— А КОМКОН?! Он — что? Для своих не может достать?!
— Вороновы излечение дочери не очень-то и рекламировали. Врачу сказали: сначала изучи всё, убедись, набери материала на диссертацию... А сами... скупали всё, до чего могли дотянуться.
— Но они ж тогда его не продадут! Никому. Ни за какие деньги. Ни порции.
— КОМКОНу, видимо, и не продали.
— КОМКОНу?! И КОМКОН...
— У Вороновых в домашней клинике сейчас восемнадцать человек... Попробуй, отними лекарство у больных...
— А ты?
— А мне они должны.
— Да наплюют они на любые долги!
— На некоторые не наплюёшь. На один — нет, не мне — они как-то плюнули. При мне — прощение вымаливали. И через два года Светка чистым чудом вылечилась.
Дочь замолчала... потом взглянула на мать... потом скосила глаза на брата... Мать чуть заметно качнула ресницами...
— ... А ты? Со Стеховым? — тогда спросила Фаня.
— Знала бы, как мне было страшно, когда рожала тебя...
— Мама, но ты же ни в чём перед ним не виновата! Ты его просто не любила! — почти выкрикнул мальчик. — "Любимая женщина не знает никаких обещаний"!
— И это тоже... этот стих мне читали тоже... И ещё:
Если я поклоняюсь ей, считая это своим долгом,
И если она никогда не отвечает на мои приветствия,
Есть ли у меня повод для обид?
Подумать только — XIII век... Не виновата. Не любила. Не обещала. Но, — улыбнулась далёкому воспоминанию женщина, — боюсь, Валерке не хватило всего лишь пары-тройки недель.
— Расскажи! — взмолилась дочка.
— Ну, раз твоего брата уже утомили любящие раздеваться девицы...
— И что с того?! — ощетинился мальчишка. — Мне она не нравится! Ни капельки!
— В твоём возрасте это означает только одно: есть другая, которая... — опять улыбнулась мать, — которая капельку... нравится.
— Илюха... — восторженно выдохнула сестра, — кто она?!
— Уймись, — Катерина Одоевцева покачала головой в сторону дочери и положила руки на плечи сына, не дав тому вскочить, — кажется, здесь не безоблачно... Вот и послушайте. Ифка не всё выболтала. Впрочем, что это я?... Леди Иветта, когда рекламу "Тёмному мёду" выстраивала, была предельно аккуратна. Несколькими намёками взбудоражила Сеть и отстранилась. А дальше само покатилось: что-то прошипела Лина; в ответ на нечаянный вопрос только махнул рукой и покрутил головой Семён; от чего-то сумела отказаться я.
— Ты не позволяла ему целовать даже руки! — закричал мальчишка.
— Слова "даже" — не было, — тихо поправила его сестра.
— До седьмого класса я его не выделяла среди прочих никак, а потом... Потом как-то весной проходила мимо его дома, а он в сирени под окном возился. Поняла: ищет пятилепестковый цветок. Увидела: нашёл! Он выпрямился, огляделся и... увидел меня. И... начал ломать сирень...
Мама встретила — ахнула:
" — Ну, поэт!
" — Это не он. А этот... Этот всё превращает в театр!
После первого прочтения нашей пьесы, я пожаловалась маме, что во всем представлении мне досталось ровно шестнадцать слов.
" — А твой влюблённый мальчик? — заинтересовалась мама.
" — Стихи он теперь Алинке пишет, — буркнула я.
" — Я не о поэте. О режиссёре вашем.
" — Сказал, что со сцены меня не отпустит.
" — Что же на ней ты с теми шестнадцатью словами почти час делать-то будешь?
" — Он сказал: что обычно — не смотреть на него. А он — будет.
" — Смотреть на тебя?! — зашлась абсолютно непонятным мне, по тогдашнему возрасту восторгом мама. — Какой, оказывается, это опасный молодой человек...
— Не понимаю, — пробормотал мальчишка, высвободившись из материнских рук.
— Я тоже ничего не поняла, когда оказалось, что дистанция между разрешением час смотреть на себя влюблёнными глазами, до поцелуев взахлёб даже не два шага. И не шаг даже. Нет её вообще. Достаточно было однажды оказаться случайно наедине в гримёрной...
