Зверь лютый. Книга 37. Дедовщина

Для этого — знать.

Три главных "игрока".

Я. Со мной просто: я буду требовать достижения цели. Быстрее. Давать ресурсы. Недостаточные. Будут взаимные недовольства. Обязательно. Но мы с Ольбегом давно друг друга знаем и безусловно доверяем. Непонятки — да, вражда — нет.

Боголюбский. Я получил реку и берега. Насколько? Вёрст на 30-50 в обе стороны? А дальше? Тот же Брячиславль? Боголюбский поставит туда наместника, бояр, гридней? Кого, когда, в каком количестве? Или скривится:

— Ванька! Забирай.

Не дай бог.

Криве-Кривайто. Если он поднимет балтов... В какой момент у Криве "сорвёт крышу"? После какого события он объявит "священный поход"? Неизбежный. Не "если", а "когда". Когда мы обновим обветшавшую церковь в Кокнесе? Поставим каменную крепость в устье? Как поведёт себя Кастусь в Каупе? А его дедушка Камбила в Тувангсте? Не подведу ли я их под удар? Или наоборот: всё, что я посылал Кастусю, превратится в оружие против Ольбега? Против меня?

Что, племяш, тяжко? Сочувствую. Я так живу годами. Мозги кипят и в трубочку сворачиваются. Всеволжск и существует лишь потому, что мне удалось "попасть в щель" между Суздалем и Булгаром. В момент, когда ни один из этих феодальных хищников не мог съесть "Зверя Лютого". Потому что опасался другого.

Какие, факеншит!, технологии! Какой, нафиг, прогресс! Никакой "фигурный болт" не имеет значения, если ты не умеешь просто выжить.

Выжить — политически. Поймать баланс между главными силами. Удерживать. Сдвигать эту точку. "Сдвигать" не между, а поперёк — в свою сторону, подминая под себя противников ближних и слабых. Усиливаться ими. И ловить момент, когда что-то вокруг изменится. Стать настолько сильным, чтобы и от "сильных и дальних" оторвать куски.

Ольбегу легче: ни земгалы, ни латгалы его "съесть" не могут — подавятся. У него достаточно сил, чтобы выжить. Но этого мало. Надо, чтобы не выжили противники. "Как класс" — убивать не обязательно. И чтобы не втянули противников дальних, сильных. Ищи баланс, мальчик. Вдруг он там есть?

Дик быстро сбежал. А с Ольбегом мы снова просидели до утра, пытаясь как-то оценить возможности и потребности, составить хоть намётки плана. "Дерево", слишком много вариантов, от нас не зависящих.

Утром, глядя на меня измученными красными глазами, Ольбег взмолился:

— Иване, господине, стрый мой! Отпусти! Не смогу! Не вытяну я такое дело! Провалю! Стыдно ж будет!

— Стыд да страх — хороши. Пока подгоняют. Как стопорить стали — долой. Стань бесстыдным и бесстрашным. Смотри, думай, делай. Слушай других. Много, внимательно. Решай сам. Никто, ни ты, ни я не знаем будущего. Но подумать-то можно. Твой успех — в тебе. В твоих мозгах, в твоей душе. Всё — в тебе. И умность, и глупость. С собой-то ты разберёшься? Кроме тебя — некому. Никто, кроме тебя. Иди, переспи это дело. Девку прислать?

— Не-не-не! Вот только этого мне...

Уже осенью ситуация в регионе резко изменилась. События в здешних лесах и болотах внезапно понеслись вскачь. К счастью, у Ольбега был уже бэкграунд. И моя манера уелбантуривать из любой позиции.

Гиперпланирование. 4/5 из придуманного в ту ночь — выкинулось. Но базовые идеи и ресурсы позволяли находить решения в новых условиях.

От Полоцка до Бреста 500 вёрст. По дорогам — 600. Дороги здесь... есть. Большой гужевой обоз идёт вёрст 20 в день. 30 дней плюс необходимые дневки.

Не, ребята, так дело не пойдёт.

Назначил караван-баши. Назвал бы "колонновожатый", но на Руси слова не знают.

— Норма — 40 вёрст в день.

