Сквозь какой-то там тыщу-лохматый год,
Протоптав тропинку в судьбе,
Полосатый, как тигр, Корабельный Кот
Научился сниться тебе.
И ползли по норам ночные крысы твоих невзгод,
Если в лунный луч выходил Корабельный Кот.
Он входил в твой сон, разгоняя страх,
Принося уют и покой,
И блестела соль на его усах,
И искрился мех под рукой.
И небесный вагон разгружал восход, и уходил пустым,
Начинался день, улыбался кот — и таял, как дым.
И, казалось, вот он в толпе идет
И на нем в полоску пальто,
И о том, что он — Корабельный Кот
Здесь никто не знает, никто.
Не видать лагун голубых в вертикалях его зрачков:
Он молчит потому, что нынче в мире расклад таков.
Если ты крутой, то полный вперед:
В руки флаг и в справку печать.
Ну, а если ты — Корабельный Кот,
То об этом лучше молчать:
Это твой меч, это твой щит и твоя стезя...
Оттого-то Кот и молчит, что об этом всуе нельзя.
А пока над форпостом бузят ветра,
Выдирают паклю из стен,
Минус сорок пять на дворе с утра,
Флюгерок замерз на шесте.
Ну, а Кот возвращается на корабль провиант от крыс охранять,
Чтоб, когда настанет пора — присниться опять.
Повторив рефреном с лёгким изменением темпа две последние строки, я умолк.
Что интересно, пока я пел, за запертыми воротами шум ливня сменился свистом зимней бури. Из щелей пополз холод, кое-где начал появляться иней. Магия искусства в действии.
Зато Омиш мой намёк явно пришёлся не по вкусу. Точнее, сразу несколько намёков. Опять её, пускай отнюдь не напрямую, поставили на одну доску с каким-то животным, да ещё попеняли за эгоизм — мол, нормальное существо помогает просто потому, что помогает, а не за пряники в виде молитв и разных прочих гимнов. "Творите добро тайно" и далее по тексту.
За возмущением она, кажется, не обратила внимания, что пел я не только для неё. Пёс с глазами-плошками сидел без движения, но слушал очень внимательно...
— Луна, твоя очередь.
Немного замешкавшись, аватара запела гимн, посвящённый не столько богине, сколько людям. О стремлении к высокому, об очистительном огне, в который смертные ввергают себя по собственной воле, чтобы стать лучше, чем были. Она пела о том, как расцветают в чистых сердцах надежда, любовь и вера, как зарождение новой жизни отвергает смерть, о смелости, позволяющей смотреть на вечный свет запределья глазами души, не щурясь.
Этот гимн показался мне куда более искренним и даже технически более искусным. Может быть, именно потому, что это был гимн скорее человеческому, чем божественному?
Ответил я, когда настала моя очередь, песней Никольского:
— Бури и метели землю одолели
Птицы белые мои к солнцу улетели.
По затерянным следам
Поспешите в край далекий,
В край далекий, путь не легкий
К светлым солнечным годам
Отыщите мою радость, что за горем затерялась
Принесите песню мне о родившейся весне.
Разыщите лучик, что затмили тучи
И родник живой воды — напоить сады.
Отыщите в тишине
Голос ласковый, любимый,
Рук тепло, дающий силы, взгляд её верните мне
Принесите мне веселье горных рек и рек весенних,
Жар людских сердец, согретых
Вольных странствий тёплым ветром.
Попросите небеса не темнеть от гнева,
Попросите у полей мирного раздолья,
Попросите у лесов
Чистых, звонких голосов,
Чтоб сказать о том, как труден
Путь души, спешащей к людям.
Отыщите острова, где зеленая трава,
Где живут любви и мира позабытые слова.
В середине песни я вспомнил Схетту, и в груди защемило.
— Простенько, — сказала Омиш. — Но мило.
Словно в пику простоте, аватара затянула на сложнейший мотив текст, даже самой Луне понятный едва наполовину. Архаичный и одновременно изощрённый, гимн этот был создан не смертными и, наверно, не для смертных. Сквозь ломающийся и упрямо воссоздающийся ритм, сквозь слова, за каждым из которых простирались без малого необъятные крылья ассоциаций, проступала самая суть Омиш. Я слушал историю богини, дарованную в откровении избранным, вникал в её устремления, разом очень вычурные и очень простые, становился свидетелем её сиюминутных форм... и понимал, что почти ничего не понимаю. Не потому, что богиня нарочно запутала суть вопроса в семантических лабиринтах, а просто потому, что божественная ясность оказалась мне не по зубам, несмотря ни на какое ламуо.
Да. Вот так просто. Не по зубам — и точка.
Чем можно было ответить на подобное? Я снова вспомнил Никольского:
— В моей душе осадок зла,
И счастья старого зола,
И прошлых радостей печаль.
Лишь разум мой способен в даль,
До горизонта, протянуть
Надежды рвущуюся нить -
И попытаться изменить
Хоть что-нибудь.