— Случайно, мама? — поводила себе пальцами по губам девчонка.
— Теперь уж и не знаю. Поначалу я себя убеждала, что да. А потом не нашла ни единого факта, что кто-то подстроил: он ли, я сама, или Крокодил с Ифкой...
— А их ты спрашивала?
— Отказываются. Улыбаются и отказываются. Отказываются, но улыбаются! И понимай, как хочешь, — разгладила себе лоб женщина. — А руки себе целовать я ему не позволяла, в самом деле. Он несколько раз тянулся — вырывала, ругалась, грозилась.
— Мама, почему?
" — Ну, почему?! — спросил он.
" — Сейчас поймешь, — ответила я и наклонилась к его ладоням... Когда я опять посмотрела на него, он был белым, как... Как когда я просила его простить меня и вернуться к классу. Но в прошлый раз мне было неуютно и всё, а на этот... В голове стояло только одно: "Как же он любит меня".
— И ты...
— Девчонка ещё была — удержалась.
— А он?
— А он и не понял, — пожала плечами женщина: — мальчишка.
— Чего не понял? — не понял мальчишка.
— Что мог тогда целовать всё — и губы, и руки, и всё остальное.
— Почему?!
— Потому что любил. Просто потому что любил, — ответила старшая сестра.
— А как он понравился моей маме! Особенно, когда пообещал, что в следующем году поставит "Ромео и Джульетту", со мной — Джульеттой.
" — Линка для меня и ноты не напишет! — закричала я.
" — Ага, она мне так и сказала, — спокойно так ответил он, — но Тоха пообещал, что они её уболтают... — и так же убеждённо добавил: — И с тобою мы выиграем всё. Всю Вселенную!
" — А Катя сможет? — улыбнулась ему мама. — Со Вселенной?
" — Катерина может всё. Кать, изобрази витязя на распутье перед камнем! Чтоб на коне и с копьём!
Господи, тогда, рядом с ним я могла всё, мама только в ладоши захлопала.
" — А теперь тот камень!
Рядом, на столике лежала какая-то бумага, у маминого мольберта — кисточки, краски, я быстро нарисовала нечто вроде трех иероглифов, налепила себе на лоб и села в позу лотоса!
" — А теперь ворону на том камне!
Я хлопнула его по плечам, он послушно сел, я взгромоздилась ему плечи и во все горло крикнула: "КАРРРРР!!!"
Но тут каникулы. Мы с ним, как обычно, как почти все в классе, разъехались по своим вторым родителям, он — к матери, я — к отцу. На Кипр. В Никозию. Вот туда приглашения из мастерских ко мне и пришли. Нью-Йорк, Кёльн, Москва... Ваш дед сразу сообщил обо всём вашей бабушке, она приехала, и вдвоём они меня... Они меня уболтали.
— Ты закрылась от него... Ни разу не связалась с ним... Ни слова... Несколько лет...
— Три года. Родители запретили.
— И ты послушалась?!
— Разговор с Валеркой я откладывала и откладывала: "сначала пусть подтвердят, что приняли!", "сначала — маме!", "вот перекушу и...". Мне позвонили его родители.
— А как они-то так быстро?!
— Не понимаешь? Я поняла сразу...
— Бабушка!
— Да. Моя мама успела переговорить с его отцом. А со мной говорила больше его мать... "И на три года, девка!... Иначе... Иначе прокляну". А его отец через полчаса ещё раз связался со мной и попросил:
" — Пожалей ты его... Ему теперь выживать придётся, понимаешь — выживать... —
" — Да что вы знаете о...
" — Знаю, девочка, я знаю... А ты... Или ты хочешь ещё и полюбоваться, как он плачет перед тобой?
" — Нет, — тогда ответила я.
В Щепкинском училище, уже к концу первого семестра, в присутствии их гения, твоего, Фань, отца, я закатила истерику: через ваши четыре года мне только бабу-Ягу останется играть, а Валерка уже к весне обещал Джульетту!
Директрисса аж задохнулась:
" — Да ты сейчас ноль! Хочешь играться в детских спектаклях — скатертью дорога! Для них лицензия тебе не понадобится!
