О колдовских способностях в данный момент особо не переживал — ауры видел прекрасно и совершенно неважно за счет каких сил, значит, восстановятся.
Один раз приводили Зину. Я тогда почти не разговаривал. Она поплакала надо мной, обцеловала, затребовала ножницы и подровняла бороду. Похвалила, что я хорошо выгляжу, на древнюю развалину уже не похож. Напоследок призналась в любви. А я только хлопал глазами, отвечая "да — нет". Я был ей искренне благодарен, мне было её жалко, но не любил. На её месте для меня стояла Лиза.
Как она там. Чувствую, что с ней все хорошо. Поволновалась, но сейчас успокоилась настолько, насколько это возможно при такой неопределенной разлуке. Удивительно! Знания о её чувствах словно сидят где-то в укромных уголках сознания и совсем не мешают. Даже наоборот, стимулируют к жизни. Я это сейчас понял, после Нигде, а до того не задумывался. Надо было прочувствовать отсутствие этих знаний, чтобы понять.
Несколько раз появлялся следователь, Александр Сергеевич Шувалов. Везет мне на Пушкиных — Верес также именовался. Несмотря на запреты врачей, он пытался со мной общаться. Я поначалу не мог, а после молчал специально. Успеем побеседовать, потерпит. В камере и начнем. Ставлю сто против одного, как любят говорить американцы, что он сам ко мне заявится, а не вызовет в кабинет. Я здесь "вери импотент персон", в моем присутствии только шепотом изъясняются, боятся, что подслушаю. Зря. Я сейчас слабее младенца, но никому этого знать не обязательно.
Из комфортабельной палаты в стиле "люкс", за которую состоятельные больные бешенные бабки платят, меня перевели в мрачные подвалы Лубянки.
— Встать! — раздался голос из прорезанного в двери зарешеченного окошка и почти сразу лязгнул засов.
Я сел на застеленные чистым бельем нары. В целом, камера была уютной. Параша, умывальник, стол, табуретка и откидные нары. В подобной Ленин трудился, из хлебной чернильницы на бумагу молоко наносил, революцию организовывал. Я же ничего написать пока не успел. Но пари выиграл: вошел следователь собственной персоной.
— Не вставайте! — с ходу заявил Шувалов, улыбаясь очень к себе располагающе. Я подниматься и не думал, поэтому на его приказ-просьбу внимания не обратил.
Одним слитным движением, с каким-то полу-уголовным шиком Александр Сергеевич сел на табурет как раз напротив меня.
— Вас как называть: Игорем, Егором? — погнал он с места в карьер.
— Егором. Родители знают? — я тоже решил обойтись без политесов.
— Нет. Стоит сообщить?
— Не стоит.
— Я сам пришел поговорить, без протокола.
— Ценю. За что я здесь, не напомните?
— Убийство двух и более лиц. Спланированное, хладнокровное, с особой жестокостью.
— Вот оно как! Сознаюсь во всем, не раскаиваюсь, могу подтвердить все на следственном эксперименте, рассказать о своих действиях с точностью до поворота головы. Довольны? — "горбатого лепить" мне было ни к чему.
— Сотрудничество со следствием всегда приветствуется и принимается во внимание судом... — заучено произнес он и замолчал. Побарабанил пальцами по столешнице, отбивая ритм "мос-ков-ский-спар-так" и глядя на меня с задумчивым прищуром, и выдал:
— Вы совершенно не боитесь? — спросил с подкупающей искренностью.
— А вы? Рядом со мной... — переспросил я как мог более зловещим тоном, придвинувшись к следователю чуть ближе.
Хотел резко, но получилось беспомощно, как-то по-клоунски. Не в той я форме, ой не в той. Тем не менее, короткая волна страха по его ауре промелькнула, но виду он не подал.
— Нет, не боюсь. Мы изучили вас вдоль и поперек, и я уяснил, что вы муху без причины не обидите. А сейчас и вовсе... не в форме.
