Лишь одна Звезда

— Миледи, не упорствуйте. Лучше, чтобы вы не были в сознании.

— Я же сказала, что вытерплю боль!

— Дело не в боли.

— Тогда в чем же?

— Полагаю, если вы узнаете, в чем состоит процедура, то откажетесь, — неожиданно мягко произнес брат-лекарь. — Прошу вас, выпейте вина.

Аланис гневно оскалилась. Черные края раны разошлись, вскрыв дыру. Сквозь нее виднелись зубы, розовые от сукровицы. Джоакина передернуло, послушник в страхе отвел глаза.

— Брат-лекарь, — прошипела Аланис, — неужели я похожа на пигалицу? Я — дворянка рода Светлой Агаты. Мне достанет сил вынести все, что потребуется! Ну же, что там... за средство?

— Как пожелаете.

Брат Мариус пожал плечами и снял крышку с горшка. Внутри находилась белесая масса, Джоакин сперва принял ее за кашу. Всмотревшись, он вздрогнул от омерзения. Каша в горшке шевелилась. То были черви. Личинки.

— Это... это... — глаза Аланис полезли из орбит. — Вы... вы посадите их... мне на лицо?! Они будут жрать меня?!

Брат-лекарь взял ее за руку.

— Миледи, рана очень плоха. У вас весьма крепкое здоровье, только поэтому вы до сих пор живы. Но неминуемо погибнете, если не устранить гниение.

— Но... эта мерзость... — Аланис, как завороженная, не могла отвести глаз. — Эти черви... они едят мертвецов!

— Поверьте, миледи, они — благословенные божьи твари. Едят лишь поврежденную, мертвую плоть и не трогают живую. Они способны очистить рану. Без этого вы умрете.

— По крайней мере, я умру достойно, — процедила герцогиня. — Могильные черви не будут жрать меня заживо!

Брат-лекарь ответил с прежним спокойствием:

— Вы умрете, миледи, истекая гноем, источая страшное зловоние. В вашу келью никто не сможет войти без ужаса и отвращения. Рана опухнет и покроется волдырями, они станут лопаться, липкая жижа потечет по губам и шее. От постоянной тошноты вы не сможете ни есть, ни пить, и все равно будете пытаться изрыгнуть собственные внутренности. Лихорадка сделается невыносимой, вас будет трясти так, что зуб не попадет на зуб. Вы не сможете выдавить ни слова, чтобы помолиться Светлой Агате. А после, когда вашим страданиям наступит конец, я пошлю провинившихся послушников хоронить останки, поскольку никто по доброй воле не захочет иметь дела со смрадным полусгнившим трупом. Вы полагаете такую смерть достойной, миледи?

Аланис стиснула челюсти — через дыру в щеке было видно, как сжались зубы. Впилась в лицо брата-лекаря ненавидящим взглядом, взяла чашу с пряным вином. В три глотка осушила ее, склонив голову влево, чтобы напиток не пролился сквозь рану.

— Когда усну... приступайте, — выдавила она. Не глянув на Джоакина, махнула в его сторону: — Но прежде, пусть он уйдет.

* * *

Несколько дней прошли, будто в тумане.

Джоакин не видел миледи и ничего не слышал о ней. Он спрашивал, Мариус не давал ответа, говорил одно: "Борется".

Джоакин знал, что если Аланис умрет, ему непременно скажут. С ледяным ужасом он предчувствовал это известие. Вздрагивал от любого шороха ночью, спал обрывками. Днем холодел всякий раз, как кто-нибудь из братии обращался к нему.

Он просил работы. Приор ответил, мол, платить не сможем, с деньгами худо. Джоакин сказал: не для денег, лишь бы отвлечься. Его нагрузили самым простым, отупляющим трудом: таскать, рубить, поднимать... Он был рад.

Пытался заглушить беспокойство вином. На час помогало: душа притихала, накрывалась бесчувствием, будто периной. Но вскоре покров спадал, и становилось лишь хуже: начинало казаться, что герцогиня ушла именно в то время, когда он был пьян, и ему даже сказали об этом, но он не расслышал в спиртном дурмане. Тогда он бежал в госпиталь и молил послушников сказать хоть что-то. Говорили: "Борется..."