А Иннокентий посмотрел на меня внимательно. Первый раз посмотрел:
" — Девочка, значит, ты полагаешь, что Джульетту уже бы смогла?
" — И её! И что угодно! Хотите витязя на распутье?! А камень перед ним?! А ворону на том камне?..
Каркнула я, взлетев ему на плечи.
— Мама, но всюду написано... но ты же...
— Да. В училище за все их три с половиной года я не пропустила ни одного занятия. Потому что гениальный режиссёр Иннокентий Брага сказал:
" — Девочка, человеку спать необходимо. Четыре часа в сутки. Я смогу сдвинуть всё в ночь. Выдержишь?
Я кивнула.
И директриса спорить не стала. Только буркнула:
" — До первого опоздания! До первого зевка на семинарах!
Этого удовольствия я им не доставила тоже.
Как потом узнала... Сценка с моим целованием рук... Врачи очень настаивали, чтобы Валерке заблокировали память на этот эпизод. Он отказался. Они ему объяснили, что он сильно рискует. "Сильнее боли нет, чем вспоминать минуты счастья в годину тоски".
" — Я выдержу, — ответил он. — Мне — надо.
" — Тебе будет действительно больно. Очень. Проверено.
" — Зато хоть какой-то толк, может, соберётся со всего этого дерьма!
" — Мальчик, ты что — считаешь себя поэтом?
" — Нет, режиссером.
Мать настаивала на блокировке, но его решение поддержал отец.
Как помнишь, сын, с Джульеттой я выиграла вселенную — получила первый статус. У Иннокентия титул стал вторым. Ещё один статус получил композитор. А нашей Лине из-за ещё одной "попсы" не пришлось больше откладывать свой опус N6. За полгода она его, Трагическую симфонию, то есть — дописала. Главную тему из которой теперь знают все: на ней, как-никак, вселенский статус заработан тоже...
— "Теперь"? Саундтрек к прошлому фильму Стехова?
— Да.
Молчать Одоевцева умела бесконечно. Сейчас пауза длилась всего пару минут:
— ...А ещё, благодаря Валерке, я уже не гадала: "Да как он смеет?! А я... Что со мной-то?!" Я уже знала: это любовь. Не испугалась любви я с твоим, дочь, отцом. Да и с твоим, сын.
И опять долгая пауза...
— Виновата ли я? — нет! Я Валерке ничего не обещала. Не успела, — хмыкнула женщина. — Нет, не виновата. Но осталась должна, — и успокаивающе улыбнулась мальчику. — Была должна.
— "Была"? — переспросила дочь.
— Тридцать лет назад я "была для него всем" — а фактически, только любовью. Три года назад я ему и отдала — "всё". Всё кроме любви. Квиты.
— Но на нас же, — сестра потянулась к брату, и он, тоже вытянувшись, взял её за руку, — ничего на нас, вроде, из-за него не повисло?
— "Предательство первой любви" — кодекс Азалиных, — женщина зябко повела плечами... — А не потому ли, что расплатиться с ним, обязательно расплатиться с Валеркой, я решила ещё тогда, когда ходила тобой, — она чуть вздохнула и вдруг резко тряханула головой, и волосы, разметавшись, укрыли её лицо... Она ладонями развела их. — Но как легко, наконец-то, теперь мне будет рожать...
— Мама! — ужаснулась дочка, — от кого?!
— Не знаю, дочь, — улыбнулась из нигде — такого уютного, такого любимого её детьми - Екатерина Одоевцева. — Наверное, его я ещё не знаю.
16. Игра вероятностей
— Рыцарь Богини, прими мою верность!
Новичков было пятеро. Две группы: трое парней — два мечника, Месх и Дар, и стрелок, Тэп (все — третьего-четвертого уровня), и девушка с парнем: Транз — мечник (седьмой уровень) и Гара — магиня земли (тоже седьмого уровня) да ещё и травница (пятого).
В Долину обе компании выбрались почти сразу друг за другом, незадолго до полудня. И, ориентируясь на диковинного цвета дым от костра, подошли к лагерю. Их встретили. Накормили ушицей.
