Снова вернулась к шкафу, достала серебряный заварочный чайник и поставила на стол. Она находилась теперь в конце стола, отблеск лунного света падал на ее лицо, и они увидели, что она беззвучно шевелит губами.

Запустив руку в чайник, Тетушка Джоанна принялась извлекать монеты, одну за другой, и пускать их катиться по столу. Хокины видели блеск металла и перемещавшуюся тень от монеты, пока та катилась. Первая монета остановилась в дальнем левом углу, вторая — рядом с первой; затем третья, четвертая — и так, пока все десять не оказались на столе. Следующие десять легли ровным рядом ниже первого; третий десяток — рядом со вторым. Все это время мертвая женщина шевелила губами, словно подсчитывая, но ни единого звука не было слышно.

Хозяева застыли, наблюдая за происходящим, пока вдруг не набежало облако и не закрыло луну.

Тогда, в ужасе, они повернулись и бросились вверх по лестнице; распахнули дверь спальни и забились в кровать.

Заснуть им так и не удалось. В полумраке, когда луна скрывалась за облаками, или при свете, когда вновь появлялась, они слышали одно и то же — звук катящейся по столу и затем падающей монеты. Неужели их было так много? Вовсе нет; просто мертвая старушка, по всей видимости, не уставала их пересчитывать. Когда наступало короткое затишье, хозяева могли слышать, как старушка перемещается к другому концу стола, после чего все повторялось снова.

Звуки прекратились незадолго до наступления рассвета; Салли зашевелилась у себя в спальне, и только тогда Хокин и его жена поднялись. Необходимо было спуститься вниз и посмотреть, в каком состоянии находится кухня, до того, как туда спустится служанка. Стол был пуст, монеты — в чайнике; он вместе с ложечками находился там, куда они сами поставили его. Кроме того, аккуратно сложенная простыня вернулась на прежнее место.

Будучи в доме, Хокины ни словом не обмолвились о виденном прошлой ночью, но когда Джейбиз работал в поле, Элизабет пришла к нему и спросила:

— Что ты думаешь насчет Тетушки Джоанны?

— Не знаю; может быть, это всего лишь сон.

— Довольно странно, что мы видели один и тот же сон.

— Ну, не знаю; может быть, виной всему джин; мы пили один и тот же джин, поэтому нам и приснилось одно и то же.

— Это больше напоминало явь, чем сон, — не согласилась Элизабет.

— Давай считать случившееся сном, — сказал Джейбиз. — Может быть, этого не повторится.

Однако наступившей ночью случилось то же самое. Луна была скрыта облаками, поэтому никто из них не набрался достаточно мужества, чтобы спуститься в кухню. Они снова слышали звук шагов, катящихся и падающих монет. И это не было сном.

— И что же нам теперь делать? — спросила Элизабет Хокин мужа утром. — Нельзя допустить, чтобы мертвая женщина приходила в наш дом по ночам. А что, если ей придет в голову подняться наверх и вытащить простыню из-под нас? Мы взяли ее белье, она может решить, что будет справедливо забрать наше.

— Думаю, — скорбно сказал Джейбиз, — мы должны все ей вернуть.

— Но как?

Посовещавшись, они решили отнести все взятое у умершей женщины ночью к ней на могилу.

— Думаю, — сказал Хокин, — мы подождем на паперти и посмотрим, что произойдет. Если вещи останутся нетронутыми до утра, мы можем унести их обратно со спокойной совестью. В конце концов, мы потратили некоторую сумму на ее похороны.

— Какую?

— Три фунта, пять шиллингов и четыре пенса, если я не ошибаюсь.

— Хорошо, — сказала Элизабет, — давай так и сделаем.

Когда наступила ночь, фермер и его жена тайком вышли из дома, неся в руках льняные простыни, чайник и серебряные ложечки. Они дожидались позднего часа, пока большая часть жителей и их служанка Салли не улеглись спать.

Заперли за собой дверь дома. Ночь выдалась темная и ветреная, по небу бежали низкие облака, иногда затягивая его полностью, так что ничего не было видно.

Они шли, боязливо прижимаясь друг к другу, испуганно глядя по сторонам, пока не достигли ворот кладбища, где остановились, чтобы набраться мужества перед тем, как проделать остаток пути. Для этой цели Джейбиз прихватил с собой бутылку джина.

Они вместе положили все принесенное на свежую могилу Тетушки Джоанны, но едва сделали это, как порыв ветра развернул и разметал простыни, так что пришлось прижать их камнями.

Затем, дрожа от страха, они отошли к паперти; Джейбиз откупорил бутылку, сделал большой глоток, после чего передал бутылку жене.

Разразился дождь, ветер, пришедший с Атлантики, застонал среди надгробий, завыл между зубцами башни и в окнах колокольни. Ночь была такой темной, а дождь таким сильным, что в течение получаса Хокины ничего не могли разглядеть. Затем облака рассеялись, над кладбищем показалась мертвенно-бледная луна.

Элизабет ухватила мужа за руку и показала на могилу. В этом, однако, не было необходимости, поскольку его взгляд был направлен туда же, куда и ее.

