За ужином он, забыв про утреннее обещание мужа о материальной компенсации сагрибам, возьми да и ткни атата Н'Омира носом в котелок с наваристым супом:
— А где ты прохлаждался, пока мы добывали жратву?
Тот, конечно же, не понял ни слова, однако догадался, о чем зашла речь. Как тут не понять, когда интонации в голосе "братца" красноречивы не меньше, чем его жесты?
— Меня нанимали охранять, — атат Н'Омир показал на амидареек и на Солея, — а не рыскать белкой за орехами.
И ведь на даганском сказал, а Айрамир понял, вот чудеса. Пожал плечами, мол, коли так, ешь на здоровье, не подавись. И застучал ложкой, с аппетитом уплетая варево. Хотя еще вчера ляпнул бы что-нибудь провокационное. Рыбалка неожиданным образом отпустила внутреннее напряжение, и "братец" стал таким, каким, наверное, и должен быть человек, не испытавший кровопролитной войны. К тому же, Айрамир примерил к себе роль кормильца, а не нахлебника, и она определенно пришлась по нраву его самолюбию, как и право голоса в совещательном споре.
— Я уже говорил, что сагрибы не в ответе за наши затруднения с питанием, — напомнил муж на обоих языках и пояснил атату Н'Омиру: — Нехватку провизии я возмещу деньгами. Надеюсь, к тебе и к В'Инаю не будут пристрастны и не откажут в торговле съестным.
Айрамир шумно фыркнул, распылив ртом непроглоченную ложку супа.
— Шурши фантиками под одеялком, — сказал со смехом.
Атат Н'Омир ничего не ответил, да и не понял, о чем сказал амидареец. Молча поел и молча отправился на боковую, чтобы на утренней зорьке сменить напарника. А к общей побудке принес и бросил в ноги заспанным амидарейцам безжизненные тушки двух зайцев, попавших в силки. Эх, вот была бы новая трагедия для Люнечки, трепетавший за всякую несчастную животинку, но дочка, хвала святым, только-только проснулась и не успела выбраться из шатра. Эсрим Апра, оглядев тушки, похвалила охотника:
— Добро дело спозаранку лучше утренней молитвы Триединому.
Айями отродясь не знала, как разделывают свежеубиенных зайцев и потому растерялась. Может, Веч научит или атат В'Инай, наверняка у них немалый опыт. Но нянюшка отрезала: "Не мужское это дело" и, прихватив нож, удалилась с заячьими тушками к речке. И Эммалиэ отправилась следом. Женщины недолго возились, споро обстряпав свежевание. Наверное, у даганнов принято, чтобы мужчина приносил добычу, женщина доводила её до ума.
В Амидарее в голодные времена люди ловили и обдирали собак и кошек, покуда те давались в руки, но Айями не "посчастливилось" лишить жизни братьев меньших, хотя отчаяние и подвело к той черте, за которой нет места гуманности, а голову занимала единственная мысль: выжить любой ценой. К худу или к добру, но ни одного животного так и не удалось приманить и поймать.
— И вы умеете освежевывать? — спросила она у Эммалиэ.
— Чего уметь-то? Я с молодости навострилась. Местные привозили в гарнизон разную дичь на продажу и в обмен на пайки. Я и птицу научилась ощипывать, и тушки свежевать. Особым смаком считался кабан на вертеле, его по большим праздникам покупали вскладчину всем гарнизоном у лесничего. Но кабана разделывали и жарили мужчины.
— Вы пробовали мясо кабана? — изумилась Айями. — Я бы скорее поверила в паштет из гусиной печени или в пирожное с воздушным кремом. Но чтобы кабан...
— Чему удивляешься? Гарнизон, считай, располагался на периферии, недалече от границы с Даганнией. Аккурат в тех землях, на которые мы сейчас положили глаз. Народ у нас простой был. Разное вытворяли со скуки, как-нибудь расскажу.
Айрамир и комментировать не стал демонстративное явление сагриба с двумя зайцами в придачу. Оценил в полной мере, ответив уважительным молчанием. И пристал к Вечу, потребовав рассказать, как изготавливают и где расставляют силки и ловушки.