— Княже, это ж телеги, не птицы!

— Знаю. Но при нужде и телеги лебедями кричат. Тебя во Всеволжске не учили?

— Учили, но... подводы-то местные... кони негожие... люди... обижаться будут.

— Мне интересны обиды людей моих. Только. Остальные... могут на виселице обижаться. Проверь коней, телеги, возчиков, укладку. После каждого прохода худший должен сдохнуть. Показательно. Вопросы?

— А... а как худшего выбрать?

— А это тебе решать. И шли сразу сеунчеев вперёд.

* * *

В русском языке нет слова "квартира". Есть синонимы: дом, жильё, изба, стан... Нет синонима к "квартирьер", чего-то типа "становщик" или "избатель". Домовой, жилец? — Это другое.

Кажется, что русские отряды шли-шли... вдруг — раз: где шли — там и встали, где стояли — там и упали. А выбрать место, подготовить? — Чёт сложно это.

Римские легионы делали 32 км за пять часов. Потом строили лагерь. А если лагерь уже готов? Втрое? Суворовские переходы?

Стоянки — готовить квартирьерам. Но слова нет. Приходится использовать более общее "сеунчей", утрачивая однозначность.

* * *

Хороший парень. В обозном деле всё понимает, умеет. Вот смертных приговоров пока не выносил. Привыкнет.

То, что я не мог сделать, уходя с Всеславом от Минска: сменные лошади, телеги смазать, не перегружать, упряжь — всю! — сквозь пальцы. А, ещё:

— Собери возчиков и пусть бегают.

— ?!

— По кругу, рысцой, полчаса. Потом шагом, потом снова.

— А...?

— Под кнут. И повторить.

Уже объяснял: здесь взрослые бегать не умеют. Научатся. Есть приездка лошадей, будет приездка возчиков. Отчего скорость движения вырастет.

Для понимания: возчик идёт пешком, вразвалочку — 4 км/час. Легионеры в спешном марше, с амуницией, оружием, провиантом, с кольями для лагеря на плечах — 7 км/час.

Ещё три дня. Сверху свалилась очередная расшива. Что успело по Двинцу пройти. Мелочёвка и две сотни ширванцев из "канализаторов". Уже что-то. И сами работать обучены, и местным покажут.

Снова: набить полон, припасы, конвой, бурлаки... бегом. Было нападение на моих бойцов ночью в городе. Сыск и казни. Пяток семейств в Берестье: князь Федя ювелира просил и ещё до кучи. Пополнение в Низовые городки. Местные семейные гридни. Они за свои семьи там будут хорошо драться. А вот "бояр малых" нельзя: им есть куда, при случае, убежать. Холостых охотников — в мою "сборную солянку". Остальных... я уже в Минске про это подробно.

С Пскова сеунчей прискакал: Рюрик Стололаз просит отдать ему земли на северо-западе. Умный, сообразил. Не мой вопрос. С этим — к Государю.

Козьянковский клад — хорошо. Но — мелочь. У нас получается типа как у Мономаха в Смоленске. Нынешний Полоцк богаче. Был. Ценности накапливались у бояр. Мы их... уполовинили. Если от бояр древнего Рюрика, сюда присланных, считать, то три века "вятшие" с податных шкуру драли. Теперь и с них сняли. Шубы с головами. Ценности рассортировать и на хранение.

Никак не отцепятся. Как репейник. В смысле: дела городские. Смотрю на Нечародея — и он так же.

— Не в обиду будь сказано, но пора тебе, Всеслав Василькович, с Полоцка уходить.

— А ты?

— А я вперёд тебя бежать буду. Завтра... нет, послезавтра выпихну обоз.

— Ну и я следом.

Обоз ушёл. И войско с ним.

Войско... В Полоцке было четыре сотни полного состава. Конвойные да драгуны — здесь остаются. С собой — "акулы" да "солянка".

Тихо стало у города. Разбежались мои. Кто вниз, море Варяжское килем резать, кто вверх, воду Двинскую да Волжскую на вкус сравнивать. И мне пора.

Снова малой дружиной, скок-поскок...

"Дороги дальней стрела

По степи пролегла...".

