Торговцы, которым Пердикка платил за словоохотливость в беседах об афинских делах, неизменно поднимали ему настроение и на время прерывали хандру. Она одолевала его от осознания того, что вокруг вершатся столь значительные дела, а он, сын Оронта, никак на них повлиять не может. Он чувствовал себя скованным по рукам и ногам. В том же состоянии пребывал и Тевтам и лишь Деметрий, на удивление, оставался спокоен и невозмутим, будто это не у него из рук уплывало царство.

Так, в метаниях и тревогах о внезапно спрятавшемся в густом тумане будущем прошёл последний зимний месяц, и наступила весна. А с весной, как всем известно, приходят грозы.

Едва открылась навигация, Пердикка отбыл морем в Милет, держать совет с Антигоном. Деметрий остался на Эвбее с Тевтамом.

Полиоркетика

Халкида

Как известно, самый крепкий сон Морфей насылает на человека перед рассветом. С давних времён это причинило немало бедствий на войне. Не счесть случаев, когда заснувшие часовые становились причиной безнаказанного истребления многих доблестных воинов, кои в открытом бою, несомненно, не допустили бы столь сокрушительного поражения. Всякий разумный полководец о том знает и предпринимает меры, но всё же он вынужден доверять свою жизнь другим. Ну не может же он, в самом деле, самолично бодрствовать всю ночь, да ещё в пору, когда пламя войны задули зимние ветра и угли еле тлеют? Такое ни один смертный не осилит.

Вот и Леосфен сладко спал, не сомневаясь в собственной безопасности. Стены Халкиды крепки, воины хорошо выпестованы. Хоть и наёмники, по большей части. Так уж получилось, что с наёмниками ему, афинскому стратегу, доводилось иметь дело куда как чаще, чем с собственными согражданами, которые не первый год оказывали ему честь, избирая на эту должность, но сами брали в руки щит и копьё с большой неохотой.

Леосфен с куда меньшей тревогой ложился спать, зная, что на ночную стражу заступает наёмник. Этой братии, кормящейся с острия копья, не нужно объяснять, к чему приводит беспечность. Однако слишком долгое безделье способно притупить бдительность кого угодно.

— Господин! Вставай, господин!

Голос верного раба ворвался в сознание в тот момент, когда стратег утробно порыкивал, кусая за ухо гетеру Анфиду, заставившую его раскошелиться на целую мину. Дорогостоящая девка отрабатывала деньги по высшему разряду — стонала и извивалась так, что стратег чувствовал себя богом, хотя и отдавал себе отчёт — играет. В её громадных глазах, за которые, в купе с худобой, злые языки прозвали гетеру "Анчоусом", он утонул прошлым летом, когда сбежал с Эвбеи зализывать раны и похваляться перед толпой заслугами, главной из которых считал смерть вражеского военачальника. Ходил гоголем, пока кто-то не столкнул его с Олимпа насмешливым рассказом о том, как на самом деле погиб Леоннат, и где в это время находился Леосфен. Заткнуть мерзавцу рот не получилось, но стратег нашёл утешение в объятиях Анфиды.

— Господин, вставай! Беда!

Анфида вдруг стала бестелесной и растаяла в воздухе без следа. Леосфен недоумённо дёрнулся, неведомая сила рванула его куда-то назад. Он неуклюже взмахнул руками, только что поглаживавшими горячие бёдра гетеры. Впечатался спиной во что-то твёрдое и плоское, и открыл глаза.

Он лежал на жёстком ложе, застеленным плащом (не позволял себе привыкать к перинам и прочим удобствам даже дома). Над ним стоял раб с чадящим масляным светильником, тусклое пламя которого резануло по глазам стратега так, будто могло сравниться по силе со слепящим венцом Гелиоса. В этот предрассветный час всё ещё правила ночь и любое пламя вызывало боль в привыкших к тьме глазах.

Леосфен провёл ладонью по лицу. Кровь, разогнанная сладким видением по жилам, стучала в висках (и ещё кое-где).

— Что случилось? — недовольным голосом проворчал стратег.

