Еретик. Книга 2

— Подойди.

* * *

Замерев у опушки леса и положив руку на ствол ближайшего дерева, Элиза разглядывала дорогу. Стремительно светлеющее небо и прозрачный утренний воздух позволяли просмотреть ее довольно далеко. Дорога была пуста. Лишь отдаленные звуки, доносящиеся из домов начавших просыпаться крестьян, слегка оживляли эту картину, однако в них не было ничего необычного.

«И из-за чего я тревожилась?» — подумала Элиза, немного пожурив себя за необоснованные страхи.

Бросив взгляд на темный силуэт каменного особняка, она улыбнулась, вспомнив, что ожидает ее через пару дней, и уже собралась направиться обратно, смакуя эту радостную мысль, как вдруг отдаленный шум донесся до ее ушей.

Элиза резко отшатнулась за деревья, вцепившись в одно и выглянув из-за него с устремленным на дорогу взглядом.

Звук быстро усиливался и разбивался на топот десятков копыт. Еще несколько мгновений — и на дороге показалось несколько несущихся всадников. Некоторые держали в руках факелы. Когда они подъехали ближе, Элиза сумела рассмотреть, что они вооружены и одеты как военные.

Впереди ехал человек в длинном черном одеянии.

Элиза спряталась за дерево, прижавшись к нему спиной, вцепившись руками в кору и поджав плечи. Ужас сковал ее. Она не сомневалась в том, что увидела.

Инквизиция.

— Нет-нет-нет! — зашептала Элиза вслух, чувствуя, как земля трясется под копытами несущихся мимо лошадей. Они не заметили притаившуюся так близко от дороги девушку — ее скрывали деревья и кустарники. К тому же, у них была другая цель.

— Нет, — в ужасе выдохнула Элиза. — Гийом!

Не задумываясь, она сдернула с плеч лук и сжала его в руках, однако замерла в отчаянии.

«Мне не остановить их одной. Это невозможно. Что же делать? Что делать?!»

* * *

— Ансель, сейчас ведь действительно не время! — простонал Гийом, восходя к подставке, на которой обычно стояла книга. — Ты серьезно? Consolamentum? Мы же оба знаем, что я не соответствую… гм… требованиям, чтобы получить «утешение». — Последнее слово он добавил с легкой заминкой, не укрывшейся от учителя. Ансель покосился на него с укоризной, покачал головой, но все же не стал ничего говорить по этому поводу.

— Мы с тобой сейчас в смертельной опасности. И если смерть настигнет тебя, мне бы хотелось знать, что это хотя бы не напрасно. Другой возможности может не быть, поэтому я искренне желаю, чтобы ты прошел через обряд consolamentum, — ответил Ансель, слегка улыбнувшись. — Можешь считать это суеверием обезумевшего еретика, если хочешь. Но я все же прошу тебя, как друга, позволь мне провести церемонию. Она отнимет не так много времени, как ты думаешь.

— Ты не обезумевший. Хотя иногда, знаешь… — Он усмехнулся, но заметив на лице Анселя напряжение, решил пойти на попятную. — Ладно, ладно. Уговорил. Только быстро. Вижу, ты не отстанешь. А потом — мы, наконец, начнем что-то делать?

— Ты не достанешься инквизиции. Никто не лишит тебя свободы. Это я тебе могу обещать, — твердо сказал Ансель.

Гийом кивнул. Ансель взглянул на него.

В этой бесцветной, спокойной комнате Гийом — даже раненый и ослабевший от боли и кровопотери — казался таким неуместным, таким вызывающе, непростительно живым.

На миг Ансель ощутил сковывающий душу ужас.

«Верное ли решение я принимаю? Еще не поздно передумать, но…» — он заставил себя отринуть сомнения. В глубине души он знал, что иного пути нет. Придется исполнить свое намерение.

— Тогда стой, молчи, слушай. Потом я подскажу тебе, что ответить, а ты повторишь. Готов?

— Нет, — усмехнулся Гийом, неловко переступив с больной ноги на здоровую.

— Не выстоишь? — сочувственно нахмурился Ансель.

— Вот еще! — обиженно воскликнул Гийом. — Выстою. Просто не уверен, что смогу повести себя, как нормальный… добрый христианин.

— Я не сомневаюсь в тебе.

Гийом закатил глаза.

— Ладно, давай уже просто начнем.

Ансель глубоко вздохнул, прикрыв глаза и набрав в грудь больше воздуха, и заговорил:

— Гийом де'Кантелё, ты хочешь получить духовное крещение, которым дается Дух Святой Божией церкви со святой молитвой и наложением рук. Об этом крещении Господь наш Иисус Христос говорит в Евангелии от Святого Матфея своим ученикам: «Итак, идите, научите все народы, крестя их во имя Отца и Сына и святого Духа, уча их соблюдать все, что Я повелел вам, и се, Я с вами во все дни и до скончания века»…

* * *

Подготовив стрелу, Элиза выглянула из-за дерева и натянула тетиву лука. Она не целилась — это было бесполезно в такой темноте, да и по большей части основной упор в стрельбе из лука делался не на меткость, а чутье и знание полета стрелы. А полететь она должна была аккурат в толпу подъехавших к воротам людей. Расстояние до них было большим, но могло получиться попасть хотя бы в одного… начать переполох… заставить отвлечься.

