Колдун помедлил, чтобы каждый за столом сказал: "да". Два месяца, — подумал Ней. Два месяца, а потом станем богаты и поедем куда захотим. Очень хорошо, раз уж на Запад дорога заказана.
И он тоже кивнул:
— Да.
— Еще условие, — сказал Колдун. — Ты, Бирай, захочешь прирезать этих двоих, едва они уснут. А ты, дамочка, захочешь перестрелять тех семерых, если кто-то не вовремя чихнет. Мне этого дерьма не нужно. Вы, все девятеро, работаете на меня. Если кто-то из вас убьет кого-то другого, я порешу оставшихся восемь. Все живые и богатые — или все бедные и дохлые. Сами выбирайте, хе-хе.
— Ладно...
— Угу...
— Это условие навсегда, — уточнила лучница, — или на два месяца?
— Пока выполняете мой план. Потом — делайте что хотите.
— Согласна, — Чара показала зубы в ухмылке.
Не сказать, что ганта Бирай был каким-то особенным мерзавцем. Сбежать из боя, когда запахло жареным, — половина знакомых Нею шаванов сделала бы так же. А то и больше половины.
Конечно, Ней и Чара грозились его убить, а ганта отвечал той же монетой. Если кто-то тебя обидел, ты обязан поклясться прикончить обидчика! Без этого попросту лишишься уважения. Шаваны горазды на громкие клятвы... Но вот на самом деле носить в сердце старую вражду, строить планы мести, травить душу злобой — унылое занятие, жалко тратить жизнь на это.
Потому Ней весь день хранил суровый вид, но под вечер присел к костру ганты Бирая. У огня было трое шаванов: сам ганта, Косматый и Гурлах. Прочие уже повалились спать.
— С чем пришел, сын шакала? — спросил ганта, насупив брови.
Ней знал: это он для виду злобится, но сам тоже не прочь пригасить огонь. Ведь иметь во врагах таких воинов, как Спутники, — себе дороже.
— Поговорим о том, как делить золото.
— Это правильно, — проворчал ганта. — О дележе трофеев надо решить загодя. Иначе потом поубиваем друг друга, а Колдуну это не понравится.
— И какую долю ты хочешь? — спросил Нея Косматый.
— Половину, — ответил Ней.
Косматый заржал:
— Размечтался! Две девятых вам, семь девятых нам — по числу людей.
Гурлах сказал:
— Две девятых — много. Вам полторы, а нам семь с половиной. Из вас двоих одна баба, ей надо меньше.
Ганта развел руками:
— Ты слышал, Ней, что люди говорят.
Неймир пошвелил костер, чтобы искры полетели, поглядел на них, а тогда сказал:
— Нет, ганта, неверно твои люди говорят. Сам подумай: мы с Чарой сегодня могли всех вас уложить и забрать все золото. Так что если даем вам половину, то это уже большая щедрость с нашей стороны.
— Всех бы вы не уложили, — возразил ганта. — Подстрелили бы трех, но четверо бы остались и выпустили вам кишки.
— Ошибаешься, — сказал Ней. — Из тех четверых одного бы я подсек, второго сшиб под ноги третьему, а четвертого прирезала Чара — она держала нож наготове. Мало у вас было шансов. Если говорить по правде, то совсем ни одного. Я говорю "мало" только чтобы не обидеть.
Косматый и Гурлах живо включились в спор. Обсудили все возможные исходы боя в трактире. Ней даже встал и показал, каким приемом отбил бы атаку, а Гурлах — каким прыжком добрался бы до лучницы. Но к единому мнению так и не пришли.
Тогда Ней сказал:
— Ладно, ганта, вот тебе еще довод. Вспомни бой в литлендской деревне. Мы с Чарой удержали рыцарей, а не сделай мы этого — они догнали бы вас и положили в пыль. Вы нам тогда задолжали семь жизней.
— Э, нет! Не с той стороны смотришь. Мы в деревне влетели в засаду и потеряли пять человек, пока вы прохлаждались в роще. Не вам крепко досталось, а нам. Это вы нам тогда задолжали!
Во всех деталях вспомнили тот день, поспорили толком, Ней был назван хвастуном и ленивой задницей, а ганта Бирай — трусливым хорьком. Достичь согласия снова не удалось.
