Блатные из тридевятого царства

Пока я разбирался в собственных чувствах, кореша добрались до вершины и перевалили на другую сторону. Я перешел на бег и одним рывком взобрался наверх.

Красота. Легкий ветерок нырнул под рубаху и приятно студит разгоряченное тело. С высоты кургана открылся чудный вид. Слева — длинным изогнутым червяком, разрезая степь на две части, ползет неглубокий, заросший колючими кустами овраг. Прямо — широкой волной буйствует под напором ветра пожухлая ржаво-желтая трава. А справа...

Кольцо колдуньи Агаты сделалось горячим, черный камень пылает изнутри ярким огнем. Справа — за пеленой густого тумана, на берегу небольшого озера ютиться кособокая хижина. Я тру глаза — виденье не исчезает. Что бы не закричать зажимаю ладонью рот. Нашел. Я нашел ЕГО!!! Выходи Губан, встречай гостя!

Как спустился с кургана — не помню. Очнулся уже среди корешей. Кондрат Силыч тряс меня за плечи.

— Пахан, ты чего?

— Глянь туда, — указываю на туман.

— Ну?

— Видишь чего?

— Тоже, что и здесь. Чернобыльник да ковыль.

— А ты? — Киваю Евсею.

— Степь — она и есть степь, чего на нее смотреть. — Корчит рожу Фраер.

Я крепко жмурюсь, считаю до десяти и открываю глаза. Туман не исчез, кривобокая избушка на том же месте, где и была, а от озера тянет тиной и сыростью.

— Совсем ничего? — Растерялся я.

— А чего надо-то? — Глупо улыбается Антоха.

— Азам, а ты?

— Гиблое место это, — говорит хан. — Овцы там пропадают.

Остроту своего зрения я мог проверить только одним способом. Что и сделал. Снял с мизинца ведьмин подарок. Туман рассеялся. Вместо избушки трава в пояс, а от озера даже запаха тины не осталось. Налюбовавшись пейзажем, я натянул кольцо назад. Все встало на свои места озеро, дом, туман.

— Привал. — Скомандовал я. — Желающие могут перекусить. За мной не ходить, я скоро.

— Ты куда? — Выдохнуло разом восемь глоток. Пришлось соврать:

— Живот крутит, я мигом.

Туман был вязким, как кисель. Первые шаги оказались самыми тяжелыми. Но кольцо на пальце пульсировало, тянуло вперед. Я чувствовал себя как водолаз, у которого передавило шланг подачи дыхательной смеси. Дышать нечем, непонятный туман категорический отказывался лесть в легкие, сколько бы я его не глотал. Пришлось упасть на колени, стало легче. Через десяток метров туман сдался, а скоро и вовсе исчез.

— Ты кто такой? — Раздалось над ухом.

Я поднял голову. Передо мной стоял лысый старик с шикарной спутанной бородой. Из-под чистого, но мятого халата выпирает нехилый животик.

— Ты Губан?

— Я то Губан, а ты кто?

— Вот, — показал я кольцо.

— Вон оно что, — ухмыльнулся колдун. — То-то я думаю, как ты сюда попал. Значит, жива еще старая перечница?

— Бабка Агата кланяться велела, — соврал я.

— Локти, небось, дура кусает, что замуж не пошла?

Я промолчал.

— Ну, коль приперся, пойдем, ужинать. Я тут на днях баранчиком разжился.

Избушка оказалась неказистой только снаружи. Стоило переступить порог и ноги утонули в толстом пушистом ковре. На окнах чистые занавески, у дальней стены широкая кровать под балдахином. На роскошной перине под кучей взбитых подушек я заметил женскую юбку. Колдун смутился:

— Колдовал намедни, штаны хотел сотворить, промашка вышла.

Я понял — врет, но благоразумно промолчал.

В центре комнаты на столике с изогнутыми ножками на серебряном блюде исходили паром куски хорошо прожаренного мяса. Рядом приютились две ржаные лепешки, пара кружек и пыльный кувшин.

— Прошу, — щелкнул пальцами Губан.