«Не смейте!» — вопило все ее существо. — «Не смейте отбирать у меня его, как уже отобрали! Не позволю!»

Однако через мгновение, обессилено зарычав, Элиза вновь опустила оружие, понимая, что никого не спасет, а лишь выдаст себя.

* * *

— И если хочешь ты получить эту силу и власть от Божией Церкви, ты должен соблюдать заповеди Христовы и Нового Завета, приложив для этого все свои силы. И знай, что Он заповедовал человеку не совершать ни прелюбодеяния, ни человекоубийства, ни лжи, не давать никакой клятвы, не красть и не брать чужого и не делать другому того, чего не хотел бы, чтобы сделали ему; прощать тому, кто причинил ему зло, и любить своих врагов, и молиться за своих клеветников и хулителей и благословлять их. И если его ударят по одной щеке, пусть поставит другую, и если у него отнимут рубашку, отдать плащ; и он не должен ни судить, ни осуждать, и выполнять многие другие заповеди, которые дал Господь и Его Церковь.

И ты должен ненавидеть этот мир, и дела его, и все, что в нем есть. Ибо святой Иоанн говорит в своем первом послании «Не любите мира, ни того, что в мире: кто любит мир, в том нет любви Отчей. Ибо все, что в мире: похоть плоти, похоть очей и гордость житейская, не есть от Отца, но от мира. И мир проходит, и похоть его, а исполняющий волю Божию пребывает вовек».

* * *

Кантильен Лоран не помнил, когда в последний раз пребывал в столь мрачном расположении духа. Уезжая из Кантелё буквально накануне, он искренне благодарил Бога за то, что его худшие подозрения не оправдались, однако теперь ему искренне казалось, что Господь наказывает его за недостаточно ревностную службу.

«Отец наш Небесный, не оставь меня в этот трудный час», — молился он про себя, соскакивая с лошади.

Оглядев стражников, ожидавших его приказания, судья инквизиции махнул им рукой и кивнул.

— Стучитесь в ворота. Не медлите! — возвестил он и, когда ворота содрогнулись под натиском городской стражи Руана, с мрачной торжественностью выкрикнул: — Откройте! Святая инквизиция!

* * *

— Склони голову, — тихо велел Ансель. Гийом повиновался, всячески стараясь не показать, что все его существо рвется поскорее приступить к действиям. Воистину, ему казалось, что инквизиция со своей стражей вот-вот прибудет к воротам особняка. — Повторяй за мной. «Parcite nobis. За все, в чем мог я согрешить словом, или делом, или помыслом, или свершением...»

— Parcite nobis. За все, в чем мог я согрешить словом, или делом, или помыслом, или свершением... — В голосе Гийома слышалось нетерпение, которого мог не уловить только глухой. Но Ансель не обратил на это внимания.

— «...Я прошу прощения у Господа, у Церкви и у тебя».

— Я прошу прощения у Господа, у Церкви. И у тебя. — Гийом, слегка нахмурившись, поднял вопрошающий взгляд на Анселя. Тот медленно кивнул:

— Именем Господним, и нашим, и Церкви нашей да будут тебе отпущены грехи, и станем молить Господа, чтобы Он отпустил их тебе.

Сделав шаг к Гийому, он поднял руки, в которых держал книгу, и положил ее ему на голову. Следующие слова должны были говорить верующие добрые христиане, обращаясь к своему совершенному, однако сейчас в молельной не было больше никого, посему Ансель счел, что имеет право говорить за них, пока еще мог считать себя совершенным.

— Pater sancte, suscipe servum tuum in tua justitia, et mitte gratiam tuam et spiritum sanctum tuum super eum.[8]

Сняв Евангелие с головы юноши, прикрывшего глаза, Ансель коротко поцеловал его в лоб, как предписывал ритуал.

Гийом поднял голову и открыл глаза, в которых сверкнул интерес. Широкая улыбка, казалось, должна была вот-вот привычно расплыться на его лице, несмотря на обстановку.

— Прости меня, Гийом, — прошептал Ансель, и его голос, опустившийся до мучительного шепота, задрожал.

Гийом не успел задать ему вопроса, как не успел он и заметить серебристый всполох, мелькнувший в свете свечей и скользнувший к его груди. Ансель обнял своего ученика, резко прижав к себе, будто таким образом мог смягчить боль, которую причинял ему. Боль, которая делала его самого навеки проклятым в глазах Господа.

Гийом судорожно дернулся в объятиях Анселя. Он попытался что-то сказать, но из горла его вместо слов вырвался мучительный булькающий звук. Он закашлялся кровью, окрашивая ею шею своего учителя.

Ансель лишь теперь осмелился отстраниться, продолжая держать ученика за одно плечо, и посмотреть ему в глаза. Он должен был это сделать, чтобы доказать: он не убийца. Он лишь пытается спасти его душу.