Тогда все четверо занялись тем, что делают мужчины Запада, когда торгуются: стали мериться славой и набивать себе цену.
Ганта Бирай рассказал, как ходил рейдом в Дарквотер, в самую глубину болот. Своими руками он убил пятерых лучников с отравленными стрелами и ведьму, одетую в змеиную кожу. С ведьмы снял мешочек особой пыльцы, и когда подул ею в лицо одной красотке — она сей же миг влюбилась в Бирая, упала на колени и стала целовать ему пятки.
Косматый сказал, что тоже ходил в Дарквотер и своим руками заколол невидимого воина. Учуял его нюхом и рубанул на запах. Воин упал и помер, а тогда сделался видимым. Вместо брони на нем были зеленые пластинки, вроде рыбьей чешуи, и страшная маска на морде.
Гурлах поведал, что это он, Гурлах, одолел легендарного Вороного Ганту. Вороной Ганта имел вороного коня — свирепого, как Дух Войны. Ганта настолько с ним сроднился, что мог брать у коня силу, а тот у него — ум. Потому, пока Вороной Ганта оставался в седле, победить его было невозможно. Гурлах вступил с ним в бой, получил три раны и чуть не погиб, но в последний миг прыгнул из седла и в полете подсек ногу вражьему коню. Вороной Ганта вылетел из седла и сразу ослабел, тогда Гурлах с ним справился.
Ней сказал, что все это ерунда. Вот он, Ней, однажды нанялся в войско графа Закатного Берега и вышел на бой против кайров. Рубился как мог — одного ранил, другого спешил, но тут его приметил и атаковал кайровский офицер. То был всем поединкам поединок, на Юге подобных вовек не увидишь. Офицер бился, как сто чертей вместе, но все же Ней его одолел, поскольку был легче и быстрее. Тогда он снял с кайра черно-красный плащ и два года на нем спал: очень мягкая и теплая вещь, да еще с мехом! А когда плащ поизносился, продал его за целых пять монет.
Ганта Бирай сказал: в начале войны, когда только перешли броды и пошли на штурм первой литлендской крепости, он, ганта, с отрядом лазутчиков взобрался по веревке на стену. Дело было ночью, и стражники крепости не видели их, но тут один парень, что лез следом за гантой, взял и чихнул. Стражник выглянул в бойницу и швырнул камень. Попал Бираю в плечо, да так сильно, что правая рука онемела. Но ганта все равно смог залезть на стену, а потом одной левой уложил стражника.
Косматый сказал, что тоже там был. Это он чихнул, потому что в носу зачесалось. Когда понял, что всех выдал, то решил отыграться и стал рубиться, как никогда в жизни. Сам уложил пятерых стражников, а шестого так швырнул со стены, что тот залетел на крышу казармы, пробил черепицу и накололся на пики, стоявшие пирамидой в арсенале. Пока литлендцы разгребали черепицу и выдергивали свои пики из трупа, подоспели Косматый с Бираем и всех побили.
Гурлах поведал, как в бою при Мелоранже прорвался прямо в лагерь владыки Адриана. Вбежал в роскошный шатер — думал: вдруг убью императора? Но Адриана там не было, а был здоровущий рыцарь с искровым копьем. Ткнул прямиком Гурлаху в грудь, а тот махнул мечом и срубил острие копья. Но искра соскочила с наконечника на гурлахов клинок и ударила его по рукам. Он выронил меч, но не стал убегать. Подсел, схватил рыцаря за руку, изо всех сил вывернул и прикоснулся к забралу рыцаря его же копьем! Раздался треск, запахло так, будто от молнии. Рыцарь повалился на землю, а из-под шлема дымились его волосы.