А потом, однажды утром, к нему явился паренек, что помогал Мариусу. Сказал: "Брат-лекарь зовет к себе". Джоакин прилетел за миг, каким был, а был он в исподнем. Брат Мариус поднял на него усталые глаза и сообщил:

— Миледи жива.

Джоакин не сразу даже понял, что это значит. Хлопал веками и спрашивал:

— Пока жива? Борется? Могу я зайти к ней? Ей хуже?.. Ей лучше?..

— Не пока, — ответил Мариус. — Совсем жива. Кровь очистилась, лихорадка ушла. Твоя госпожа справилась с хворью.

Джоакин так и сел. Брат-лекарь налил ему вина. Парень выпил залпом, Мариус налил еще.

— Можно к ней?.. — спросил Джо.

— Она отдыхает. Иди, поспи. Завтра зайдешь.

Джоакин протестовал: как это — спать с утра?.. Только же проснулся!.. Но вдруг накатило, веки будто свинцом налились, все мышцы отяжелели. Еле дополз до своей комнаты — и повалился.

Странное дело. Проснувшись, он все пытался вспомнить, и не мог: как же выглядит лицо Аланис? Помнил глаза — карие, искристые, прищуренные от гнева. Но сводил мысленный взор ниже, и не видел ни носа, ни губ, ни скул — одну лишь рану. Черную жуткую волчью пасть.

Он полез в карман за страницей из "Голоса Короны". Карман был пуст — листок сгорел в заброшенном сарае. Осветил собою лицо любимой. Истинное лицо.

Джоакин смежал веки и вновь пытался вспомнить. И вновь — рана. Белые клыки меж черных губ. По губам ползают личинки. Он вздрагивал, гнал со спины холодных мурашек.

Не лицо — так хоть голос! Вспомнить бы, как звучит. Повторить в уме ее устами что-нибудь теплое, доверительное, трогательное. Услышать, как она говорит: "Я несносна... Не нужно меня ненавидеть..." Но слышалось другое: "Вы так глупы!.. Тупица!.. Путевцы не блещут умом..." Джоакин хмурился. Что же такое? Отчего не вспоминается?!

Он стал искать восхищение, которое испытывал перед нею. Перед властной ее силой, железным упрямством, алмазной гордостью... И снова слышал смех: "Вы не сможете понять меня, даже не пытайтесь!" И видел ее на коне, но не изящную, как в первый день, а сгорбленную, дрожащую, полумертвую, как в последний. Старуха верхом на кляче... черная щель вместо лица.

В чем же дело? Отчего так погано на сердце?.. Услышать быть хоть слово ее голосом, но — красивое, звонкое. "Благодарю". "Простите". Внезапно он понял одну штуку. Ведь ни разу она не говорила ему: "Благодарю"! Он спас ей жизнь — трижды! Вырвал ее из рук врагов и изменников, из лап самой смерти! А она — не сказала... В душе начала бурлить ярость.

Заносчивая, надменная, язвительная, наглая... По какому, собственно, праву?! Будь она красавицей, как прежде, это давало бы основание... Но теперь — кем она стала? Ужасная, будто висельник, беспомощная, больная. Лишенная власти и силы. Герцогиня? Пустой звук! Нет ни герцогства, ни войска. Так отчего она позволяет себе?! Он, Джоакин, — ее единственный воин. Он не покинул ее, несмотря ни на что. Хотя мог бы — много ли радости служить этакому созданью... Но нет, остался с нею, вынес, вытащил. И что в ответ? "Благодарю вас, сир Джоакин. Простите за то, какою я была". Хоть бы раз!..

Потом ему сказали, что раненая бодрствует и может принять. Джоакин пошел в госпиталь. Прежде он думал: миг, когда миледи выздоровеет, будет счастливейшим в его жизни. Однако, входя в палату, чувствовал отнюдь не радость, а ядовитый сдавленный гнев.

Миледи лежала на подушках и цветом кожи мало отличалась от простыней. Глаза были усталы, здоровая щека ввалилась, тенью очертив скулу. Рану накрывал марлевый компресс, притянутый бинтом. Аланис выглядела старше лет на десять. Джоакин попытался найти в ней хоть отзвук красоты — и не нашел ничего. Даже волосы превратились в сальную паклю.