— Филокл вернулся в город, — заторопился раб, — и с ним человек тридцать.

— Филокл? — переспросил Леосфен.

— Да-да, — кивал раб, — все помятые, принесли раненых.

— Раненых? — ещё не проснувшийся стратег соображал с трудом.

— Да, много раненых.

Леосфен потряс головой, сгоняя остатки сна. Рывком поднялся, набросил хитон.

— Где он?

— Сейчас будет здесь. Я поспешил упредить...

— Пошли.

Стратег почти бегом покинул свои покои. Мысли понеслись вскачь, рисуя перед мысленным взором картины, одну сквернеее другой.

"Проворонили ублюдка. Видать, ударил внезапно... Эх, Филокл, что же ты..."

Филокла, сына Формиона, экклесия избрала одним из стратегов на этот год. Избирался он второй раз, но не получил единоличного командования и был направлен к Леосфену. Начальник и подчинённый столкнулись нос к носу на ступенях дворца, ранее принадлежавшего тирану Каллию.

— Что стряслось?

— Пердикка... — потупил взгляд сын Формиона.

— Ты что, проспал его! — прорычал Леосфен.

— Я не думал...

— Не думал, — передразнил Филокла старший военачальник, — дурень! Смертью казнят за меньшее! Какие потери?

— Не знаю... — в осипшем голосе Филокла послышался задавленный всхлип, — я ничего не успел сделать. Всюду огонь, крики...

Леосфен повернулся к своему рабу.

— Собери людей.

Он имел в виду выборных старшин наёмников, наиболее авторитетных и являвшихся своего рода лохагами.

В городе сейчас, в середине элафеболиона[134], квартировала всего тысяча наёмников. Леосфен, предвидя скорое возобновление бодания за Эвбею, заваливал Демосфена и Гиперида письмами с требованием прислать ещё людей. Те пять тысяч человек, с которыми он переправился на остров в прошлом году, с наступлением зимы разбрелись по домам.

[134] Элафеболион — март-апрель.

Дождался он только Архия, уроженца города Фурии, что в Италии, по роду занятий актёра, не слишком талантливого и завербованного Гиперидом в качестве личного агента.

Гиперид писал, что посылает своего человека, чтобы тот, служа его глазами и ушами, выявлял лазутчиков Одноглазого. Однако Леосфен предполагал, что тот послан, в первую очередь, следить за ним самим.

Лохаги собрались быстро, в очередной раз заслужив высокую оценку стратега, который сейчас радовался, что имеет дело не с изнеженными и неповоротливыми гражданами афинскими.

Филокла быстро (и умело) привели в чувство и допросили. Когда у того перестал заплетаться язык, картина произошедшего постепенно прояснилась.

Сын Формиона с двумя сотнями гоплитов находился на заставе в северной части Лелантской равнины. Противник не показывался на глаза более месяца и люди Филокла расслабились. А потом всё произошло, как всегда обычно и происходило в подобных случаях — внезапное ночное нападение, паника, разгром. Сколько было нападавших, Филокл, конечно, не знал.

— Что это? — спросил Леосфен, обведя взглядом лохагов, — просто вылазка или они решились на нечто большее?

— Нечто большее... — проворчал один из покрытых шрамами стариков, — подступиться к Халкиде? А жопа не треснет?

— Сколько их может быть? — повернулся Леосфен к Архию, — ты знаешь?

Актёр пожал плечами.

— Вряд ли много. Если бы им прислали подкрепление, Гиперид бы сообщил. У него есть соглядатаи в Милете и на Родосе. Скорее у Пердикки заканчиваются припасы, и он решил пограбить.

— Пограбить... — раздражённо фыркнул Леосфен, — знаешь, что, любезный Архий? А поезжай-ка ты к Гипериду прямо сейчас.

— Зачем? — прищурился актёр.

— Доложишь о происшествии, потребуешь ещё людей. Мне что-то неуютно здесь с тысячей копий и с завязанными глазами. Это ведь твоя обязанность была, держать их открытыми? Нет?

— Я не всеведущ, — пожал плечами Архий.

