампочки... Включаем — и поехали! Минута на просмотр, минута на водворение лампы на прежнее место, две минуты на воссоздание прежнего порядка в кабинете... Жрать охота!
Оу... нет... Первая минута понадобилась Микуле, чтобы осознать: это не он бредит, это взрослые, во главе с его отцом, чокнулись бесповоротно и дружно: тайнопись в книжице есть, написана от руки, незнакомым и четким почерком!
А вдруг кто-нибудь сейчас придет, мама или папа!?
Микула поставил на пол включенный светильник, рядом положил захлопнутую книгу и помчался к входной двери: якобы случайно поставил на стопор кнопочку замочного предохранителя — чтобы предки тормознулись по ту сторону двери, а он успел бы за эти секунды замести следы!..
Тэк-с!.. Страница 194, здесь пошли первые записи...
"Два бессмертия у Волги —
устье и исток.
Две тревоги у солдата —
Запад и Восток.
Две надежды у деревьев —
осень и весна.
Две заботы у солдата —
пушка и война..."
Кто такой этот А. Недогонов, что в словари попал??? Микула такого поэта не помнит, а стало быть, никогда и нигде не встречал... Ну и хрен с ним, переворачиваем книгу поперек и читаем другие строки, те, которые тайные и рукописные!.. Опа! Тут о развале СССР...
Микула сел на пол, ноги калачиком, и, временно забыв про голод, минут пять подряд медленно переворачивал страницы, дважды и трижды вглядывался, для верности, в неровные строчки... Благо, что почерк аккуратный и разборчивый. Подробности смысла написанного он будет втягивать позже, потому что намертво запомнил — пока еще вперемешку — и "социально-экономическую катастрофу" с вероятностью третьей мировой войны между США и СССР не позднее 2004 года" и
"Узнаю вас, близкий рампе,
Друг крылатый эпиграмм, Пэ-
-она третьего размер.
Вы играли уж при мер-
-цаньи утра бледной лампе
Танцы нежные Химер."
Все, конец: за "переносами" с Иннокентием Анненским ничего "симпатического" нет. Потом, он потом освоит и осознает, а сейчас быстро-быстро-быстро всё по местам! Начиная с лампы, дружок, паниковать и спешить не надобно, именно с лампы! Дверь в кладовку прикрыть — и мухой в кабинет! Чтобы книга на столе с точностью до миллиметра занимала прежнее положение! Вот так! Да!
Микула тупо и долго, почти минуту, смотрел на дверь в отцовский кабинет: клин-щелочка именно та, что он увидел, правильного угла и правильной длины... Нет! Микула осторожно пнул дверь, щеколда щелкнула. В крайнем случае, он подтвердит, что, проходя мимо, толкнул плохо закрытую дверь и восстановил должный порядок.
А теперь на кухню — и жрать! И осмысливать! А до этого сдернуть стопор на двери, чтобы все как было.
Микула ел-похлебывал холодный рассольник, который, в отличие от папы с мамой, не шибко жаловал, глотал, почти не жуя, рижский хлеб и кусал любимого судака по-польски (косточек можно было не бояться, у мамы просто пунктик насчет рыбных костей), но все это происходило на автомате: он только что, за пару мгновений до того, как обнаружил и прочел тайнопись, был голоден, а теперь он просто прихлебывает и покусывает, ему совсем-совсем не до еды!
Вот как раз достойный пример насчет помнить-забывать, в сравнении с обычными человеками: "забыл про голод"! Ничего он не забыл! Просто отвлекся. Когда у тебя в рукаве (а когда и на горбу!) такая... ну, такая, не знающая берегов память, надобно выучиться жить с нею, грамотно и бережно обращаться, не то свихнешься, на хрен! Лук... Где он, черт бы его побрал! Надо через павлопетровских искать... Вот, Лук любит дразнить и подначивать. Микула мог бы перечислить все его дурацкие прикольчики за все десять лет дружбы, все до единого, но раз за разом , в процессе этой самой дружбы, "забывал" об этом и опять вынужден был... Вот и с остальной памятью такая же петрушка: он смотрит внутренним взором, перелистывает страницу за страницей, как бы читает... Но этого мало для разума и знания! Микула не только впитывает увиденное, он — уже после, задним числом, при обдумывании — попутно роется в остальном меморибагаже, сопоставляет новое и прежнее, запихивая "на антресоли" ненужные воспоминания, которые к делу не относятся!.. Чтобы все нужное под рукой, а все остальное — в дремлющую толпу остальных артефактов. Не выкинуть — но спрятать! Научился так делать — ты умный чувак, а не научился — ты говорящий магнитофон! Осёлус вульгарис. Вот так вот!
