Зверь лютый. Книга 35. Измена

Как-то вокруг меня княжьё приумножается. Я ж, вроде, наоборот, "Княжья смерть"? Или меня ждёт судьба флейтиста из Гамельна? Золочёные крысюки толпой под дудочку?

В Витебске я Кандальника в поход уговаривал, в Турове Миша сам напросился, здесь — третий вариант:

— Послушай, брат. А не пойти ли тебе с нами в поход? А? Вместе. И дело хорошее, государево. Ежели, конечно, князь Иван согласен.

Миша начал, было, с воодушевлением. Потом сообразил, что такие предложения делать ему не по чину и сдулся. Он-то сказал от души. Родной же брат! А вот остальные... загрузились. И я, кстати, тоже. Хотя и обдумывал тему, но реакция участников... требует быстрого анализа и решения. И не то только важно, что Миссионер решит, но и как. Аргументы явные, озвученные, и неявные, на лицах едва улавливаемые.

— Что ответишь, княже, брату своему?

— Э-э-э... городок у меня маленький, дружина и вовсе... у вас-то вона какое войско, моих-то и не видать... но ты верно сказал: дело государево, мятеж умирять надобно, усобица — язва, тело государства русского пожирающая...

Молчу и улыбаюсь. Не хочет.

И правильно делает: если я пойду и одержу верх — он помогал. Вот, беженцев сберёг и мне отдал, корм, постой предоставил. Мятежникам в помощи отказал. Явил верность Государю и присяге. Пожалуй, даже и удел себе побогаче попросит. Обоснованно.

А если я в Луцке сгину, если "братец" победит, то он снова чист: войско пришло, с ножом к горлу... побрали-пограбили... я ж всей душой за тебя, но силов нетути...

Единственно разумная позиция "маленького князя", микрогосударика: присоединиться к победителю. Кто поступал иначе... "потомства не оставил".

А мне что лучше? Тащить его с собой, ставить в строй, жить рядом в лагере, ожидая измены его или его людей? Они, между прочим, тоже человеки. Со своими свободами воли. Как то Владимирское вече, сказавшее князю Давиду: "Выдай...". Или оставить его здесь, в тылу? Предполагая, что при всякой моей неудаче он перекроет здешнюю дорогу?

Он знает, что я знаю, что он знает...

— Пойдём, княже. Воров противу государя надлежит бить всем. Мы, рюриковичи, все заедино. За Государя. Всяких... прикладней, кто корзно зазря носит, давить надобно.

Не хочет. Но после моих слов... для отказа нужен явный аргумент. Ногу сломал, понос одолел, город сгорел...

Ага, а вот и задумчивое выражение на лице, о котором мне доносили. Мелькнуло и снова вежливая улыбка.

— Ну, тогда собираться надо. Гости дорогие, с за стола не гоню, пейте, гуляйте. А мне людишкам указать надобно.

Резаться со мной не будет, но на дорезание явится обязательно.

Он убежал, я за ним — послушать беженцев, да и остальные скоро разошлись.

Ещё затемно двинулись по Горыни дальше от Припяти.

Прежней воли, когда просто шли следом за проводниками, уже нет. Дозоры выдвинули, охранение. Отряды примкнувших сводились всю дорогу, теперь жёстче: кто, с кем, как в колонне место держит, вооружение, кони, командиры...

Два дня топали мирно. Но в Дубровице — перепуганный суздальский боярин, наместник Боголюбского:

— Третьего дня прискакивали. Малым числом. Звали в волю ихнего князя перейти. Стрелы пускали.

— А ты?

— А чего я?! У меня вона: три старика да два сопляка. Ворота закрыть кому — есть. А вот со стен бить...

— А местные?

— А хрен их знает! Вроде бы в церкви клялися... А вот на стены... как-то не...

Топаем по Горыни дальше. Вот так выглядит здешняя война, коллеги. Она не плохая или хорошая, она... санитарно-транспортная. Сумел не угробить своих переходами по заснеженным лесам, речкам, болотам... может, и победишь. Только провести толпу людей и коней без значимых потерь... Я не говорю — вообще без потерь: такое невозможно.