Они увидели тощую руку, показавшуюся из могилы; она ухватила тонкую льняную простыню и потащила ее. Сначала в земле скрылся угол, а затем и всю простыню словно бы засосало в водоворот.

— Наверное, она сделает из нее себе саван, — прошептала Элизабет. — А как она поступит со всем остальным?

— Давай-ка примем по глоточку, это выглядит просто ужасно, — прошептал в ответ Джейбиз; они приняли по глоточку, им стало немного полегче, и они снова принялись наблюдать за происходящим.

— Смотри! — ахнула Элизабет.

Тощая рука с длинным пальцами вновь появилась из-под земли, и принялась шарить по траве, пока не наткнулась на чайник. Затем нащупала и собрала серебряные ложечки, блестевшие в лунном свете. Показалась вторая рука, двигавшаяся вдоль могильного холмика к оставшимся простыням. Подняла — их сразу же заполоскало ветром, они хлопали и развевались подобно парусам. Рука удерживала их некоторое время, пока они не наполнились ветром, затем отпустила, они вспорхнули через кладбище, через стену, и улеглись на поленницу во дворе колесника.

— Она послала их Хекстам, — прошептала Элизабет.

Затем руки принялись ощупывать чайник, вынули из него несколько монет.

Через минуту, монеты были брошены в направлении паперти и зазвенели по камню.

Сколько именно монет было брошено, Хокины не знали.

Руки собрали наволочки, поместили внутрь чайник и серебряные ложечки, подбросили получившийся сверток вверх; ветер подхватил его и перенес через стену кладбища к дому Хекстов.

Набежавшие облака скрыли луну, кладбище погрузилось в темноту. Прошло полчаса, прежде чем луна появилась снова. Хокины увидели, что на кладбище все замерло.

— Думаю, мы можем идти, — сказал Джейбиз.

— Погоди, давай соберем все, что она оставила нам, — остановила его Элизабет.

Они пошарили по паперти, собрали монеты. Но сколько их было, они не могли сказать, пока не вернулись домой и не зажгли свечу.

— Сколько она нам оставила? — спросила Элизабет.

— Ровно три фунта, пять шиллингов и четыре пенса, — ответил Джейбиз.

БЕЛЫЙ ФЛАГ

Некоторое число южноафриканских буров — насколько оно велико, или, наоборот, мало, в точности неизвестно, — обладают тем, что мы называем совестью, в приблизительно таком же количестве, сколько зачатков глаз у устрицы и суставов у змеи, из которых в течение долгих веков могут произрасти настоящие глаза и ноги; равно и у них эти зачатки могут при определенных условиях превратиться в полноценное чувство.

У Якоба ван Хеерена это чувство находилось в самом зачаточном состоянии.

Он занимал Херендорп, ветхий дом у подножия холма, в котором проживал с женой и взрослыми сыновьями и дочерьми, имел лошадей и крупный рогатый скот.

Когда началась война, Якоб водрузил на фронтоне белый флаг; офицеры и солдаты британской армии направлялись на ферму, не подозревая о предательстве, и становились легкой добычей ее владельца и его сыновей.

По этой причине Херендорп получил дурную славу, его было приказано сжечь, женщин препроводить в концентрационный лагерь и содержать в нем за счет английских налогоплательщиков. Избавившись от женщин, Якоб и его сыновья получили полную свободу действий, чем и пользовались в полной мере. Что касается их лошадей и крупного рогатого скота, то им были выданы расписки, которые давали им право потребовать полное возмещение убытков по окончании военных действий.

Возможно, Якоб и его сыновья присоединились бы к отряду какого-нибудь генерала-бура, но предпочитали действовать самостоятельно, и их своеобразная тактика оказалась чрезвычайно успешной.

Один из подвигов, в котором Якоб проявил свою смекалку и которым необычайно гордился, заключался в следующем: изображая раненого, он катался по земле, размахивал белым платком и просил воды. Молодой английский лейтенант, наполнив чашку, прибежал к нему, и получил пулю прямо в сердце.

Когда война окончилась, ван Хеерен заново отстроил ферму и вернул из концентрационного лагеря жену и дочерей, которые, благодаря средствам английских налогоплательщиков, стали пухленькими, как куропатки.

Как только новый Херендорп был готов к заселению, Якоб взял большой нож и сделал на дверном косяке семнадцать зарубок.

— Зачем это? — спросила его жена.

— Именно столько англичан я отправил на тот свет.

— Ну, — сказала она, — если бы мне не удалось опередить тебя по количеству убитых красношеих, мне было бы стыдно за себя.

— Скольких я уложил в открытом боя, я не считал, — отозвался бур. — Это лишь те, которых мне удалось обмануть белым флагом.

Последним англичанином, убитым Якобом ван Хеереном, когда тот попросил у него стакан холодной воды, был лейтенант Анерин Джонс, единственный сын в семье; его вдовая мать жила в Северном Уэльсе. Анерин был для нее всем, ее единственной гордостью. Она жила им, думала о нем, ее сердце было связано единственно с ним. Она не мыслила себе жизни без него. Когда ее известили о гибели сына, горю ее не было границ. Единственная радость исчезла из ее жизни, свет с неба померк. Отныне ее уделом стали отчаяние и безграничное горе, и она ждала смерти, как избавительницы от бесцельной жизни, лишенной надежд.