Внешне я снова выглядел молодым, но телесная слабость неимоверно бесила. Меня не побрили и не подстригли, мне наоборот, резинку подарили, чтобы было чем волосы в хвост перетянуть. Футболки, рубашки, белье, джинсы — всю одежду, кроме уличной, вернули. Правда, ремень зажилили и теплые кроссовки выдали без шнурков.
— А вас скорей всего посадят надолго, если не пожизненно. Не опасаетесь?
— Нисколечко! Не посадите вы меня. По крайней мере в обычную зону. Я вам нужен.
— О как! До такой степени, что мы готовы закрыть глаза на массовое убийство?
— Даже если бы там были невинные младенцы, закрыли бы. Возможно, относились бы по-другому, содержали не так, но в целом, закрыли бы.
— Вот вы какого мнения о нашей службе! — искренне возмутился он. — Да я бы не посмотрел тогда на все ваши умения!
— Другие бы нашлись, — сказал я, безразлично пожимая плечами. — И я их понимаю. Представляете, что сулит государству изучение меня? Будь я хоть дьяволом во плоти. — При этих словах Александр Сергеевич еле заметно вздрогнул. Я криво усмехнулся. — Но я не такой, успокойтесь. Существование той личности вообще подлежит сомнению. — Здесь я слукавил. Например, Вартараара, темного божка, вполне можно поименовать этим словам. — В общем, располагайте мной. Отдаюсь, так сказать, в руки Родины. Надеюсь, они чистые.
Шувалов расслабился, немного ссутулившись, и скрестил руки, невольно глянув на ладони. Словно именно его верхние конечности олицетворяли тот светлый образ, который был сформулирован еще первым чекистом — Феликсом Эдмундовичем.
— А вы наглец! Кто вы такой? Только честно. — Спросил заинтересованно, незаметно изучая меня с ног до головы, будто заново открывая.
— Оператор пси-поля, — ответил неожиданно для самого себя.
— О-го-го! Не маг, не колдун, не шаман, а просто "оператор"?
— Представьте себе. Но те названия мне тоже подходят, не вижу разницы. Кроме шамана, конечно.
— А чем вам шаман не угодил? — поинтересовался с хитринкой.
— А тем, что вы уже знаете его работу. Кстати, спасибо вам за Розу с Зиной, они реально меня спасли. Так вот, шаманы камлают, призывают духов, занимаются предсказаниями и так далее. А мы, волшебники, колдуем потихоньку, без камланий.
— Вы их сами поблагодарите, позже. А еще хочу вам напомнить, что вы, волшебники и людей иногда в сердце закалываете. Не по злому умыслу, разумеется, а чтобы сил набраться.
Уел он меня этим заявлением. Не объяснять же ему сейчас все различия между мною и "серыми"? Разговор долгий.
— Знаете что, Александр Сергеевич, я вам потом все объясню. Я таких колдунов больше вашего ненавижу, мне есть за что. А сейчас я устал и хочу есть. Аппетит у меня, знаете ли, повышен, сил набираюсь. Мне тем более сказали, что у меня особое довольствие — по просьбе.
Шувалов шутливо поднял руки, мол, сдаюсь.
— Хорошо, хорошо. Но в следующий раз я приглашу вас к себе. Не возражаете? — последнее с издевочкой.
— Буду рад, — ответил я полностью серьезно.
— Конвой! — позвал, стукнув кулаком по двери. — До встречи, Егор Михайлович.
— Ронович, — поправил я его. — Если Егор, то отчество — Ронович. Михайлович — для Игоря. Запомните, пожалуйста.
Перешагнув порог тюремной камеры, Шувалов словно пересек невидимую черту. Лицо его резко изменилось: там, рядом с Егором, оно излучало благожелательность, искренность и любопытство, а здесь, "на свободе", мгновенно стало мрачным. Точно подметил молодой нахал: будь на месте Егора один тех, кто занимается жертвоприношениями, с ним носились бы не меньше. Больно заманчивые последствия это сулит для страны. Да что страна, для всего человечества в целом. Разрешили бы тогда принести жертву в этих стенах? Если бы это зависело лично от него, то нет, а руководство... Ну, Егор, надавил же на больную мозоль!