Меня обдало холодом. Из воздуха сотворился стул. И не просто абы какой, а тончайшей ручной работы, мягкое сиденье, резная спинка — антиквариат одним словом. Я ошалел. Не знаю, что уж увидел на моем лице Губан, но остался доволен. Он небрежно щелкнул второй раз. В метре от него на ковер грохнулся березовый пенек. Лицо у колдуна сквасилось, как у ребенка, которому не купили понравившуюся игрушку. Губан покосился в мою сторону и сказал:

— А я вот по старинке люблю, на пенечке.

К трапезе приступили в полном молчании. Какое-то время за столом слышался только хруст бараньих костей. Утолив первый голод, Губан набулькал из кувшина в кружки по самый верх.

— Стул мелочи. Винца вот попробуй.

Я хлебнул с опаской. Замер, ожидая реакцию желудка. И не удержался, глотнул в полную силу. Меня закружил аромат осеннего сада. В одном глотке я чувствовал вкус десяток ягод. Не смешанный, каждой в отдельности, будто срывал с куста. Сначала виноградинку, затем смородину, землянику, надкусил спелое яблоко, сыпанул в рот пригоршню малины. Я пил нектар Богов. Я чувствовал себя Богом. Губан ерзал на березовой чурке и старательно делал вид, мол, ничего особенного, так, обыденная мелочь, для запивки на скорую руку. А самого распирало от гордости.

— Еще кружечку?

— С удовольствием, — кивнул я и честно признался, — такого вина никогда в жизни не пил. Бальзам для души!

Губан крякнул от умиления, потупил глазки и скромно ответил:

— Это я еще плохо старался. Не знал, что гость к ужину будет.

После третьей кружки колдун смахнул с бороды капли пролитого вина. Спросил:

— Ну, сказывай, чего там Агате надобно от меня?

— Да собственно ничего.

— Тогда сымай кольцо, не тебе дарено.

Я растерялся, по инерции потянулся к мизинцу. Но в последний момент одумался и вперил в колдуна наглый дерзкий взгляд.

— Бабка Агата мне его подарила.

— И что с того?

— Она сказала ты помочь должен.

— Вот дура баба! — Взорвался Губан. — Нашла что дарить. Мне от нее даже поцелуйчика не досталось, про другое уж и не говорю. Разок с руками полез, так она стерва, мне волосья с головы выдернула, ни одним колдовством опосля восстановить не мог. Сымай кольцо!

— Нет!

— Да ты пойми, — сбавил Губан обороты, — стар я стал. Силы уже не те, от того в глуши и прозябаю. Колдую по мелочи, для себя. Чем я помочь могу? Вина вон если еще сделать...

— Да ты хоть выслушай сначала, — обиделся я.

Старик с горла хватанул остатки вина в кувшине и буркнул:

— Слушаю.

Я уложился в пять минут. Вспомнил все подробности, какие смог и с надеждой спросил:

— Поможешь?

— Назад, стало быть, хочешь.

— Хочу.

— Ну-ка, дай свою писульку.

Я вытащил из кармана измятый лист с заклятием. Губан долго всматривался, даже понюхал.

— Хорошее колдовство, чувствуется рука мастера.

— Ну, и... — Не выдержал я.

— Чего и? Агата дура дурой, а ты еще дурней. Видишь знак отпускной снизу?

— Пентаграмму что ли? Вижу.

— Да ни шиша ты не видишь! — Ни с того, ни с чего разозлился Губан. — Знак это отпускной, а не пентаграмма.

— И что?

— А то! Ослиная твоя башка, что колдун, который это заклятие сотворил, отпустил его от себя, всю силу в бумагу вложил, на коей оно писано. Уяснил?

— Нет. — Честно ответил я.

Губан встал, прошелся по комнате, два раза почесал лысину. На его лице отчетливо читалось — такого тупицу как я, он еще не встречал.

— Ежели тебе смерть предсказали, али еще чего плохого, что сделать требуется, чтоб пророчество не сбылось?

Я пожал плечами.

— Господи, да откуда же ты взялся, такой кривомозгий! — Простонал Губан. — Убить предсказателя надо и всех дел. Его предсказание за ним и закреплено. Сгинул предсказатель, и все его предсказания вместе с ним в прах обратятся. Вот и поразмысли головенкой, чего требуется с отпускным самостоятельным заклятием сделать, дабы оно перестало действовать.