Пустые споры, слов туман,
Дворцы и норы, свет и тьма,
И утешенье лишь в одном:
Стоять до смерти на своём,
Ненужный хлам с души стряхнуть,
И старый страх прогнать из глаз.
Из темноты на свет шагнуть,
Как первый раз.
И в узелок опять связать
Надежды рвущуюся нить
И в сотый раз себе сказать,
Что можно что-то изменить.
Пускай не стоит свеч игра,
Поверь опять, что победишь.
В конечном счёте, будет прав
Тот, кто зажег огонь добра.
— Откровенно и прямолинейно, — сказала Омиш, когда я закончил. — Скажи, Рин Бродяга: ты действительно думаешь, что смертные, даже ставшие, как ты, высшими магами, так просты?
Терпеть не могу, когда меня называют смертным. Может быть, меня взбесило именно это. А может быть, собственная ограниченность... да, скорее всего, именно она. Уперев в аватару прямой тяжёлый взгляд, я сказал:
— Простота простоте рознь, божественная. Считается, что люди двуедины: у нас есть тела и есть души. Но ведь это далеко не всё. Сейчас твоя очередь, но позволь объяснить тебе кое-что... простыми словами.
— Объясни.
Не отрывая от аватары взгляда, я начал:
— Над городом плывёт ночная тишь, и каждый шорох делается глуше...
"Душа и тело". Старые, намертво вплавленные в меня стихи. Действительно простые, да... но простота простоте, как я и говорил, рознь.
— ...Закат из золотого стал, как медь, покрылись облака зелёной ржою, и телу я сказал тогда: "Ответь на всё, провозглашённое душою..."
Меня слушали внимательно. Луна — пойманная в ловушку ритмом и живым чувством. Омиш — подозревая подвох и, не находя его, подозревающая втрое сильнее.
Чёрный пёс с глазами-плошками — просто потому, что не умел быть невнимательным.
Небольшая пауза. "Подвох? Сейчас будет, сиятельная!"
— Когда же слово Бога с высоты Большой Медведицею заблестело, с вопросом: "Кто же, вопрошатель, ты?" — душа предстала предо мной и тело. На них я взоры медленно вознёс и милостиво дерзостным ответил...
Немного молчания. А потом голосом, неуклонно набирающим всё больше силы:
— Скажите мне: ужель разумен пёс,
Который воет, если месяц светел?
Ужели вам допрашивать меня -
Меня, кому единое мгновенье
Весь срок от первого земного дня
До огненного светопреставленья?
Меня, кто, словно Древо Иггдрасиль
Пророс главою семью семь вселенных
И для очей которого — как пыль
Поля земные
И поля блаженных?
Я не великий оратор. Но я тоже могу заставить свой голос греметь, давить и плющить безо всякой магии. А раскрыть до предела воображение, снять все ментальные блоки и транслировать вовне эхо собственной сути, успешно перенёсшей купание в реке смыслов и усложнившейся далеко за пределы того, что я сам могу постичь...
Пёс с глазами-плошками забился в тёмный угол, не смея даже скулить. Аватара сидела без движения, не дыша и смертельно побледнев; отблеск божественного пламени в ней мерцал, как огонёк самой обычной свечи на сквозняке.
Вернув на место ментальные блоки, но продолжая использовать ламуо, чтобы внешний смысл стихов оставался ясен, я закончил чтение негромким шёпотом:
— Я — Тот, Кто Спит, и кроет глубина
Его невыразимое прозванье.
А вы — вы только слабый отсвет сна,
Бегущего на дне Его сознанья.
Пала тишина. Которую спустя немалое время нарушил тоже я:
— Бывают мудрецы. Разум их ясен, а опыт глубок. Бывают пророки, чья прозорливость есть плод связи с чем-то большим, чем они сами. А ещё бывают Поэты. Именующие не именуемое, вроде Николая, сына Степана. Моего соотечественника, которому принадлежали эти строки.
И снова замолчал, потому что более сказать мне было нечего.
"А ведь старшего демиурга Пестроты зовут не иначе как Спящим... Тот, Кто Спит... ха!"
— Рин...
— Луна?
— Ты действительно веришь, что имеешь... тройственную природу?
— Одно из пройденных мной посвящений подарило мне понимание, что, помимо сознания чисто физического, у меня есть и второй слой сознания. Не связанный с каким-либо конкретным воплощением. Помнится, когда я это понял, то спросил себя: что, если слоёв больше? Ведь где два, там и третий, а где третий, там и четвёртый... и так далее, до неизвестных пределов. Так что в целом, как мне думается, картина такова: все существа Пестроты, Дороги Сна и других вселенных имеют природу более сложную, чем кажется большинству. Однако не все осознают свою природу даже отчасти. Например, моё сознание ограничено. И пока я это помню, у меня есть надежда...
— Надежда? На что?
— "Лишь разум мой способен в даль, до горизонта, протянуть надежды рвущуюся нить — и попытаться изменить хоть что-нибудь". Надежда осознать чуть больше. А тем самым и стать чем-то большим, чем я являюсь сейчас и здесь. Вот такая простота, Луна.