Гийом смотрел на него растерянными, округленными от непонимания глазами. В них уже застыл призрак страшной боли, которую он, казалось, еще не мог осознать до конца. Через миг он опустил глаза на свою грудь, словно пытался понять, почему ему так… непривычно. Из груди торчала рукоять ножа, все еще сжимаемая рукой учителя. Этот нож он для чего-то брал с собой, когда собирался в Руан. Теперь он знал, для чего. Казалось, это его деяние было начертано на Небесах.

— Прости меня, мой друг, — качая головой, прошептал Ансель. — Но это единственное, что я мог сделать. Инквизиция будет существовать вечно, но ты не достанешься ей уже никогда. Твоя душа свободна.

Ансель почувствовал, что дрожит, слезы сдавили ему горло.

— А… Анс… — попытался произнести Гийом, но вновь подавился собственной кровью. Рука, которой он сжимал плечо Анселя, потянулась к ножу, но хватка ее ослабла, и рука безвольной плетью упала по шву. Лицо исказила гримаса агонии.

Не в силах больше смотреть на это, Ансель, мучительно сморщившись, резко провернул нож в его груди, и звук этого поворота был, воистину, самым страшным, что он услышал в своей жизни. Горячая кровь умирающего ученика заструилась ему на руки, проливая на его душу вечное проклятие. С губ Гийома сорвался отрывистый короткий стон, тут же смолкший, однако Ансель знал: этот звук навсегда запечатлеется в его сердце. Он будет терзать его всю жизнь.

— Я спасу твою душу — даже ценой своей собственной, — содрогаясь от душивших горло рыданий, прошептал Ансель, опуская вмиг обмякшее тело ученика на пол. Глаза Гийома остекленели и застыли, сохранив изображение боли, предательства и удивления. — Прощай, мой друг…

Резким движением он вырвал нож из раны. Ярко-алая кровь брызнула на каменный пол молельни.

Позволив себе потратить еще несколько мгновений на то, чтобы закрыть глаза юноши рукой, Ансель распрямился и не сумел удержать слезы, заструившиеся по его щекам, когда он убегал.

* * *

Не выдержавшие натиска ворота распахнулись, впуская во двор городскую стражу под предводительством судьи инквизиции.

Кантильен Лоран шествовал через владения графа де’Кантелё решительно и воинственно.

— Никому не позволяйте уйти! — приказал он своим подчиненным. Сам же он стремительными шагами направившись ко входу в здание. Помощь в том, чтобы сориентироваться здесь, ему не требовалась. Она понадобится ему уже внутри особняка, чтобы найти секретное помещение, которое — он теперь понял это — было одним из перестроенных по указу Гийома де’Кантелё. Однако это был не склад с оружием и не комната с припасами. Это должна была быть молельная комната для мерзких, богопротивных ритуалов, которые проводил Ансель де Кутт.

«Прямо у меня под носом», — не уставал злиться на себя Лоран. — «Как я мог проглядеть это? Как мог так упорно не замечать? Воистину, Господь наказывает меня за грехи — собственные и моей семьи».

Войдя в особняк, Лоран преградил путь перепуганному слуге. Тот замер в ужасе, упал на колени и перекрестился.

— Помилуйте и простите, Ваше Преосвященство! Клянусь, я ничего не делал, чтобы прогневать вас и Господа!

— Где молельная комната? — строго прорычал Лоран, не обращая внимания на причитания слуги. — Где твой хозяин?

— Я… не знаю… клянусь, Ваше Преосвященство, я не знаю, где граф…

— Покажи мне молельную комнату.

— Молельную… Ваше Преосвященство, я не имею понятия…

Лоран закатил глаза.

— Есть помещения, в которые граф не велел заходить некоторым слугам?

Казалось, несчастный крепко задумался.

— Д-да… граф Гийом допускал туда не всех, только некоторых…

— Ты знаешь, кого туда допускали?

— Да, Ваше Преосвященство. Молю вас…

— Веди к этим помещениям. А после назовешь мне имена всех, кто был к ней допущен, включая членов семьи графа, и поможешь их разыскать и собрать.

Слуга энергично закивал.

— Веди, — холодно приказал Лоран и устремился за слугой вглубь коридоров особняка.

* * *

Ансель выскользнул через ход для прислуги. Убегая прочь из Кантелё, он судорожно сжимал руки на лямке небольшой дорожной сумки с книгой, пытаясь унять ноющую боль в груди. Эта боль была почти физически ощутимой — словно он нанес смертельную рану не Гийому, а себе самому.

Притворить свое решение в жизнь оказалось слишком непросто. Тот отрывистый стон, что звучал в ушах Анселя до сих пор, на миг почти заставил его усомниться в том, что он освободил Гийома де’Кантелё и спас его от страшной участи, которую уготовила ему инквизиция, а не просто убил.

Его отрезвил крик у ворот:

— Откройте! Святая инквизиция!

Эти слова повергли его почти в животный ужас и заставили собраться с силами. Все повторилось, как тогда, в Каркассоне. Снова этот возглас среди ночи, после которого последуют суровые допросы, наказания и казни. Но хотя бы Гийом избежит этой участи и уже не увидит, каким жестоким может быть земной ад.