Не по степи, а по лесу. Не стрелой, а как бык прошёл. Остальное — верно.

Мы двинулись, отставая на два дня. И в два дня обоз догнали. Полтыщи душ. Сотня телег, за тыщу лошадей. Тот-топ, нога за ногу. Караван-баши — хороший парень. Но молодой, вежливый. Пытается как-то добром. Ничего, это быстро проходит. И молодость, и доброта.

С моим появлением народ зашевелился: "Зверь Лютый" заявивши, грызть будет.

Буду. День за днём, час за часом объяснять людям, что они не делают обязательного... Скучное, противное занятие. Понимание вбивается ежевечерней поркой. И виселицей для дезертиров.

Может, кому-то из коллег такое нравится. Остальные, наверное, по Руси обозами не ходят. Ждут. Когда им железные дороги построят.

В дороге, возле Изяславля, устроили дневку. Купала. Местные гуляют и мы с ними.

Где-то далеко на западе, "в полях у Вислы сонной" польские крестоносцы в бой пошли, язычников режут, а у нас праздник.

Язычество по всей Руси в ходу. Ну, и мои... присоединились. Хоть и из разных мест, а не чужие.

* * *

Устойчивость фольклора здешних потомков кривичей и дреговичей объясняют борьбой, которую вел в своих лесах и болотах белорусский крестьянин с "ополячиванием" и "окатоличиванием", стремясь сохранить "долитовско-допольские" черты, и окраинным положением страны, связь с которой затруднялась во многих местах болотами, топями, дремучими лесами.

Нынче эти же свойства проявляется в отношении "обрусения" и "обправославливания".

Устойчивость пережитков — от замкнутости, от "малых племен". Крестьянки уже и в 19 в. неохотно выходят замуж за 5-6 верст от родной деревни: "чужая сторона".

Рай для этнографов. И деградация для народа. Близкородственные браки, консервация общественных отношений, отказ от заимствования новых форм хозяйствования... вымирание, подчинение более восприимчивым к новизне.

Кто там толкует про Православную Русь? Язычество — везде.

Уже и в 19 в. иконы в Красном углу называют "боги", в церковь идут молиться "богам и божкам", перед иконами произносят заговоры. Празднуют "Комоедицы": 24 марта накануне Благовещения "хозяйки пекли специальные "комы" из гороховой муки, устраивались пляски в вывернутых мехом вверх одеждах в честь весеннего пробуждения медведя... Непременной маской на масленичном карнавале является "медведь" — человек, ряженный в медвежью шубу или вывороченный тулуп".

Про повсеместный в лесной зоне Северного полушария культ медведя, про "медвежий праздник" у эрзя — я уже...

Есть более "поздние" тотемические культы — деревьев, кустов, камней и т.д., есть поклонение коню. О "солнечном коне" у муромы — я уже...

Язычество славян разделяется на два основных культа: природы и предков.

В культе природы основной — солнце, Ярила.

В "Волочебных" песнях, которые позднее приурочены к Пасхе, нет ничего, "что указывало бы на христианское значение праздников Пасхи, если не считать припева "Христос воскресе!", заменяемого, впрочем, и другими припевами, вроде: "зелена елка, зелена!" или: "Спявайце, молодцы, спявайце!".

Всякое дело язычник начинает с обрядов. Собираясь пахать должен выйти в поле с хлебом и солью, а в день начала пахоты "набіць" тестя и тещу. Прикрепляет освещенную просфору в тряпке к ушку "севалки" (корзина для сеяния) или к фартуку, если сеет из него.

По окончании сева, когда урожай поручался солнцу, устраивали игры, посвященные Яриле (отсюда "яровой хлеб"). "Ярилины игры" дошли до XIX в.: бог в виде молодой девушки в белом, босиком на белом коне с венком на голове и с пучком ржаных колосьев в руке. Вокруг всадника молодежь водила хороводы, пела "Ярилины песни".

Купала — праздник в ночь с 23 на 24 июня. Связывают с богиней плодородия Макошей. Обряд из двух частей: первая — богам, вторая — любви. В "Купальную ночь" молодежь приносила в поле водку, закуски, разжигала костер, на котором девушки жарили священное блюдо — яичницу-глазунью.