— Тогда какого Тартара ты вообще мне нужен? Если затрещат щиты, от тебя всё равно никакого проку. Проваливай к Гипериду. Скажешь ему, что я затылком чую — Пердикка не просто с голодухи умом тронулся. Мне нужны подкрепления. И припасы, кстати, тоже. Халкидские амбары мы почти выгребли. Местные волками смотрят. Сам слышал, как шепчутся — чем мы лучше Каллия. Без подкрепления и жратвы не возвращайся. Донеси до Гиперида главную мысль — я тут дохнуть не собираюсь и до последней капли крови с пустым животом против хрен знает каких сил драться не стану.

— Тебя судить будут, — процедил Архий.

— Пусть судят! Леосфен, скажу тебе, способен за себя и с суде постоять.

Как не сопротивлялся Архий, отвертеться от поездки в Афины ему не удалось. Леосфен настоял, чтобы актёр ехал немедленно.

— Ты верхом-то ездишь?

Архиё в ответ лишь огрызнулся.

— Понятно. Хотя я и так бы тебе лошадь не дал. Нету у меня лишних.

— Чего спрашиваешь тогда?

Леосфен не ответил. Возле западных городских ворот актёру подвели осла.

— На тебе скакуна.

Архий потребовал охрану. Наёмники заржали.

— Темно, страшно, да? — поддразнил его стратег и с усмешкой добавил, — да кому ты нужен?

Архий, извергая проклятия, уселся верхом на скотинку и потрусил по мосту через Эврип[135], соединявшему Эвбею с беотийским берегом. Ширина пролива в этом месте равнялась всего двум плетрам[136].

[135] Эврип — самое узкое место пролива между Эвбеей и материком. [136] Плетр — древнегреческая мера длины, равная 100 ступням (31 метр).

Леосфен проводил его взглядом и удалился. На двух башнях, стороживших мост, осталось не больше дюжины часовых.

Небо на востоке наливалось пунцовым румянцем. Над крышами спящей Халкиды в рассветной дымке проявились персты Эос, но следовавший за зарёй солнечный бог ещё не поприветствовал пробуждающийся мир. Тьма не спешила сдаваться и потому часовые заметили длинный и низкий хищный силуэт, приближавшийся к мосту, слишком поздно.

Чёрная триера двигалась без паруса и даже без вёсел, влекомая стремительным течением Эврипа, меняющимся семь раз в течение дня и ночи. Сейчас направление течения благоприятствовало триере, пришедшей с юга и та, подпрыгивая на крутой волне (а другой в Эврипе и не бывало), быстро приближалась.

Как только нос триеры сунулся между быками моста, с её палубы полетели кошки, вцепились в каменные перила. По протянувшимся за ними верёвкам на мост принялись карабкаться люди.

— Смотри, смотри! — воскликнул один из часовых.

— Тревога! — заорал другой, но крик его быстро захлебнулся, стражник захрипел, изумлённо уставившись на оперение стрелы, торчавшей из груди.

Кто-то ещё успел что-то крикнуть, но потом предупреждать об опасности стало некому — налётчики перебили всю стражу.

— Вперёд, в башню! — раздался звонкий молодой голос и несколько десятков воинов, взошедших на мост, поспешили за своим предводителем, облачённым в недешёвый мускульный парцирь-торакс и аттический шлем с двумя белыми перьями цапли по обе стороны от высокого гребня.

Вершину возвышавшейся на востоке чёрной громады Эвбейского Олимпа[137] рассёк надвое огненный всплеск, выпустивший в небосвод колесницу Гелиоса.

[137] Эвбейский Олимп — гора в 35 километрах к востоку от Халкиды.

Архий, в это время поднимавшийся на холм, услышал позади шум и обернулся. Приложил ладонь к глазам козырьком, прищурился. Увидев пляску факелов и тёмные силуэты кораблей (к мосту подошла ещё одна триера), он испуганно толкнул пятками бока осла.

— Пошёл, пошёл, ну же выноси!