— Видел норы. Между ними бегают... как их... суслики? — спросил неуверенно, и муж кивнул, подтверждая. — Помню со школы, что обитают в степных зонах. Они съедобные?
— Относительно. Сусликов ловить — только время терять, а толку от них мало. Хотя с малой можете повыкуривать их водою из нор. Для интересу и развлечения.
— В Амидарее разводили кроликов на мясо, а дичь не особо ели, — пояснил Айрамир. — Помимо сусликов имеется подходящая живность в степи?
— Сурки будут помясистее, но опытные охотники их тоже избегают. Мало ли, вдруг подхватят какую-нибудь заразу, — ответил Веч. — Я вижу, у тебя руки чешутся до охоты. Чем занимался до войны?
— Собирался учиться на электрика. А зарабатывал на стройках с бригадой. Фундаменты лили, возводили дома под крышу. Ну, и внутри приводили в достойный вид.
— Полезный навык, пригодится, — похвалил Веч, подразумевая востребованность профессии "брата" в необжитых землях приграничья.
— Возможно. Если потребуется, построю. Но не мое это, чую. А что мое, не знаю, — неожиданно разоткровенничался тот.
— Успеешь определиться. У тебя будет возможность перепробовать всё, — заверил муж.
Глядя на него, спокойного и невозмутимого, Айями верила: у них всё получится, ведь Веч справится с любыми трудностями.
Обо всем переговорили мужчины, неоднократно обсудили прошлое, настоящее и будущее, изучили карты и изрисовали до дыр, и мусолить одно и то же по сотому разу им надоело. Чем убивать свободное время?
Солей неожиданно оказался знатным рукодельником. Сперва сплел из сухих стеблей шляпы с широкими полями, закрывающими лицо от солнца, и торжественно вручил поделки дамам. Правда, у него не сразу получилось, и пришлось помучиться, изобретая схему плетения. Благодарность дам не знала границ, в том числе, самой маленькой, не желавшей и в машине снимать шляпку. Категорически, до слез. Зато эсрим Апра не оценила благородного порыва амидарейца.
— Странная фигулька. И бесполезная, — сказала, покрутив в руках шляпу.
— Наоборот. И голова не преет, как под косынкой, и не нужно щуриться, — возразила Айями. Пожалуй, резковато ответила, потому как ее задели пренебрежительные слова неграмотной даганской тетки.
Солей меж тем сплел из подручных материалов — веточек, сухой травы и клочков тканей — мужские, женские и детские фигурки. И устроил кукольный театр над натянутым платком, рассказывая амидарейские сказки и озвучивая персонажей на разные лады. Люнечка смотрела представление, не дыша. И амидарейки смеялись от души, и Айрамир покатывался со смеху, и Веч внимал со сдержанным любопытством, и атат В'Инай улыбался, хотя и не понимал слов, и Айями шепотом объясняла ему смысл сказки. Она и нянюшке рассказала, в чем соль кукольной истории, и атату Н'Омиру, но тех не впечатлило представление. Эсрим Апра переключилась на очередное плетение, а сагриб смотрел на фигурки, управляемые рукой невидимого актера, с каменным лицом.
Сольное представление имело грандиозный успех у заинтересованных слушателей. Солей увлекся изготовлением фигурок зверей и птиц, и репертуар его театра постепенно расширялся. Войдя во вкус, он начал придумывать собственные истории, пропитывая каждую ненавязчивым тонким юмором. Люнечка ходила хвостиком за новоиспеченным режиссером и увлеченно играла с кукольными фигурками, разыгрывая роли с их участием и старательно копируя мышиный писк или басистый рев медведя. Игра в театр потеснила все прочие развлечения.
— А в театре есть штора! — сообщила она как-то с важным видом. — Есть ряды для зрителей и эта... лампа!
— Занавес, наверное, — поправила Эммалиэ.
— Да, он самый, — согласилась дочка.
— И не лампа, а люстра. Под потолком, — добавила Айями.
— А у нас будет лампа, — заупрямилась Люнечка и убежала за более интересными делами, нежели мытье грязных плошек.
— Мам, баб, Солей взял меня в театр! — в другой раз сообщила она, прибежав к женщинам, кашеварившим у огня. — И я буду актрисой! Самой известной!