Кульминация: на шесте, вбитом в землю, вверху вспыхивало облитое дегтем колесо от телеги. Вокруг "вспыхнувшего" солнца водили хороводы, пели купальские песни. Когда сгорало одно колесо — заменяли другим. Песни посвящены солнцу, потом прыгали через костер.

Приходила жатва. Уже и в XIX в. перед жатвой крестьянин, выходя в поле, обращался лицом к солнцу и молился ему. Жатва печальна: солнце отслужило свою службу, пошло на убыль.

* * *

Погуляли. Водки нет, но пива и медовухи — хоть залейся. Видны битые морды и сбитые кулаки: местные парни были недовольны участием в празднике моих гридней. В отличие от местных девок. Но "жертв и разрушений" нет.

Воинство моё... опухшие, непроспатые...

А чё? Праздник же! Исконно-посконный! Обще-древне-славяно-народный!

Я не против. Теперь на коня и марш-марш. Полчаса ходкой рыси — не только вчерашний хмель выгонит, но и позавчерашнее вылетит.

Сдвинуться заставил. Но смотреть в их мятые физиономии...

Погнал вперёд. И попал на "Шестины".

Круговращение жизни: то Купалина ночь, людей зачинают, а то кому-то срок пришёл, в землю полагают.

Родня одного из добровольцев в "сборной солянке". Немолодой уже мужчина, под сорок. Сломал руку. Стенку в сарае правил, брёвнышко сорвалось. И бревно-то не велико, да попало нехорошо.

Прежде не думал, что открытый перелом конечности — основание для смерти. Кость прорвала кожу. Лубки навязали, но занесли инфекцию. В три дня сгорел.

Парня позвали и нас заодно. Понятно, не на халяву: подарки принесли достойные. А я на здешние обряды посмотрел.

* * *

Другая половинка язычества: "Дзяды", культ предков.

Кривичи насыпали "односемейные" могилы — круглые курганы (Х-ХII вв.). В могилу клали еду, питье; мужчине — орудия труда, оружие, женщине — украшения... В кон. 19 в. — трубку из глины, табакерку. В кон. 20 в. (у бандитов) — пистолет.

Вещи, особенно в районах, близких к литве, специально испорченны — "умерщвлены", чтобы быть с покойным на том свете.

Христианские символы (крестики, нательные иконки...) появляются в русских деревенских курганах на рубеже ХІІ-ХIIІ вв.,

"...русская церковь еще очень далека от русской деревни, еще не проникла туда...".

"Страшно далеки они от народа...".

На "Шестины" (сороковой день), когда гости заполняют хату, родные выходят наружу (женщины непременно с распущенными волосами) и на завалинке ждут "богомоления".

Ни одного попа в округе! А "боги" — везде.

В избе гости начинают петь, женщины на завалинке раскачиваются в такт, припевая после каждого слова "ия-уя!", "ия-уя!" (этим вызывается умерший, и это ему панегирик). Пение очень длительное, по его окончании запевала выходит из хаты в сени, громко восклицая: "Душечку (имярек) поминаем, вас в хату позываем!". Родственники входят в хату, следует траурное пиршество.

Обряд родопатриархальной общины с "богомолением" к богам, с выкликанием души усопшего (души — "Навье"), работает и в 19 в.

Язычник непрерывно общается с умершими. Возводит земляную насыпь-курган на окраине села, имитируя жилище живых, 4 раза в год вызывает их тени, "представлял себе их наружность, не прерывая сердечные о них воспоминания, которые объединяли его с миром духов".

Родственники вместе с гостями начинают день с мытья в бане, затем идут на кладбище и при кострах обкладывают могилу дерном. Уходя, оставляют покойнику веник (выходя из могилы, он почистится). К ночи с кладбища уходят, оставляя громадные горящие костры — должны гореть до следующего дня. Утром возвращаются "будить" умершего, потом идут домой, где возобновляют то же, что и на "Шестинах" с пением "ия-уя!". На Дмитровскую субботу вся семья ползает на коленях вокруг стола, вызывая дух покойного с припевом: "Шаври-Гаври, сам прибывай к нам!".