— Миледи... Приветствую.

— Хорошо, что пришли, — сказала герцогиня. — Вы как раз мне нужны.

— Как ваше самочувствие? — поинтересовался Джо.

— Лучше... — обронила она в ответ. — Я напишу письмо, вы его доставите. Адресат, граф Эрроубэк, заодно и расплатится с вами. Упомяну об этом в послании. Полагаю, трехсот эфесов достаточно?

Сумма была огромна: сравнима с жалованием офицера за несколько лет, или ремесленника — за всю жизнь. Однако Джоакин пропустил число мимо ушей. Горечь подкатила к горлу. В тоне миледи не было ни привычной насмешки, ни гнева, ни редкого тепла — одно равнодушие. Таким вот голосом она говорила со слугами, что накрывали ей на стол, стирали платья, чистили коня... Джоакин не был для нее ни близким, ни доверенным, ни, напротив, ненавистным и презренным. Никем не был. Просто одним из безликой черни.

— В чем дело?.. — осведомилась миледи. — Вы желаете больше?

— Я спас вам жизнь... — выдавил Джо.

— О, боги. Не ожидала, что придется торговаться. Назовите сумму. Сколько нужно?

— Дело не в деньгах... Я ожидал благодарности...

— В каком смысле? — не поняла Аланис. — Что-то особенное хотите? Драгоценность? Вы же знаете, все осталось в Эвергарде. Да и зачем вам — все равно продадите.

— Нет... Я хочу...

— Чего?

— Благодарности хочу. И уважения. Вот чего.

Глаза миледи сузились.

— Звучит так, будто вы требуете.

— Нет... да! Требую.

— Требуете благодарности?

И вот тут его прорвало.

— Да, черт возьми, требую! Я спас вашу жизнь, миледи. Трижды спас! Вытащил вас из засады под Эвергардом, потом — из замка Блэкмор, потом нашел лекаря, когда вы умирали от раны. Я выполнял все ваши капризы, терпел униженья и насмешки, и все прощал, миледи, поскольку люблю вас. Но, тьма меня сожри, я — не слуга! Не лакей, не дворовой пес, не тряпка, о которую вытирают ноги! Я — благородный, как вы... Пусть не как вы, но во мне — кровь рыцарей, и вы не смеете так обращаться со мною! Да, я из Южного Пути. Не знаю, за что вы презираете путевцев, но это я, путевец, оказался с вами рядом, когда вы умирали. Я — и никто другой! Я вытащил вас со Звезды обратно на землю и не услышал ни слова благодарности. Но вот теперь хочу услышать, и не уйду без этого! Вам ясно, миледи?!

Здоровая щека Аланис налилась румянцем, глаза засияли. Она произнесла очень тихо:

— Итак, вы требуете моей благодарности?

— Вы меня прекрасно поняли.

— И твердо стоите на своем?

— Еще бы.

— Так и быть... Джоакин Ив Ханна с Печального Холма, что в Южном Пути... я дам вам то, чего хотите. Признаю: ваши заслуги предо мною совершенно исключительны. О, да. Вы провели неделю со мной наедине. Наблюдали меня беспомощной и больной, всеми покинутой, жалкой. Слышали, как я стонала от боли, видели слезы на моих глазах, когда не хватало сил терпеть. Замечали, как мой рассудок туманился от хвори, радовались, когда путала дороги. Вы лежали со мною рядом, вдыхали запах гноя, пота и немытых волос. И все равно не побрезговали об... облапать меня, как дворовую девку!

— Миледи... — попытался перебить Джоакин. Она крикнула, привстав на локтях:

— Молчите! Ваши потные лапы — далеко не самое худшее! Вы не понимаете, вот что хуже всего! Вы смотрели, как низко я упала, какою жалкою сделалась! Видели, что стало с моим лицом! Были рядом, когда мне принесли... личинок! Вы наблюдали, как герцогиня Аланис Альмера превращалась в кусок безмозглой отвратной гниющей плоти. Неужели вам невдомек, насколько это унизительно?!

— Миледи!..

— Я сгорела бы от стыда, если бы даже родной брат или любимый отец увидел меня такою. Но вы!.. Показаться в таком состоянии... вам?! Да лучше бы меня заставили ходить перед вами голой, прислуживать, чистить сапоги, стоя на коленях! Даже это я снесла бы легче!