Выбравшийся из своего угла чёрный пёс шумно вздохнул. Аватара медленно кивнула.
— Разум человеков слаб, — громыхнул голос, раздавшийся как бы со всех сторон разом. — Это не особо надёжный инструмент.
— Но другого инструмента у меня нет, — мягко заметил я, — А выбрасывать инструмент, не имея ему замены, довольно глупо. Ленсаро, если не ошибаюсь?
— Не ошибаешься, маг.
Без заметного перехода вслед за голосом появилось и тело. Раза этак в два повыше человеческого. Пёс с глазами-плошками тут же подбежал к хозяину и получил свою порцию небрежной ласки.
Впрочем, если говорить о пропорциях, дело было совсем не в росте Стража Направлений и не в мелочах вроде пяти глаз, четырёхпалых рук и отчётливо синей кожи. Дело было в могуществе. А им Ленсаро был наделён в полной мере. Я мог сколько угодно надувать щёки, но сопоставлять себя с концентрированным сгустком божественной сути не мог. Разные классы, как у муравья с многометровой океанской волной. Разумной волной, замечу.
Луна вскочила и склонилась в поклоне. Я, очень стараясь не торопиться, встал, кивнул и снова сел. Ленсаро при виде такого поведения лишь усмехнулся краем рта. А я поздравил себя с верной догадкой. По-настоящему могучая сущность, да ещё часто имеющая дело с разными разумными Пестроты, действительно не страдала мелочностью.
И моего выступления с чтением стихов Страж Направлений, скорее всего, не слышал.
— С какой целью ты появился здесь, у входа в Сияющие Палаты?
— Моя основная цель — разговор с госпожой Тепелью о судьбе одного артефакта.
— А зачем ты взял с собой старшую аватару Омиш?
— Я пообещал, что доставлю ей удовольствие смотреть, как уговариваю вас пропустить меня в Сияющие Палаты.
Уважительная форма обращения соскочила с языка сама собой. Фамильярничать с Ленсаро я бы смог, но это прозвучало бы с натужной дерзостью. Так что я даже пытаться не стал.
— Ну, уговаривай.
— А это так необходимо?
— Нет. На самом деле в ту сторону я пропускаю почти всякого, кому достанет упорства и нахальства явиться к Преддверию Всех Дверей. Вы же вдобавок понравились Господину Белых Клыков. Точнее, аватара понравилась, а ты, маг...
Ленсаро словно запнулся.
— Меня зовут Рин Бродяга. К вашим услугам.
— Это формальное предложение или ты действительно предлагаешь мне услугу?
— Понимаете, в чём проблема, — сказал я. "Честность — лучшая политика", ага... — В настоящий момент я связан клятвой и не могу располагать своим временем так, как мне бы этого хотелось. Однако если услуга, о которой вы меня попросите, не потребует многодневных усилий, не войдёт в противоречие ни с моей клятвой, ни с моими понятиями о достойном и должном, то не вижу никаких причин, которые помешали бы мне сделать вам что-нибудь приятное.
Бог дослушал, всё сильнее дёргая странно расположенными бровями, а потом расхохотался.
— Клянусь всеми направлениями, сколько их ни есть! Отличная речь! Особенно мне понравилось про "понятия о достойном и должном". Верраю бы точно понравилось. А если я буду просить именно о том, что противоречит этим понятиям?
— От существа, чья мудрость неохватна, а проницательность божественна, редко ждут чего-то подобного. Если вы пожелаете подвергнуть меня такому испытанию, я предпочту ответить, что предложение услуг было больше формальностью, чем попыткой дать взятку за проникновение на территорию ограниченного доступа.
Ленсаро снова хохотнул.
— Да. Старина Веррай определённо был бы в восторге. Кстати, услугой был бы переданный ему привет. Если выпадет оказия, сообщи, что хильантрэвей сиккош венньемри. Ну а не выпадет, так не выпадет, ничего страшного.
Как и следовало ожидать, для меня послание осталось набором странных звуков. Если это и был осмысленный язык, а не какой-то код, ламуо не помогло мне проникнуть в его смысл.
— Хильантрэвей сиккош венньемри, — старательно повторил я с предельно достижимой точностью. — При случае непременно передам.
— Верю. Твои спутники в Сияющие Палаты не войдут?
— ЛиМаш определённо останется меня ждать. А Луна...
— Я бы хотела остаться с тобой, — тихо сказала аватара.
Впервые за весь разговор с Ленсаро я посмотрел на неё. Ответный взгляд я нашёл...
Странным. Это если в целом.
И смущающим.
— Ну что ж, старшие аватары имеют право пользования Преддверием Всех Дверей. Вот только с этим связана одна трудность, — сообщил бог предельно серьёзно. — Или тонкость.
— Какая?
— Для аватар открыта только одна из Дверей — та, которая ведёт к их высшей сущности. А Омиш, как я понимаю, сейчас не в том положении, чтобы её... гости пользовались должным уважением. Или просто уважением.
