Только вот идти далеко не пришлось. За первым же поворотом выросла глухая стена. Поначалу я решил, что это очередная поднимающаяся или открывающаяся дверь, притворившаяся стеной. Однако, тщательный осмотр вынудил отказаться от неоправданных надежд. Дальше хода не было. От безысходности пнул стену ногой, и она отозвалась странным звуком. Я прислушался, потом постучал костяшками пальцев. Так и есть. Это была тонкая перегородка. Странно, но сделана она была на совесть. Мне не удалось найти ни малейшей щёлочки, намёк на искусственность!.. Приблизительно наметив центр, разбежался, и что есть мочи, врезался в эту препону. Дальнейшее оказалось столь неожиданным, что память не сохранила подробностей. Перегородка поддалась, и я полетел вместе с ней вниз. Ну, не совсем, а всего лишь на бывшую её высоту. Продвижение вперёд и вниз прекратилось, когда я упёрся головой в противоположную стену, на что мой вестибулярный аппарат отреагировал мгновенно. Мои ноги оказались выше головы. За импровизированной перегородкой была пропасть, и лишь чудо задержало это хлипкое сооружение под невероятным углом. Боясь пошевелиться, осторожно повернул голову и осмотрелся, насколько позволяло положение. На моё счастье выступ был невысок, сантиметров тридцать. Осторожно поднял одну руку и попробовал на прочность край. Потом взялся другой рукой и рывком выбросил тело на противоположную сторону, откатившись подальше от края. Мост даже не дрогнул. Теперь между мной и жрицей распростёрлась расщелина шириной метров пять. Правда, через неё был переброшен весьма хлипкий, очень ненадёжный мост, но что оставалось делать?! Рисковать, идти по этому сооружению было глупо и чревато. Нужна страховка. Скинув вещмешок, вытряхнул из него всё, что там было, и попытался разорвать. Увы!.. Тут рядом со мной что-то звякнуло. Я вздрогнул и обернулся. На камнях подле зубила и молоточка лежал кинжальчик жрицы. Подняв его, с благодарностью посмотрел на одиноко стоящую девушку. Превращение рюкзака в верёвку началось. Раскроить на длинные ленты ножом гораздо проще и легче. Связав импровизированный канат, проверил каждый его узел на прочность, потом попробовал перекинуть. Увы... Моя верёвка оказалась коротковатой. Поискал глазами, чем можно было бы надставить. Ничего не нашёл и тогда решился. Скинув джинсы, быстро укоротил их до суперкоротких шорт, всё прочее раскроил на ленты. Теперь импровизированный канат с петлёй ремня на конце достиг цели. Служительница храма молча подпоясалась и осторожно шагнула на бывшую стену. По мере её приближения я выбирал слабину, держа канат в постоянном натянутом состоянии, напряжение росло. Ведь самое тонкое место было как раз здесь, в конце пути. Из-за ширины моста не было видно, за что он там зацепился и насколько надёжно. Внизу шумела вода. "Опять вода!" — поскреблась мысль и затихла. Девушка шла легко, свободно, по-альпинистски точно опуская ногу. Её выдержки хватило до самого конца. Не выдержал как раз я. У самой кромки подхватил её на руки и опустил рядом с собой.
— Ну, вот! — облегчённо вздохнул. — Теперь можно продолжать наше путешествие.
Она молча кивнула, потом наклонилась и быстро собрала, оставшиеся без мешка, мои разбросанные по земле вещи в свой рюкзак. Спасительная верёвка последовала туда же. Только после этого она махнула рукой, мол, можно продолжать путь. Я повернулся и пошёл... Но тут выяснилось, что ходить без штанов очень неудобно!.. Особенно, когда следом идёт симпатичная служительница храма!.. Прохладно, что ли?.. Как это женщины умудряются всю жизнь бегать с голыми ногами?! Усмехнувшись своим нелепым мыслям, затуманенными всякими глупостями, не заметил, как вышел в просторное помещение с лестницей. Поскользнулся на первой же ступеньке и покатился вниз. Никогда не думал, что доведётся размять рёбра таким экстравагантным способом. И катиться бы мне до самого конца, но тренировки молодости всё-таки сказались. Сдержавши своё скольжение, поднялся на ноги и, подхватив выроненный факел (странно, как это он не погас), медленно продолжил спуск, как все нормальные люди. Ступеней оказалось всего 10. Потирая ушибленные места, молча поглядывал, как идёт жрица.
— Всё нормально, — сказал я, в ответ на её ласковое прикосновение к моему заплывающему громадным фингалом глазу.