Ней сказал: детский лепет все это! Вот когда он, Ней, служил в Шиммери — то было настоящее дело. Тогда как раз случилась Война Вельмож: Третий и Четвертый из Пяти ополчились на Второго. Они собрали армию воинов на двуногих птицах. Эти пташки слабее коней, но такие быстрые, что глазом не уследишь! Машешь мечом — и только воздух рубишь, а птичий наездник уже у тебя за спиной! Один шиммерийский генерал повел полк Неймира в бой против птичек — и проиграл. Снова повел — снова был разбит. И не мудрено, ведь убить наездника на птице — так же просто, как зарубить ветер. Тогда генерал собрал всех оставшихся в тайном ущелье и велел тренироваться. Никто не выйдет отсюда, пока не научится мечом разрубать перышко на лету! И за месяц упражнений лучшая сотня воинов обучилась этому, Ней же сумел рассечь не только перышко, а даже волосок. Потом они пошли в бой, и на сей раз победили, и Ней нарубил семь птичьих голов. Четыре продал, две потерял, а одну засушил и подарил любимой женщине. Это была не Чара, а та, что прежде нее.
Ганта Бирай послушал Нея и дал веский ответ:
— Ты, парень, все ездишь по разным землям и бьешься за чужаков. А есть от этого толк? Спроси меня, и я скажу: мало толку. Вот я с пятнадцати лет скакал по Рейсу и все время снимал. Где брал лошадку, где пару, где дюжину. Так и накопил табун в двести голов, собрал свой ган, сделался гантой. Сейчас воюю, а дома ждут меня лошадки, три жены, четыре сына и шесть дочерей. Так-то, Неймир. А что ты имеешь, кроме меча да злющей бабы?
Неймир не полез за словом в карман:
— Я нажил то, что важнее детей и дороже табуна: опыт. Я знаю все земли на свете, кроме Ориджина с Нортвудом. Все повадки и нравы мне знакомы, любой говор — как родной. Скоро мы разбогатеем — я возьму свое золото и поселюсь, где захочу. Хоть даже прямо в столице! Веришь или нет — дело твое, но меня там всякий за своего признает. А что сделаешь ты? Вернешься в Рейс?.. За тобой по следам тут же альмерцы прилетят, легко разыщут и отберут все банковское золото.
— Еще чего! Я найму столько шаванов, что никто и близко не подступится. Придет за золотом первый рыцарь — возьму его в плен. Придут новые спасать первого — возьму и их. Придут третьи спасать вторых — этих тоже захвачу. А потом всю толпу продам в Альмеру ихним женам, и стану еще вдвое богаче!..
Под эти разговоры давно уже стемнело, и всех клонило в сон. Спорить стало лень, стороны пошли на уступки. Ней сказал: ладно, мы с Чарой возьмем добычи за шестерых человек. Гурлах ответил: за двух с половиной. Ты, Ней, за двоих, а Чара — баба, ей много не надо. Ганта Бирай сказал: бери долю трех человек и помни мою щедрость. Ней ответил: дашь мне за пятерых, и еще поклонишься в землю, что до сих пор жив. Ганта сказал: вот только снова не начинай!..
Сошлись на том, что Спутникам причитается доля четверых всадников.
Когда Ней лег рядом с Чарой, она проснулась и заворчала:
— Мириться ходил?
— Угу.
— С крысами снюхался?
— Не такие они крысы...
— Договорился на пять долей?
— На четыре.
— Тряпка.
Чара ткнула его коленом и уснула. Такой у них был порядок: когда нужно с кем-то замириться, идет говорить Ней. После Чара ворчит и зовет его тряпкой, но в глубине души радуется, что хоть один из пары умеет заводить друзей. Иногда ведь и это нужно.
* * *
Плащ рабыни упал на пол, следом — два мертвых тела. Начальник хрипел, привалившись спиной к стене. Мортимер поднял глаза от ценной бумаги. Какую-то секунду он находился вне контроля двух убийц. Он мог бы сделать что-то: например, завопить или броситься бежать, или попытаться схватить нож, оставшийся в теле охранника. Он потратил секунду на то, чтобы увидеть и осознать все произошедшее, и простонать:
— Святые боги!..
Рабыня сказала, обращаясь к покойникам:
— Тирья тон тирья.
Потом взяла Мортимера за горло:
— Есть оружие?
— Не-не-нет... — проблеял Мортимер.
— Стой тихо, — приказала рабыня.
— Д-да, м-миледи...
Надо заметить, в кассовом зале сохранилась тишина. Ковер поглотил шум падения тел, начальник так и не издал ни звука, кроме хрипов. Бак и Херд — головорезы у наружных дверей — не имели ни шанса понять, что здесь случилось.