Она перевела дух.

— Но вам все мало. Не довольно той близости, в какой мы вынужденно оказались. Недостаточно знания моих самых омерзительных секретов. Все хотите залезть повыше, наступив мне на шею! Низкий, жалкий человечек! Каким же нужно быть ничтожным, чтобы так поступать! Но я благодарю вас. Благодарю за то, что подвернулись рядом, когда погибали все, кто мне дорог. Благодарю за гнедую кобылу, которую вы спасали, пока мои рыцари защищали меня. За редьку. За вшивое логово бродяги, с которым мне довелось познакомиться. За грабеж, с каким вы не справились без моей помощи. За комплименты, звучащие так унизительно из ваших уст. За мои капризы, которые носите в памяти и предъявляете к оплате, будто вексель... А в особенности благодарю за ваш любовный пыл. За то, как умело вы подчеркнули мое падение. За глубочайшее презрение, что вызвали во мне той ночью. Видите ли, Джоакин Ив Ханна, не будь мне столь мерзко умирать в ваших объятиях... пожалуй, я не встретила бы рассвета. Так что вы правы: я обязана вам жизнью. И никогда, никогда этого не забуду.

Джоакин почти не видел ее — до того потемнело в глазах. Гнев и обида свели челюсти мертвой хваткой. А когда он смог расцепить их, то выхаркнул, будто комок слизи:

— Раз я так плох, обойдешься одна!

И вышел прочь.

Несколько часов он просидел у себя, раздираемый изнутри. Думал ворваться к ней и наорать, выпалить в лицо, выплеснуть, вывернуть. И в то же время — сидел, не двигаясь, ожидал: нет уж, пусть сама пошлет за ним, пусть просит прощения, умоляет остаться! А тогда еще посмотрим, останусь я или нет!

Но начало темнеть, и она все не присылала, и он подался в госпиталь.

— Нельзя к ней, она спит, — сказал брат-лекарь.

— Ах, спит?!

— Ну, да, спит...

— Спит себе спокойно! Плевать ей! Ну и пропади пропадом!

Он схватил свои вещи, кое-как оседлал гнедую и к ночи покинул монастырь.

Искра

Начало октября 1774г. от Сошествия

Уэймар (графство Шейланд)

В событиях прошлого вечера имелась странность.

Не будь ее, Мира посвятила бы день одному лишь самоуничижению. Мерила бы шагами комнату в башне, кусала губы, звала себя дурой, доверчивой идиоткой. Говорила: как глупо, как не вовремя! Три дня пути через Альмеру — отчего она не попыталась бежать там? С нею были Инжи и Эф, и еще двадцать человек охраны, но все же обхитрить их проще, чем выбраться из крепости, набитой людьми! А если уж дала привезти себя в Уэймар, то почему кинулась бежать так опрометчиво — без подготовки, без расчета? Дурное несдержанное дитя! Вспыхнула, рванулась напропалую... А шанса для второй, продуманной попытки уже не будет: все, кто охраняют ее, теперь настороже. Она изгрызла и возненавидела бы себя, как в первые недели монастыря, и грешным делом даже пожалела бы, что не выпила тот отравленный кофе...

Но к счастью, в минувших событиях имелась странность. Незамеченная сразу, она тем больше притягивала внимание со временем.

"Мы ожидаем графа Виттора, ваше высочество. Отбыли из Клыка Медведя в Фаунтерру согласно приказу его величества. Прошли вверх по Торрею и сделали остановку в Уэймаре. Мы явились бы ко двору уже неделю назад, если бы не... эээ... гостеприимство Виттора Шейланда."

Речь старого Элиаса Нортвуда запомнилась Мире дословно, что позволяло теперь обдумать ее. И чем больше девушка думала, тем больше понимала: старый граф пытался перед нею оправдаться. Не за то, что сделала с Мирой его жена, а за задержку в пути — вот что самое забавное! Граф говорил так, будто Мира — действительно невеста Адриана. Обращаясь к ней, Элиас Нортвуд словно обращался к самому императору: простите, мол, ваше величество, мы спешим к вам изо всех сил, но подлец Шейланд задерживает.