— Колдуна убить? — Предположил я.

— Чур, тебя! Дурак! Чур! — Испуганно отскочил в сторону Губан. — Ишь куда хватил — колдуна убить! Нас и так осталось по три штуки на версту, а версте той — ни конца, ни краю. Скоро сами перемрем, от старости. Заклятие надо уничтожить, колдун тут ни причем. — Как?

— Ты всегда такой тупой или к вечеру слабоумием страдаешь? — Поинтересовался Губан. — Выйди в степь. Сожги листок с заклятием, пепел на четыре стороны развей, опосля закрой глаза и представь то место, куда хочешь попасть.

— И все? — Не поверил я.

— А ты что, думал, громы и молнии в падучей у твоих ног биться станут? Главное запомни — второго раза у тебя не будет. Коли привидеться в этот момент дно морское, там и окажешься, а водица не вино, много не выпьешь.

— Спасибо, — выдохнул я. — Это выходит, я в любой момент мог домой вернуться?

— Хоть домой, хоть к любой бабе под юбку.

Губан уселся за стол, закатал рукава халата и принялся колдовать. Через минуту кувшин вспенился новой порцией вина. Не дожидаясь приглашения, я сам наполнил кружки и залпом осушил свою. Полегчало лишь после второй. Губан даже не пытался спрятать отвратительную ехидную улыбку. Ну и пусть, я не в обиде.

— Скажи, — кивнул я ему, — а почему заклятие здесь не сработало, в темнице Старобока?

— Так ты ж его досуха выжал. Сколь мест представил, перед тем как сюда угодить?

Я задумался. Вспомнил бабушкину деревню, потом Светкину дачу, что-то было еще, не очень яркое, армия была...

— Мест пять, а может и больше.

— То-то. Ежели листок не сожжешь, заклятию не один год силу набирать придется, пока вновь заработает.

Ну, уж нет. Пусть горит синем пламенем. Хочу домой. Губан демонстративно потянулся и сладко зевнул. Я понял — пора и честь знать. Встал, сразу исчез антикварный стул. Губан не отличался вежливостью, и намеки кидал один прозрачней другого. Я улыбнулся и пошел к двери.

— Ты колечко-то сними, — напомнил колдун.

Я безропотно подчинился. Губан взглянул на него, дунул, и подарок бабки Агаты растворился в воздухе.

— Увидишь Агату — кланяйся.

— Это вряд ли, — ответил я.

— Ну, ступай. У себя заночевать не предлагаю. На полу гостю не с руки спать, а кровать занята. Я на улице тучки малость разогнал, дождь в сторону отвел. Хочешь — заклятие жги, хочешь — спать под курганом ложись.

Туман принял меня как родного. Не цеплялся за одежду, не пытался удушить. Я вышел в степь без всяких усилий. Оглянулся. Ни дома, ни озера и туман рассеялся. Кругом бурьянится ковыль с чертополохом.

— Иди с Богом, — донесся ворчливый голос Губана.

Я пошел. За далекой сопкой еще виднелось солнце, слабым желтым пятном. Колдун не обманул, тучи рассосались, как карамель во рту. Я достал листок с заклятием, посмотрел и сунул назад. Домой хотелось неимоверно, но нельзя же исчезнуть так по-свински. Еще один денек роли не сыграет. Пожалуй, стоит добраться до стойбища Азама. Гульнуть на славу. Проследить, чтоб хан коней корешам дал. Как бы сказал Евсей — это будет правильно, по понятиям.

Кореша встретили меня диким воплем. Над степью завис радостно-тревожно-удивленный рев. Внятно смог высказаться только Кондрат Силыч.

— Ты где пропадал?!

— Живот крутило, — отмахнулся я.

— Так долго?

— Сильно скрутило, — ляпнул я.

Кондрат Силыч удивленно моргнул, но воздержался от дальнейших расспросов. Кореша же набросились на меня как пчелиный рой на любителя халявного меда. Ели отбился. В знакомом гуле голосов я так и не услышал гортанного рыка Азама.

— А куда хан делся?

— Он в стойбище подался. Ты ушел, соплеменник евоный приперся. Пастух. Потерявшуюся овцу искал. Хан рявкнул на него, лошадь забрал и ускакал. Нам велел здесь дожидаться. — Доложил Евсей.