— Отопри-ка, — сказал южанин кассиру, кивнув на дверь рядом с оконцем.
Тот протянул руку, с трудом дотянулся до засова, рванул. Рабыня потянула на себя, распахнула дверь во внутреннюю комнату кассы. Вбежала и перехватила кассира.
— Где?
— Денежки?.. Вот тут... в ящике...
— Отпирай.
Клацнул замок. Южанин, оставив кассира, присматривал за начальником и Мортимером. Рабыня сказала:
— Здесь примерно триста золотых.
— Двести восемьдесят четыре, — уточнил кассир.
— Этого мало, — сказал южанин. — Где еще?
Мортимер знал, где еще. В тыльной стене кассы имелась скрытая дверь, а за нею — хранилище. Там находился резерв — две тысячи золотых эфесов. И спаренный арбалет у потайной отдушины, и пятый охранник, о присутствии которого убийцы не догадывались.
Мысль об этом, пятом, повергла Мортимера в ужас. Южанин спросил кассира: "Где еще?" — а потом, конечно, спросит и приказчика. Если Мортимер солжет, а кассир вдруг скажет правду, Мортимера убьют. Если оба солгут, а начальник придет в чувства и скажет правду, Мортимера с кассиром убьют. Если все солгут, и грабители поверят, но охранник откроет свою проклятую отдушину и застрелит рабыню — южанин перебьет всех. Ни крохи сомнений! Так что же делать? Что сказать?!
— Где еще?
— Больше нет, это все, — как мог твердо, ответил кассир.
— Правда?
— Чистейшая, миледи.
— Я ему не верю, — буркнула рабыня.
— Как и я, — кивнул южанин.
Он поднес кинжал к носу Мортимера.
— А ты что скажешь, милейший: где остальные деньги?
— Я... э... вам же сказали, милорд...
— Что сказали?
— Такие правила... я не знаю...
— Лысый хвост, — хрипло ругнулась рабыня.
Мортимер пытался не смотреть на лезвие у своего лица, потому скосил глаза на женщину. Она стояла в дверях кассы, и Мортимер ясно разглядел, как за ее спиной качнулся на стене портретик белолицего хозяина банка, открыв отдушину в дальней стене.
— Не... не... — слова застряли в пересохшем горле.
Но от Мортимера ничего и не требовалось. Сдвигаясь с места, портрет издал тихий шорох. При первом звуке западница рухнула на колени. Стрела свистнула над ее макушкой, вспорола воздух у самой щеки Мортимера и стукнула в стену.
— Я не виноват... — прошептал приказчик.
Южанин ухватил его руку и вывернул за спину. Мортимер превратился в живой щит человеческого роста, а южанин скрылся за ним и толкнул приказчика внутрь кассы. Стражник сквозь узкую отдушину не видел теперь никого, кроме Мортимера. Пожелай он выстрелить снова, нашел бы только одну цель.
— Это я, приказчик!.. — выдавил Мортимер. — Ну, пожалуйста!..
Его подтащили к стене и прижали затылком к амбразуре.
— Так и стой, — велел южанин.
Рабыня втолкнула в кассу начальника отделения и заперла за собою дверь. Начальник как раз восстановил дыхание, и южанин обратился к нему:
— За стеною твой пес с арбалетом. Я верно понимаю, что он стережет деньги?
Начальник прочистил горло кашлем и вдруг зарычал, краснея от гнева:
— Вы пожалеете об этом! Теперь вам не сносить головы!
— Оу, — только и выронил южанин.
— Наше отделение под личной защитой городского шерифа! Через час все констебли выйдут на охоту! Клянусь, что вы не доживете до утра, несчастные ублюдки!
Рабыня за спиной начальника подняла нож и вопросительно глянула на южанина. Но тот мотнул головой в знак запрета и спросил начальника с весьма натуральным испугом:
— Не доживем до утра? Ой-ой! Что же с нами будет??
— Смерть найдет вас! Вас утыкают стрелами, как ежей, и насадят на копья, как жареных поросят! Констебли разыщут вас в любой щели, куда бы вы ни заползли!