Вскоре был заключен мир, вернулись товарищи Анерина, и поведали ей обстоятельства, сопровождавшие смерть ее сына.

Сердце старой валлийки вспыхнуло огнем. Ее охватил бессильный гнев. Она не знала имя человека, который нанес удар ее сыну, она плохо запомнила имя места, где это произошло. Но если узнать, она приложит все силы, чтобы добраться до Южной Африки и поразить убийцу сына в самое сердце. Подлого предателя. Как же это сделать?

Сознание того, что она не в силах отомстить, терзало ее. Она не могла спать, есть, ее колотило, она стонала, кусала пальцы, — ее мучило то, что она не может привести в исполнение справедливый приговор убийце ее сына. Ее впалые щеки горели лихорадочным румянцем. Ее губы потрескались, во рту было сухо, темные глаза блестели, будто в них отражались искры неугасимого огня.

Она сидела у потухшего камина, сжимая руки, и фиолетовые жилки пульсировали у нее на висках.

О! если бы только ей удалось узнать имя человека, убившего ее Анерина!

О! если бы только она могла найти способ рассчитаться с ним за ту подлость, которую он совершил!

Эти мысли не оставляли ее ни на мгновение. Единственное место в Библии, которое она могла читать снова и снова, была история о вдове, говорившей судье: "защити меня от соперника моего", и которая была вознаграждена за свою настойчивость.

Так прошло две недели. Она сильно исхудала, но огонь, горевший в ней, разгорался все сильнее, в то время как телесные силы иссякали.

А затем, словно молния полыхнула у нее в голове. Она вспомнила о Проклятом колодце св. Элиана, неподалеку от Колвина. Она вспомнила, что последний "служитель колодца", старик, прожил тяжелую жизнь, что он посвящал послушников в тайны колодца; чиновники выманивали у них деньги под разными предлогами, а затем отправили в Честерскую тюрьму; после чего священник из Лланнелина взял лом и разворотил источник, сделал все, что было в его силах, чтобы не только уничтожить его, но и всякую память о нем.

Но источник продолжал бить. Утратил ли он свои способности? Могли ли священник и чиновники свести на нет то, что существовало веками?

Кроме того, она вспомнила, что внучка "служителя колодца" жила в доме престарелых Денби. Возможно ли, чтобы она знала ритуал св. Элиана? Поможет ли она мятущемуся сердцу матери?

Миссис Уинифред Джонс решила попробовать. Она отправилась в дом престарелых, нашла там нужную ей женщину, — старое, немощное существо, — и поговорила с ней. Бедная, несчастная старушка говорила невнятно, не желая быть втянутой в разговор о ее тайных знаниях, поскольку боялась преследований со стороны чиновников и работников дома, если она скажет все начистоту; однако настойчивость миссис Джонс, ее горячность в стремлении к цели, а также, в немалой степени, полсоверена, помещенные в руку старушки, и обещание еще одной такой же монеты в том случае, если та поможет ей, сломали, наконец, сопротивление внучки "служителя колодца", и та рассказала ей все, что знала.

— Вам следует посетить св. Элиан, мадам, — сказала она, — когда луна пойдет на убыль. Вам нужно написать имя того, чьей смерти вы желаете, на гальке, положить ее в воду и прочитать шестьдесят девятый псалом.

— Но я не знаю его имени, — огорченно прошептала вдова, — и у меня нет никакого способа его узнать. Я хочу, чтобы умер человек, убивший моего сына.

Старушка помолчала, затем сказала.

— Тогда нужно поступить по-другому. Даже в этом случае, есть возможность. Убитый, он ведь приходился вам сыном?

— Да, и предатель заманил его в ловушку.

— Тогда вам нужно призвать вашего сына по имени, и бросить гальку со словами: "Господи, пусть он отомстит за меня врагу моему, пусть вычеркнет имя его из Книги жизни!" Вы должны повторять эти слова и бросать гальку до тех пор, пока не увидите, как вода в роднике вскипит и не станет черной, как чернила. Это будет знаком того, что ваши мольбы услышаны и что проклятье пало на голову вашего врага.

Уинифред Джонс ушла от нее, окрыленная надеждой.

Она дождалась, когда луна пошла на убыль, и отправилась к роднику. Он находился возле изгороди, среди деревьев. Заросший, он, по всей видимости, не использовался длительное время. Но все еще выбивался из-под земли. Рядом лежали несколько камней, прежде служивших его оградой.

Она огляделась. Поблизости никого не было. Солнце клонилось к закату, скоро должны были наступить сумерки. Она склонилась над водой — та была совершенно прозрачна. Она подобрала несколько галек.

Потом произнесла:

— Анерин, приди мне на помощь против твоего убийцы. Пусть имя его будет вычеркнуто из Книги жизни. Господи, дай мне защиту от врага моего!

После чего бросила в воду камешек.

Камешек булькнул. Больше ничего не произошло.

Она на мгновение прервалась, затем снова запричитала.