Организацию зовут "Программа Время". Так вот что такое ПрВр! Отец и дядя Паша в ней состоят, а мама нет. Что уже хорошо, на случай если компетентные органы прихватят! Хотя... Жена врага народа... 58-12, недонесение... От шести месяцев — и до Луны! Придется теперь и современный кодекс полистать, там тоже на все случаи жизни программы прописаны. И Серафим Ильич в ПрВр, на первых ролях, и омский журналист Кашин, и еще там до фига народу... Даже отцовский начальник Курбатов! Ого, блин! Это, блин, дело сто процентов подрасстрельное! А они еще прямым текстом название, программу, себя перечисляют по именам, а не по кличкам даже. Нет, ну как дети, честное слово! Что они, с ума сошли! Надо будет спросить у отц... Ы-ы-ы!!! Как его теперь спросишь!?
Микула выматерился во весь голос, с надрывом, и застонал, даже захныкал без слез: как теперь жить с этим знанием!?
Беззаботный коротышка из Цветочного города! Папочка-мамочка, все уроки сделаны, ля-ля-ля, я пойду на флэт к ребятам и девчатам в буриме и фантики играть! До утра, естественно! А то ведь страшно возвращаться, блин-н-н... по ночным-то улицам...
И Луку не скажешь, и даже маме не скажешь... и вообще никому!..
Ахренеть новостишка!!! Люто охренеть!..
— Алё!? Да, мам!.. Минут двадцать шесть тому назад. Разумеется, разогрел! Ужели ты думаешь, что твой сын, без пяти минут серебряный медалист средней ш... Да, мам. Нет, просто папа с дядей Пашей встречу отменили, и вот я на кухне. Ты когда придешь?.. Ага. Да, наверное, дома буду. Угу, пока-пока!..
Но ведь мама, в ПрВр не состоя, живет как-то с этим знанием, и не боится! Но, скорее всего, боится, и прежде всего за папу. Микула стремительно отмотал все воспоминания насчет маминых слез, паники, страхов... Если не брать тех, что касались непосредственно его и папы — обычные, ситуативные... Вроде бы... нарывался пару раз... Шесть, если точнее, когда мамины эмоции со слезами касались чего-то такого... непонятного... Но Микула относил их насчет родительских личных разборок, из разряда "спальных" — ревность, там... Нет смысла копаться подробнее и сопоставлять обрывки тех фраз с нынешней действительностью, которая — вдруг! Которая — опа! И уже вот она, родная, в полный "навсекатушечный" рост! Интересно, если все вскроется — его это коснется? Ха-ха, безусловно да! Но в какой степени!? Арестуют, выгонят из вуза, сошлют на сто первый километр... Или присвоят высшую меру наказания, как полноправному участнику, достигшему к моменту ареста полных восемнадцати лет? Хиппово! Хотя ему только весной восемнадцать исполнится... Стыдись, Микула Тимофеев, сачок! Чего тут выгадывать и ужом крутиться — надо вместе со всеми, с отцом, с дядей Пашей, с утопительным камнем на шее. "Орленок, орленок, взлети выше солнца"... Как в фильме "Мы из Кронштадта", режиссера Ефима Дзигана... Маме нельзя, она женщина и мать... Гм... Маме нельзя в "Программу Время", а ему, половозрелой особи мужского пола, достигшему... в самом ближайшем будущем... официального совершеннолетия — ему да, можно и даже нужно. "Высшая мера социальной защиты"! Угу! "Его называли козленком в отряде"...
Все, вступаем, решение принято, в один голос, то есть, единогласно. Только, вот, как?
О! Вот он — очень удобный момент, покуда Лёня в хорошем настроении! Тем более что сам речь завел насчет Тайницкого сада!
А началось с привычных бурчаний Леонида Ильича в адрес предшественников и соратников. Выпала свободная минутка во время рабочего дня, когда телефонные звонки и доклады референтов уже прекратились, а обед в кремлевский кабинет еще не внесли и стол не накрыли. Александр Яковлевич Рябенко, памятуя о вчерашнем, очень жестком, разговоре с лейб-медиком Чазовым, вторую курительную "новостину" из "своих запасов" дать Брежневу категорически отказался: он так яростно тряс жирноватыми брыльями, что Брежнев только вздохнул... Вот ведь как оно — живешь, работаешь на износ, а тебе даже охрана уже не подчиняется...