Дни потекли за днями. Я постепенно набирался сил, по мере возможности тренировался, медитировал. Астрал так и оставался для меня закрытым. А без него я теоретик. Я и теоретизировал. Читал лекции в отделе "П" и ждал, когда ко мне вернутся стихии.
Меня неоднократно обследовали. Прокрутили во всевозможных приборах, по сравнению с которыми новейший компьютерный томограф казался древней рухлядью; проанализировали все, что можно, и что недопустимо; одной только крови высосали столько, что стадо вампиров подохло бы от зависти. Кроме этого, меня изучали мои же "слушатели" из отдела "П" и двое гражданских уфологов из Питера. По их отчетам я был "обычным" экстрасенсом, видящим ауры. Правда, очень хорошо видящим, все их представители были намного слабее меня в этом плане. Зато переплевывали в других областях. Особенно меня поразил пожилой мужик — телекинетик. Он действительно двигал спичечный коробок, не потребляя ни капли маны и "жизненную энергию" не тратя. По крайней мере без "свободного сознания", которое мне было так же недоступно как астрал, я не замечал в нем никаких изменений.
Объяснил, как действуют амулеты "серых". Настолько, насколько сам разобрался. Рассказывал по памяти из того времени, когда осматривал их "свободным сознанием".
Техномагическое устройство "подчинения", в условиях невозможности создания "пелены разума", на меня подействовало. Не так безусловно, как на других, но все же. Чувства приглушались, точно уши на высоте закладывало, и в ответ на команды "хозяина" возникало желание их выполнить. Тяжело, но я мог сопротивляться. Не знаю, сколько бы я выдержал — не проверяли. Прибор быстро выключали, потому что силу в нем экономили — мана утекала буквально ручьем. Я навскидку придумал несколько вариантов уменьшить потери, но, разумеется, промолчал об этом.
Про старинную брошь поведал, что она примерно такое же устройство, но действует исключительно в руках "серого" мага, оно гораздо экономичней и качественней современного техномагического прибора. После этого рассказа, во взоре одного молодого экстрасенса с неплохими зачатками мага жизни расцвел такой букет вожделения, что я решил еще раз прочесть лекцию о сути "чернокнижия".
— Понимаете, в чем дело. Сам факт жертвоприношения безнравственен, с этим никто из вас, надеюсь, спорить не будет. — В небольшой аудитории собрался весь отдел "П" и несколько экспертов из других служб. — Не буду говорить о том, что убийство — грех, это вы и без меня знаете... Не ухмыляйтесь, я серьезно. Да, я сам грешен, но я никогда не лишал человека жизни просто так и тем более ради удовольствия и получения силы. Там, — это слово произнес задушевно, многозначительно кивая на потолок, — мои поступки взвесят... честно скажу — не ведаю кто это будет делать, но будут однозначно и посмертие мне обеспечат такое, какое я заслужил... — последнее прозвучало грустно.
Я чуть ли не впервые задумался о судьбе своей души. Пример Рона, который доволен своим посмертием, вселял надежду, однако... мысли о смерти не бывают веселыми. Если только это не "юмор висельника", который есть нарочитая бравада перед неизбежностью, игра на публику.
Я кашлянул в кулак и возобновил проповедь:
— Да черт с вами, о себе думайте сами, но решать судьбу души человека никто не вправе. А вовремя жертвоприношения именно это и происходит. Душа однозначно отправляется к демонам на вечные муки. Это наихудшее посмертие. А оно, посмертие, ждет всех нас, вне зависимости от нашего верю-не верю в какой-то там загробный мир.
Большинство взглядов было заинтересованными, но... сильно сомневающимися. А Фарид, тот молодой экстрасенс, так и вовсе кривился.
— Отправляется к демонам независимо от земной жизни, хоть муху за всю жизнь не обидел, хоть сознательно сто беззащитных детей погубил, — четко проговорил я, обращаясь большей частью к Фариду.
Он отвернулся. Но своего мнения, как мне показалось, не изменил. Не отказался бы он попробовать, когда на кону такие возможности и в первую очередь — власть.