В марше через Степь к Киеву два года назад я потерял дорогой четверть людей и треть лошадей. Там была бесконечная бешеная скачка по открытым продуваемым пространствам. Здесь — лёгкой рысцой по лесным и заметённым. А потери... как бы не такие же.

Горынь сужается. Петляет всё круче, чаще. Уже просто неглубокая канава занесённая "по плечи" снегом. И, углядев устье речушки Вырки, проводники поворачивают на запад.

Иду как слепой. Не я иду — меня ведут.

"Мы туда идём, куда нас ведут.

Мы туда едем, куда нас везут".

А и страшновато мужней бабой на Руси быть. Хотя они, поди, привыкли.

Драгун уже лет семь рисует карты. Но вот для этого региона... а уж ориентиры на местности... под снегом...

Трое возчиков дезертировать вздумали. Вместе с майном, что в санях везли. Хотел, было, Курту скормить. После одумался. Князья и попы кинулись просить за дезертиров. Пошёл народу навстречу, явил милость: запороли. Насмерть.

Обоз сжимается, но быстрее не бежит. Через два дня резкий поворот на юг. Теперь прямо, дня три.

Почему так? "Братец" ждёт нас с юго-востока, от Киева. Можно принять ближе в ту сторону, но я хочу, чтобы у него и его людей сложилось впечатление "окружают!".

Другое же состоит в том, что иные западные князья, кто и хотел бы к нему примкнуть, спешить с этим не будут, пока мой отряд здесь гуляет.

С той стороны тоже это понимают.

На другой день — контакт с противником. Я бы сказал — огневой, но огнестрела здесь нет.

Луки мои хороши. А ребята, хоть и не из первой линии, не драгуны Любима, и уж тем более, не конно-оборотные стрелки Чарджи, но навык имеют.

"Конно-оборотные"? — Выучены на полном скаку оборачиваться, вставая в стременах, и пускать стрелы в догоняющего противника.

Здесь подпустили на полста шагов и принялись в два лука метать стрелы, точно и без остановки. Против моих четверых с двумя проводниками луцких было втрое. Не из мятежных гридней, а из людей боярских. Они кинулись в атаку, да только по нынешнему снегу... медленно. Сначала быстро не подъехать, потом быстро не уехать. У нас — трое раненых — там же тоже стрелки были. У них трое убитых да двое пленных. Сборная солянка: своих подбирать не стали.

"Кто с коня упал, тот к "Зверю" попал".

Начали пленных спрашивать. Один сразу горлом попёр:

— Воры! Разбойники! Мы! Луческие! За своего князя...!

Пришлось уточнить:

— Ты с крипторектальным инфоинициатором никогда не сталкивался?

— А? Чё? А эт чего?

— Это паяльник в заднице.

Э-хе-хе. Лихие девяностые. Кому — дефолт, кому... иное и в других местах.

Пока первый пытался совместить... отсутствующий здесь электропаяльник или его средневековый заменитель с безусловно присутствующей у него частью тела, другой пленник всё представил, вспомнил, что они тут со "Зверем Лютым" общаются. И честно, как на духу... Жаль, знает мало.

На другой день опять стычка, покрупнее и кровавее. Затем ещё одна. Уже правильно организованная лесная засада. Час провозились, пока вынесли. Половина противников, с десяток бойцов — гридни. Сразу чувствуются разница в выучке. А ежели у "братца" сотен пять таких? И куда я лезу?

Я оказался прав: мой обход с севера и некоторые движения Искандера на юге, создали у "братца" и его ближников ощущение "стратегической неопределённости", сомнений в том, откуда будет главный удар. При этом и мы, и бунтовщики кратно преувеличивали силы противника. "У страха глаза велики". Попавшиеся подсылы и пленные врали кто во что горазд. Рассказывая так, как, по их мнению, будет полезно для их здоровья. Разница, пожалуй, в том, что появились беженцы и перебежчики от "братца". С самого начала часть гридней бежала из города и попряталась в здешних лесах. Другие перебежали уже в ходе дорожных стычек.