— Замечательно, — похвалила Эммалиэ. — Позовешь на премьеру?
— Да! Да! В первый ряд! — воскликнула дочка и убежала вприпрыжку к Солею.
— Здесь не принципиальна стопроцентная схожесть, — пояснил тот, навязывая из пучка высохшей травы соломенное чучелко птицы. — Главное — отличительные признаки: крылья или рыбий хвост.
— И тем не менее, невероятное сходство! Будьте осторожны, устраивая представления с животными, — предупредила Айями. — Даганны принадлежат к разным кланам и могут посчитать насмешкой неудачную шутку над их тотемом.
— Расскажите, — попросил Солей, нахмурившись. В отличие от товарища он избегал конфликтов и, выслушав подробности об общественном устройстве Даганнии, сказал: — Спасибо, что вы предупредили. Я буду осторожен в словах.
К Айями он по-прежнему обращался на "вы", впрочем, как и к остальным женщинам в разношерстной компании. И Айями отвечала тем же, потому как знакомство с ним — недостаточно близкое для панибратского "ты".
Артистизм оказался у Солея в крови. Помимо кукольного театра он устроил театр теней, поздним вечером, через ткань покрывала, подсвеченного нибелимовым светильником. Запустил воздушного змея, и Люнечка бегала с ним, забыв об усталости и звонко смеясь на всю округу. Солей и рисовал отменно, с натуры и по памяти. Набросками, без четкой прорисовки, но узнаваемо. Люнечка влюбилась в него без памяти, как может влюбиться маленькая девочка во взрослого мужчину. Ходила по пятам, словно приклеенная, предпочтя женской компании его общество. Вот так нежданно-негаданно Солей стал кумиром дочки. И Айями признала, разглядывая рисунки с узнаваемыми силуэтами атата В'Иная, даганской нянюшки, Айрамира:
— Потрясающе. Вы художник по профессии?
— Конструктор. Увлекался разным по мелочи, — улыбнулся Солей.
— У вас талант. Огромный талант к творчеству, — похвалила Айями.
Она и Вечу показала листочек, на котором он был изображен сидящим на бревне, с локтями на коленях и с подбородком, подпертым кулаками. Брови сведены, взгляд в сторону.
— Посмотри. Великолепно, не находишь?
Муж взял листочек и, посмотрев, возвратил.
— Ну как? — поинтересовалась Айями пытливо.
— Похоже, — пожал он плечами. — Ничего особенного.
— Ничего особенного? — удивилась Айями. — Отличный рисунок. И настроение твое передано полностью.
— Передай ему, что не всем понравится, когда за ними подглядывают, — ответил муж сухо.
— Подглядывают?! — неприятно поразилась Айями. — Солей, возможно, сидел напротив тебя за ужином, а потом нарисовал по памяти. Он наблюдателен и видит обычные вещи глазами художника. У него есть наброски капищ, городов, оазисов...
— Только бумагу впустую портит, — проворчал Веч.
— Это бумага из амбарной книги, которую ты купил. Кстати, прими огромную благодарность за бесценный подарок, — сказала Айями и преувеличенно поклонилась чуть ли не до земли.
— Зря обижаешься. Эти каракульки только и подпалить. Для розжига.
— Подпалить?! Каракульки, говоришь?! — вспыхнула Айями и демонстративно разорвала листочек с наброском на мелкие клочки. Бумажные хлопья усыпали землю. — Тогда пусть каракульки станут тленом, нежели пеплом в костре.
Отвернулась и разговаривать отказалась, а в груди бушевало негодование и не желало гаснуть — ни через час, ни вечером, ни ночью. Так между ними и произошла размолвка, причиной которой стал ни о чем не догадывающийся Солей. Айями молчала — и в машине, и у костровища, и наедине в шатре. Пустые незначащие фразы, номинальная вежливость — и не более. Веч попытался обратить возникшее недоразумение в шутку, но, увидев, что шутка лишь усилила замкнутость, сплюнул и принял вызов. Ответив взаимным молчанием.