Осёл секунду раздумывал, стоит ли подчиняться, потом всё же засеменил быстрее.

Налётчикам удалось занять обе башни, но дальше их продвижение застопорилось. Леосфен удалился не так далеко. Он и его люди ещё не успели пройти в город, когда услышали шум и крики за спиной. Немедленно поспешили обратно к мосту. Увидев, что происходит, стратег попятился. Он был одет в обычный хитон и безоружен.

— Всем вооружиться! Протоген, задержи их! К оружию, друзья, это македоняне!

С двух триер на мост высадилось человек семьдесят гоплитов. Вооружённых наёмников Леосфена насчитывалось втрое меньше, но они, схватившись с налётчиками сумели продержаться до прибытия помощи.

В стремительно разгоравшийся костёр дрова подкидывали с обеих сторон — число бойцов Леосфена вскоре увеличилось десятикратно, но к мосту подошли ещё две триеры.

Леосфен, уже в шлеме и льняном панцире (натасканные и сообразительные слуги притащили бегом без указки, а стратег сумел облачиться быстрее, чем нетерпеливый любовник раздевает женщину), с гоплоном и копьём уже наступал в рядах небольшой фаланги, угрожая сбросить пришельцев в море. Те тоже встретили его правильным строем. Они двигались безмолвно.

Копья ударили в щиты. Чужой наконечник расщепил край леосфенова гоплона. Стратег, на лице которого не дрогнул ни единый мускул, хотя смертоносное остриё замерло возле самого глаза, сделал выпад поверх щита, целя в лицо противнику. Тот отпрянул. Стратег шагнул вперёд, чувствуя, что построенный им маленький монолит следует за ним, не допуская разрывов строя.

Восходящее солнце позолотило верхушку сторожевой башни, но у её подножия ещё царила тьма, вспарываемая то тут, то там факелами. Рыжее пламя плясало в руках бойцов и слуг, и не очень-то способствовало удобству обзора поля боя.

Наёмники Леосфена, толкаясь щитами и копьями, медленно, но верно оттесняли пришельцев обратно на мост. Здесь собралась уже половина гарнизона Халкиды, но сражаться могли всего человек сорок или пятьдесят. Остальные напирали сзади.

Пришельцы пятились. В какой-то момент Леосфену, только что удачно напоившему копьё из горла врага, показалось, что напор налётчиков совсем сошёл на нет, что с его людьми бьётся только первая линия, а остальные обратились в бегство.

— Наддай, ребята! — заорал стратег, — они бегут!

Налётчиков загоняли обратно на мост, где лицом к лицу могли драться не больше десяти человек с каждой стороны. Фланги нападавших оказались беззащитны. Кроме тысячи гоплитов в распоряжении стратега ещё имелось две сотни легковооружённых псилов. Сейчас возле моста их собралось десятка три. Они начали забрасывать противника дротиками.

Леосфен, уже предвкушавший победу, выбрался из свалки, огляделся и обмер: южнее моста, в городском порту высаживался десант с четырёх крутобоких акатов. К пирсам, нестройно ударяя вёслами (явно не выученные гребцы на них сидели), приближались ещё два.

— Протоген! — закричал Леосфен, — смотри! В порту!

Лохаг сориентировался молниеносно и две сотни наёмников развернулись в сторону новой опасности.

Проехав десяток стадий и убедившись, что никто за ним не гонится, Архий понемногу успокоился. Уняв бешено колотившееся сердце, актёр принялся рассуждать о шансах Леосфена отбить нападение. Что докладывать Гипериду? Враг захватил Халкиду?

У страха глаза велики. Архию показалось, что налётчикам не было числа, однако подумав, он решил, что это ещё ни о чём не говорит. Ну, захватят они мост и порт. Леосфен укроется за стенами, а потом подойдёт афинский флот и освободит Халкиду. Чему, конечно, весьма поспособствует он, Архий.

За такими размышлениями он не сразу обратил внимание на клубы пыли впереди, за поворотом дороги и нарастающий шум — топот сотен человеческих (и не только) ног. Слышался рёв быков и мулов, звон бубенчиков.