Да был в этом риск для генерала-охранника Рябенко: "если ты, друг ситный, кого-то, пусть даже врача при исполнении, слушаешься больше, чем меня, то на хрен ты мне сдался, такой красивый!?" Рябенко за тридцать с лишком лет неплохо изучил своего хозяина-подопечного, и подобные мыслишки в нем засекал, не раз засекал... Но Лёня вполне даже неглупый и рассудительный мужик, эти мысли в нем сталкиваются с другими: "если он, Саша Рябенко, за ним и в огонь, и в воду, и в шахту с радиацией! Не только шкурой, но и карьерой рискует, и все ради моего здоровья... то я его, да еще ради своей минутной слабости, наказывать за такую верность не стану. Погожу."
— Угу. Чазова, небось, наслушался? Что они все понимают в деятельности генерального секретаря!.. Ладно, покури тогда при мне. И не сейчас, а попозже, когда пообедаем. Хорошо нынче поработали, а, Саша?
— Еще бы, Леонид Ильич! Вы сегодня не то что на обед, на банкет заработали!
Три телефонных звонка — один от Андропова, доложил насчет готовности по своей линии к предстоящему параду на Красной площади. Другой от Демичева, совсем короткий, не разобрать о чем, тоже что-то отрапортовал, и третий от Черненко: тот долго и нудно докладывал, какое воодушевление в народе, в ветеранских кругах, вызвало недавнее, в конце октября, учреждение ордена "За службу Родине в Вооружённых Силах СССР" трёх степеней. И особенно ценно то, что абсолютно все знают, по чьей личной инициативе сей орден учрежден!
Всё, вся работа. Нет, были еще походы в туалет, после второго "визита" последовал тот самый запрещенный перекур, когда Брежнев выцыганил у него сигаретку; был долгий звонок, уже от Брежнева Подгорному, на сорок две минуты, но это пустой треп о предстоящей охоте в Завидово и взаимная похвальба об охотничьих подвигах прошлых лет там же, на завидовских "номерах". Но самая большая радость Лёнина — именно от реакции советского народа по поводу нового ордена.
— Ну, уж и ликование! Ты, дорогой товарищ, говори, да не заговаривайся!.. Ликование... Ну, да дело хорошее, не спорю. И не дай бог тебе, Костя, меня включить в наградные списки. От всей души получишь, заранее предупреждаю. Когда у нас намечено первое вручение? Разумно, очень разумно, к тому же и недалеко осталось до февраля...
Леонид Ильич мягко одергивает в телефонной беседе своего верного и рьяного помощника, товарища Черненко Константина Устиновича, старательного работягу из Общего отдела ЦК, но явно, что не ругает. Урчит, а не рычит. И у самого улыбка от уха до уха.
— А что, что восьмиконечный, ведь и хорошо, а Саша? Был же у нас десятиконечный, военный...
— По-моему великолепно, Леонид Ильич. Я бы сказал: по-суворовски метко вы все решили.
— И знаешь, что я думаю, Саша? Вручать будем... Первый раз, для почина, знаешь где?.. В Тайницком саду, напротив памятника Ленину. Это который недавно поставили, где он сидит. Очень хорошее место. А?.. Хотя, нет!
Рябенко еще рот не успел разинуть, чтобы горячо поддержать по-ленински архиправильное предложение Брежнева, как тот сам себя опроверг:
— Нет, не пойдет. Февраль в конце — дело ненадежное, а ну как метель с бураном, или еще что. Погода весь праздник сомнет — и что тогда? Мы все заранее продумывать должны, чтобы без сучка и задоринки! В помещении будем вручать. Пусть Черненко продумает это дело. А, Саша, правильно я говорю?
— Да, Леонид Ильич! Тут уже и спорить не о чем. Э-э-э... Вот вы лично... Вы в приказном порядке велели мне напомнить насчет Тайницкого сада, раз уж к делу пришлось... На позапрошлой неделе, в Завидово, когда...
— А, помню. Ну, что ты хотел тогда сказать?
— Наши ребята как раз в Тайницком саду строевую подготовку проходят. Охрана из "девятки", в том числе ваша личная. Нет, ну я все понимаю: дисциплина, выправка, но — зачем!? Все ребята у нас орлы, огонь и воду прошли, в свободное от дежурства время с полигонов не вылазят: стрельба, захваты, перехваты, пробежки, экстремальное вождение транспортных средств...