Все даганны такие: толстокожие неотесанные варвары, — думала Айями с горечью, глядя на безбрежные просторы за окном машины. — Не разбираются в прекрасном от слова совсем. Для них прекрасно одно — свист рассекаемого оружия и хорошая потасовка.
И опять получилось так же, как незадолго до трагедии в амидарейском городке. Айями перестала его чувствовать. Закрылся, отгородившись молчанием, думал о своем и хмурился. Превратился в незнакомца. Она возвела стену, вообразив, будто Веч с даганской нахрапистостью пойдет напролом для примирения, а он воздвиг со своей стороны такую же глухую стену. И ответный ход мужа задел неожиданно больно. Вот как не дает покоя ноющий зуб, изнуряя, так и у Айями ныло под ложечкой, не переставая. А может, и не там щемило, лишая покоя, а ниже, возле сердца?
Напряжения меж ними не могли не заметить.
— Что случилось? — спросила Эммалиэ при первой же возможности. — Господин А'Веч не в настроении?
— Откуда мне знать? Он не рассказывает.
— Или ты не спрашивала? — уточнила Эммалиэ.
— И не буду. Не сейчас, по крайней мере, — поправилась Айями под её внимательным взглядом.
Эммалиэ не согласилась с услышанным:
— Любые непонятности нужно разрешать сразу, иначе они начнут нарастать как снежный ком.
— То есть, я должна признать, что он прав? — вспыхнула Айями.
— В чем?
— В том, что рисунки Солея — ерунда.
— Ах, вот ты о чем, — протянула Эммалиэ с облегчением. — Я уж решила, между вами более серьезное недопонимание.
Куда уж серьезнее?
— Думаю, если бы также умело рисовала я или, к примеру, Люнечка, он бы и слова не сказал. И одобрял бы, и поощрял, — сказала Эммалиэ.
— А поскольку рисует Солей, то будь он трижды прославленным художником, его картинки в глазах Веча так и останутся посредственной мазней. В чем разница, между вами и Солеем, не пойму.
— В том, что он мужчина. Привлекательный молодой мужчина, — ответила Эммалиэ, и Айями как стояла, так и села на лавку.
15.1
Веч не обольщался, добившись внесения в разрешение имен двух амодаров. Знал, что трудности неизбежны и прежде всего с уживчивостью в тесной компании. Названный родственник жены искушал чуть ли не ежечасно, отчего кулаки Веча начинали чесаться против воли, и лишь благодаря самообладанию и армейской закалке он сдерживался, чтобы не съездить по мордасу заносчивого недоделка. Правда, со временем понял, что пацан лезет на рожон специально, испытывая терпение, и подставлять не собирается, потому как желание отомстить ривалам гораздо сильнее, чем доведение доугэнцев до белого каления.
Во-вторых, Веч не сомневался в подвохе от своих же, и, предвосхищая неурядицы с соплеменниками, просчитал все возможные варианты конфликтов. Самое вероятное — могут напасть на лагерь и устроить самосуд с казнью амодаров. Могут вызвать на бохор и поставить на кон жизни амодаров. Могут предъявить ультиматум. Могут отказать в торговле. Что, кстати, впоследствии и произошло.
И первое осложнение возникло в первый же вечер после появления амодаров в лагере.
Узнав, что число оберегаемых объектов увеличилось, Н'Омир заявил напрямик:
— Я нанимался охранять амодарок, за ту же цену охранять пятерых не буду. За ними сложнее углядеть.
— Согласен. Поднимаю цену вдвое.
— Нет, вчетверо.
— Втрое, и ни монетой больше, — ответил твердо Веч.
Однако Н'Омир стоял на своем и на слова Веча о том, что ему дешевле найти другого сагриба, ответил:
— Назначь цену хоть в десять раз больше, никто не согласится охранять амодаров. Зато свернуть им шеи — пожалуйста. И я стану первым в очереди, знай. А ты предлагаешь плату, чтобы я берег их шеи. Тогда посоветуй, как мне без стыда смотреть в глаза тем, чьих отцов убили эти амодары, чьих братьев замучили в застенках, а жен и детей закатали в землю гусеницами танков. Меня покроют позором за то, что нянькаюсь с амодарами вместо того, чтобы выколоть им глаза, вырвать языки и перерезать горло.