Тольку тут я заметил щуплую фигуру незнакомого степняка. Соплеменник Азама стоял на коленях, лицо обращено вслед уходящему солнцу, глаза квадратные, подбородок, утыканный редкими короткими волосами, нервно дрожит, а толстые сосиски губ шепчут что-то непонятное.

— Это он чего?

— А пес его знает, — ответил Федька. — Он по-нашему не бельмеса. Как Азама увидел, так и скопытился. Рот разевает, что сказать хочет непонятно.

— Бог с ним, — кивнул я. — Пока не стемнело, давайте на ночь обустраиваться.

Готовить ночлег в степи, когда под рукой ничего кроме травы нет, занятие не очень увлекательное. Сообща надергали ковыля. Выложили подстилку. Постояли, посмотрели — пошли дергать дальше.

Только закончили, явился Азам с лошадьми. Хана сопровождал отряд человек в двадцать. Та еще компания, не чета губашлепу-пастуху. Все коренастые, плотные как Ванька с Васькой, масштабом, правда, меньше — один к двум приблизительно. Варварское облачение из плохо выделанных шкур смотрелось на них, как смокинг на английских лордах — изящно и степенно. Раскосые глаза сверлили округу зло, надменно, по-хозяйски.

Вопрос о ночевки в степи отпал сам собой. Тем более лошади вмиг сожрали заготовленный ковыль. Азам торопил:

— Достархан накрыт. Кумыс пениться. Женщины танцевать всю ночь будут. В степи праздник — Хан вернулся!

К стойбищу подъехали уже в темноте. В широкой ложбине меж двух холмов пылает несколько костров. Азам ехал в центр к самому большому и яркому. Пока добирались до места, обогнули не один десяток юрт. Спешились. К Азаму подскочил странный человек, перемазанное сажей лицо расплылось в липкой заискивающей улыбке, на башке бараний череп с обломленным рогом. Хан прорычал несколько фраз. Среди колючих звуков я уловил знакомые — "шаман" и "сволочь".

Человек заблеял в ответ что-то несуразное, жолобно-визгливое. Азам прервал его на полуслове весьма изящным, но далеким от ораторского искусства способом — без замаха впечатал кулак в челюсть. Хорошо попал. Дважды клацнули зубы, сначала на бараньем черепе, потом у шамана. Барану повезло больше, пожелтевшие клыки дрогнули, но устояли, а во рту шамана появилась изрядная проплешина, зуба в два, а может и больше. Шамана унесли, и Азаму стало стыдно.

— Извини Хан Па, не сдержался.

— Ты же обещал, — напомнил я.

Азам скорчил рожу и нехотя ответил:

— Шаман сказал орде, что великий Бог Тэнгри забрал меня на небо и степному народу нужен новый хан.

— Смело, — кивнул я. — И чего теперь?

Хан улыбнулся.

— Я объявил, что великий Тенгри отпустил меня и велел взамен прислать шамана с новым ханом.

— И кто у нас хан?

— Нугай. Сын брата моего отца. Какой с него хан. Меня увидел, на брюхе ползал. Сегодня будет кумыс подносить, ноги целовать, завтра овец пасти. Бараньим ханом будет. — Азам засмеялся и шагнул к столу.

На большом ковре уймища подносов, глиняных чашек, горшков. Наставлено так, что ворс ковра не виден. В каждой посудине гора мяса. Баранина и конина во всех видах. Жареная, пареная, с бульоном, на костях и без. На отдельном блюде вареная баранья голова. Запах мяса напрочь глушит аромат степного разнотравья. Из остальных яств — пресные лепешки.

Чьи-то заботливые руки разложили у края подушки набитые овечьей шерстью. Хан занял почетное место в центре, мы с боков. Огромный костер освещает округу. В помощь огню на чистом небе серебрится луна. Атмосфера как в хорошем ресторане — интригующе-интимная. Я огляделся. За нами две юрты, выше и краше прочих. Впереди пустой пятак, вширь метров десять, в глубину не понять, дальний край теряется в темноте. С краев снова юрты, но уже проще, хотя и лучше тех, что встретились при въезде.