"Что ж, я ему не родитель, пусть сам воспитывается...", — подумалось мне огорченно.
— Кроме того, — продолжил я тоном усталого проповедника, который старается не обращать внимания на царящий в помещении скепсис. — Получая часть жизненных сил жертвы, вы посвящаете свою душу божеству, которое освятило это жертвоприношение. Пусть вы не будете знать его имени, но только бог может разрешить использование силы Смерти, и после этого ваша душа будет всецело принадлежать ему. Он станет определять ваше посмертие. Захочет — отправит к демонам, которые перерабатывают прану — так называется субстанция, добываемая из души человека, богам очень нужная — и она становится как бы "слаще". А захочет... не знаю, что сделает. Да что угодно!
— Но главное, и это важно для всех! С каждой жертвой открывается канал к нижнему миру, миру демонов и в один прекрасный момент они явятся сюда во плоти и крови. И Земля со всем своим оружием ничего им противопоставить не сможет. Попируют они здесь всласть, хорошенько проредят человечество. А для оставшихся людишек установят свои законы и станут разводить нас, как кроликов. Чтобы плодились и размножались на их радость и силу. Такой вот апокалипсис... Не верите? По ехидным шепоткам вижу, что нет. Увы, подтвердить свои слова ничем не могу, но дожидаться их прихода не советую. — Закончил, остро жалея о потерянных магических способностях. Я бы "жизненной энергией" пожертвовал, но показал бы этим Фомам неверующим иллюзию того демона, которого я в батвийском храме замочил, да Фиона бы еще ужаса добавила. А так...
Задав мне разные каверзные вопросы, "слушатели" разошлись. Конечно, все понимали жуть и аморальность самого акта жертвоприношения, но сила "чудесных" амулетов перечеркивала мои слова, и я не мог предложить им альтернативы. Почему я раньше не наделал амулетов с "щитами жизни"? Они тоже держат пули! Амулеты "исцеления" хороши, но... военное применение магии, к сожаленью, гораздо нагляднее и впечатляет гораздо острее, на уровне инстинкта; охотника или хищника — кому как нравится.
Однажды при встрече с Розой, которая мои лекции иногда посещала, она быстро прошептала, когда мой "сопровождающий" отлучился буквально на несколько секунд:
— Белый Шаман, что за дух просил за тебя?
— Не понял, какой дух? — прошелестел я в ответ.
— В первый раз я попадала в место, где меня окружил очень могучий дух. Он и посоветовал мне пригласить Зину, чтобы она вытащила тебя.
— Откуда я знаю! Что, так и сказал, Зину?
— Нет, сказала того, кто искренне тебя любит, а я только Зину знала.
— Подожди... "сказала", я не ослышался?
— Да, голос был женский.
— Как выглядел дух, — я заинтересовался. Очень любопытно! — И еще! Именно про меня сказала или просто о том "кого хочешь спасти".
— Про тебя. Спросила, откуда я знаю Егора Горкомеса. Я поняла, что это ты.
— Стой! Может ор'Комеса? — сердце бешено заколотилось. — Как выглядел дух?!
— Точно, ор'Комес! А выглядел... — Роза задумалась. — Никак не выглядел. Ярко-синий свет вокруг меня и чувство огромной силы, прямо давящей, как огромный сугроб. Точнее, голубой свет. Очень сильный дух! Дед о таких не рассказывал.
— Я понял, спасибо, Роза, — имя девушки я уже прошептал, отвернувшись.
Вернулся "сопровождающий" и подозрительно посмотрел на слишком близко подошедшую эвенкийку. Здесь её иногда дразнили "чукчей". За глаза, конечно. В смысле, когда её рядом не было, не за разрез век.
Вечером в камере меня как по голове стукнуло: голубой сгусток света — Богиня, в которую превратилась Лиона! Такой она возникла в алтарном зале, сгустком ярчайшего небесно-голубого света, и отвлекла Вартараара. Я успел собраться и дотянулся-таки до "абсолютной энергии". Без богини, мы бы все погибли.