" — Это ж жемчужная форель?! — поразилась травница.
" — Ага, — почти равнодушно согласилась гейша. Ну, почти равнодушно...
— Нам маскироваться или наоборот? — накануне вечером попросила Мара совета у остальных.
— Кроме мбада, райтов и гракххов есть ещё восемь кланов, — буркнула Эфа, — кому из них загорится здесь пошарить — не угадаешь.
— И не угадаешь — как, — поддержал её Симон, — парой разведчиков-диверсантов? боевой группой? войском?
— То есть выставлять караулы?
Фрей в ответ только хмыкнул:
— Девять человек на всю Долину?
— Восемь, — сразу отказался Амадей. — Я одновременно бдеть и мыслить не умею. Да и неодновременно — тоже. Не буду думать — ночью засну.
— То есть надо прятаться?
— Вы шли к Рыцарю, — опять подал голос шут. — И мы шли к нему. И всё? Больше никто?
— Нет, — поддержал его недосказанное предположение Амадей, — я очень надеюсь, что — нет. Завтра-послезавтра будут ещё... Возможно, даже сегодня ночью. И если мы спрячемся — могут повернуть назад.
— Так делать-то что? — попробовала добиться определённости Мара.
— Да делай, что хочешь — всё равно пожалеешь, — засмеялся шут.
— "За" и "против" уравновешивают друг друга, — опять согласился с ним стратег, — значит, интуичь. Ты — старшая, решай.
Мара поначалу растерялась, но заметив ухмылку Эфы, сжала зубки, вслушалась в себя и решилась:
— Разжигаем костёр. Эфа — подкрасишь пламя. А поутру — дым. Сумеешь?
Симон почему-то хмыкнул, мальчишки, "змееныши Эфы", заулыбались. А сама чародейка, недоумённо взглянула на алхимика, пожала плечиками, но смолчала.
Неприятные новости были тоже. Поутру Фрей выпросил у наивного блейковского аватара вилочницу ("Эх, — поморщился Блейк, — прошлый не отдал бы!" ), сблатовал Вэса ("Ты же слышал, искушал он мечника: — лабиринт несложный! Мы далеко не полезем. Пока эти сони дрыхнут, обшмаляем парочку коридоров и вернёмся! Чего там — первый уровень!"), и они полезли в пещеру "за сокровищами".
Пока остальные "сони" просыпались, пока хватились, пока дожидались, пока переругивались, пока решались, прошло почти два часа. Хорошо хоть у деятельного бездельника Фрея хватило ума оставлять за собой светящиеся метки...
В лабиринте вилочница предупредила парней о паре простеньких ловушек, но... Но тем самым состоялся факт использования артефакта четвёртого уровня, сработала автобалансировка, и, в конце концов, спасательной группе из четырёх воинов и одной волшебницы пришлось отбивать загнанных в тупик искателей приключений от стаи пестрых тушканоидов.
Эти шустрые попрыгунчики особо под мечи не лезли — да попробуй ещё достать тяжёлой железякой наглую мелочь пузатую! — они скакали по полу, по стенам, — едва ли не по потолку! — и плевались ядом. Яд тоже, вроде бы, не был особо опасен. Не смертельно опасен... Если одна порция, и если не в глаза, и если вовремя подлечиться. Но у Вэса уже горели два пятна на левой щеке, одно — на лбу, а Фрей, хоть стоял вторым, умудрился подставиться обеими кистями. Достать же аптечку, промыть пораженное место, наложить слой мази, забинтовать — времени не было. На прорыв идти — точно глаз лишиться... Ждали подмоги. Дождались. Эфа выжгла большую часть стаи, остальные разбежались. Фрей получил от неё затрещину, Вэс не успел — благополучно потерял сознание сам.
Впрочем, Фрей в конце пути активной силой тоже не был — Эфа откровенно волокла его на себе. И тут опять сработала автобалансировка — теперь под её огненное заклинание: когда уже виден был выход, из-за поворота последней развилки выскочил пещерный носорог и, как маленький бронепоезд, попёр на них. Эфа оттолкнула шута (тот послушно свалился на пол), кастанула, но её фаербол только опалил шкуру зверя и добавил ему ярости.