Говорят, что Луцк стоит на реке Стыре. В 12 в. это неверно: Луцк лежит в реке Стыре.

"Стыренный город". Его у нас, у Государства Русского, "стырили". Не впервой. Мачечич как-то "стырил" Луцк у родственников. "При неизвестных обстоятельствах".

Та двухкилометровая петля, которую рисует здесь речка, в 12 в. — речной плёс, в котором лежат три острова.

Самый восточный, самый маленький и самый крутой — крепость. В 14 в. (в РИ) Гедимин отдаст город сыну Любарту и место назовут Любартова гора. На горке будут строить и перестраивать уже каменные крепости. Но рельеф задаёт характерные свойства. Ни рва, ни вала здесь нет. Высоченные, метров в 8, почти вертикальные обрывы от льда на реке. Поверху по краю поставлены городни метра в два высотой, на них — забороло, выше — двускатная крыша. Воротная башня, странноватой, сужающейся кверху формы — похожа на позднюю, каменную польско-литовскую. Каменная — квадратная. Но контрфорсы придают ей вид сужающейся.

Все нынешние укрепления будут срыты в 1259 г. По приказу одного из тёмников Батыя — Бурундая.

Вход один: с западной стороны мост в окольный город. Мост... Это то место, где Боголюбский в очередной раз проявил своё героизм. А его очередной конь — преданность хозяину. Боголюбский атаковал — конно! — через этот мост ворота крепости. Была жаркая схватка. Под Андреем копьём пробили луку седла.

Как-то мне такая перспектива... получить ладонь-другую острозаточенного в паховую область...

Конь умер, и Андрей похоронил его с почестями где-то здесь, на берегу Стыря, "ради хоробрости его комонской". Надо было узнать у Андрея точное место, съездил бы поклонился. И коню, и мне, и Боголюбскому было бы приятно.

А уж как было бы приятно всем окружающим! Тема для почесать языки:

— Слышь, Зверь Лютый скотину палую поднимает и с ней разговаривает!

— Да ну... с того коника, поди, только костяк и остался.

— Во! И я про то! Костяк, слышь-ка, с ямы поднял да давай выспрашивать. Ну, про мост, стал быть, где тама тесины гнилые, где огорода слабая...

— А... А конь?

— А чё конь? Он же костяк, дышать-то нечем. Так они эдак... мыслию. Голова к голове и давай... ну... лясы точить. А чё ты хочешь? Колдун же. Полуночный.

Глава 718

Мост — высокий: напротив другой остров, "окольный город". Со стороны крепости чуть ниже, и понижается дальше. На западном краю его — береговая стенка метра в два, с широким пляжем под стенами. Стены — такие же, городни с заборолом. Севернее — третий остров. Самый низкий и не укреплённый. Посад. Его в половодье частью заливает. На самом высоком месте церковь с колоколенкой. На колоколенке — я. С князьями и подзорной трубой.

— Ну, братие, князья русские, чего делать будем?

— Ой! Бабы по воду пошли! С коромыслами!

Миша полон восторга: впервые в жизни в руки попала подзорная труба. Смотрит и видит. Вдали как вблизи. Вот, баб разглядывает.

— Хорошенькие?

— Хто? А... Не, не разглядеть, в платках.

— Тю, Миша, добрый муж бабу может разглядеть и сквозь платок, и сквозь одежду. Дай-ка глянуть.

Оп-па. А вот это интересно. Нет, это не про то, что вы сразу подумали, представив средневековых русских горожанок толпой и без одежды. Тут тема куда актуальнее: откуда и куда они идут с коромыслами. Понятно, что по воду, но каким конкретно маршрутом?

— Надобно людей слать, договариваться, мириться. Ибо вся земля русская молит: не погубите. Ибо если начнем войну между собою, поганые станут радоваться и возьмут землю нашу, которую собрали отцы наши и деды трудом великим и храбростью.

Обращение мачехи к Мономаху процитировано близко к тексту. Миссионер хорошо знаком с летописными источниками. Это только благие пожелания или план конкретных действий, "удар в спину"? Ещё дискуссия или скоро преступление?

— Есть два пути избавить "Святую Русь" от поганской напасти. Один — молитвы Господу нашему. Это дело иноческое. Коли ты хочешь этим путём идти, то почему ты во князьях? Прими схиму и вознеси Создателю. Жаркие чаяния свои. И воздастся тебе по молитве твоей.

Молчит, сопит. Но крепок: вежливую улыбочку с лица не спускает.

— А другой?

Два брата, а столь не похожи. У Миши вся душа на лице. Аж рот открыл мудрость вкушать.

— А другой... Другой прост: побить поганых. Так, чтобы они и дорогу на Русь сыскать не могли. А для того стать сильными. Сила в единстве. В едином Государе всея Руси. Люди, отринувшие присягу — уже не люди. Пища. Для мечей наших. Не по злобствованию и не по добрствованию, к ним обращённому, но по целесообразности. Цель — защитить Русь. Способ — изничтожить изменников.

Стоят, терпят. По-разному. Кандальник примерят да взвешивает. Миша в голове крутит: идея-то не нова. Но вот же, Мономах, за ради сохранения мира, изуверов тех, "ослепителей", простил, даже и денег дал.

Мономах не мог "иллюминировать" ни преступников-князей, ни "облагодетельствованного" им Василька, ни преступившего клятву о мире его брата. Братаны же! Родная кровь же! А вот дедушка его, Хромец, прозванный Мудрым, число родных братьев уполовинил. И какой путь лучше?

Миссионер держит улыбочку. Хотя она несколько... утратила живость. Моё предложение насчёт иночества — оскорбление. И — угроза. Просто проглотить такое он не может.

— Однако же, Иване, проливать кровь братскую — Сатану радовать.

— Эт точно. Ярослав убил племянника своего. Повеселил нечистого. Более такого веселия ему сделать не доведётся. Мы помешаем.

— Однако же, Бог только может быть мстителем, и надо возложить на Него отмщение свое.

— Вот именно. И Бог избрал нас. Орудием мести своей. Мечом карающим. Ты, Святополк, чувствуешь себя мечом в руце Вседержителя? Помолись же и возрадуйся.

Молчит. Сопит. И прислушивается. К себе. А вдруг и правда... где-то в теле... клинок вылезает.

— У нас войска — и трёх сотен нет. А там государев полк, да горожане на стены повылезут, да бояре местные к князю своему пришли. В трое-вчетверо. Да ещё и на стенах.

Кандальник насчёт братской любви и миролюбия иллюзий не испытывает. Как его братаны над ним поиздевались — у него на руках написано. За Землю Русскую радеть да слёзы лить — с этим к Мономаху. У нас тут дела конкретные: как бы не побили больно.

— Правильно говоришь. Потому бери людей своих да сделай завалы на въездах на улицы. Заборы да дворы разломайте. Рогатки постройте. Дабы мятежники нас ненароком не застали. Ты, Миша, шли людей своих в дозоры вокруг города. Из моих по паре возьми. На пять вёрст вокруг. А ты, Святополк, сыщи человечка толкового. Чтобы к бунтовщикам сходил и мириться сказал. Передал слова мои о любви, дружбе и к миру неизбывной склонности. И чтоб ему сразу голову не ссекли.

— А ты чего?

— А я поеду-покатаюсь. Охота мне на здешние стенки поближе полюбоваться.

Посад на острове... мусорный. Домишки бедные. Но много новых: когда полк сюда поставили немало народу пришло. Как у тех римских легионов, о которых я уже... Войско получает деньги и тратит. У гражданских — возможность заработать.

Через час, проверив, что работы сдвинулись, дозоры высланы, с Охримом и командой поехал покататься. Забавно было посмотреть, как поп от Миссионера, отчаянно труся, подобрался к западным воротам "окольного города" и принялся орать, поглядывая в лист с моим текстом.