Она улыбнулась и показала рукой куда-то в глубь пещеры. Я обернулся. Там впереди что-то белело. Забыв про всё, ринулся туда. Это был громадный мраморный саркофаг, весь изрисованный животными невероятных форм и размеров, виноградными гроздьями, пальмами, увешанными странными плодами и ещё какими-то знаками. В ширину это сооружение было около шести метров, в длину света факела не хватало, потому-то я пошёл в обход. Жрица осталась на месте. Добравшись до противоположного угла, прикинул длину. Наверное, метров 15 будет, а, чтобы не возвращаться одним и тем же путём, решил обойти вокруг, заодно рассматривая барельефы. Где-то на середине пути вдруг заметил на верхней плоскости очень знакомые углубления. Рука сама потянулась в карман за диковинными футлярчиками. Я расставил, сравнивая рисунки, отбросил колпачки в нужном направлении, но ничего не происходило. Подошла служительница, взяла у меня из руки факел. Я наклонился ниже, осматривая поверхность вокруг странного знака. У каждой из вершин общего треугольника едва виднелись крохотные отверстия. Осторожно, чтобы не уронить и не потерять, вынул по одному из коробочек ключики, вставил в эти замочные скважины. Повернув каждый из них на пол-оборота, оглянулся на жрицу. Она улыбалась. Глаза её светились счастьем. Удивиться не пришлось, так как в это мгновение крышка саркофага медленно начала подниматься. Яркий свет, брызнувший изнутри, буквально ослепил. Последнее, отпечатавшееся в памяти — это я, стоящий на краю мраморного гроба со смеющейся, счастливой девушкой на руках. Притягивающий, неизъяснимый свет, манил, звал к себе. И мы вошли в него.
* * *
— Не судить людей надо, не огорчаться за их судьбу, не страдать за себя, то есть не принимать их судьбину близко к сердцу. Но помнить, что каждый жил, живёт и будет жить только так, как смог понять жизнь, ощутить её живою в себе и открыть сердце для творчества в ней, пусть даже в одном только её аспекте.
— Хорошо ли это, плохо ли, быть не таким, как все, не знаю. Зато прекрасно знаю, как это - быть белой вороной. И чем светлее перья, чем сильнее ты отличаешься от окружающих, тем чувствительнее ощущается твоя неординарность. Кто из нас в этом случае нормальный, не берусь утверждать. Хотя думаю, что все нормальные, а вот такие, как я (с точки зрения общества) и есть те самые отшельники, отщепенцы цивилизации. С точки зрения, разумеется, меня, обычного человека. С другой же стороны, всё с точностью до наоборот. Даже больше. Пользы от таких, как я, будет поболее. И польза эта не материальная. Её пощупать или понюхать нельзя. Вот именно поэтому все считают нас балластом. А балласт-то — они. Трудно быть непонятым, ещё труднее пытаться объяснить себя другому. И уж совсем безнадёжное дело, сделать тоже самое самому себе. — Говорил я, сидя в шезлонге с огромным бокалом прекрасного напитка.
В таком же кресле напротив сидела женщина, чем-то очень знакомая. Мне никак не удавалось рассмотреть её.
— Никого нельзя поднять на более высокую ступень. Можно только предоставить возможность подниматься, служа живым примером. Но если человек не найдёт в себе любви, он не поймёт, что встретился с высшим существом, и будет жаловаться, что ему не дали достаточно любви и внимания, и хотя, сам стоит рядом, но не видит протянутых ему рук. И того, что он не смог по неустойчивости, и засорённости своего сердца увидеть предлагаемой ему любовной помощи, он не понимает. Отсюда недовольство и жалобы. Кто ты?!
— Не знаю.
— Чего ты хочешь?
— Представления не имею.
— Что такое добро?
— Не знаю.
— А что такое зло?
— Тоже не знаю.
— Почему не знаешь?
— Потому, что нет ни добра, ни зла.
— Как это?
— Для всевышнего не существует таких понятий. Он живёт другими мерами. А добро и зло — суть определение человеческое.
— А что же ты знаешь?
— Ничего.
— Можно подумать, будто ты в школе не учился? И думать никогда не пробовал. Тогда каким же образом ты сюда смог попасть?
— Учился. А как сюда попал, представления не имею.
— Так почему ничего не знаешь, если учился?
— Потому что нас этому не учили.
— И после этого ты утверждаешь, что нормален?
— Да!
— Интересно. Если ты ничего не знаешь, так как же ты можешь знать, какими категориями живёт всевышний?
— А я и не знаю. Просто иначе быть не может. Мы не созданы им по образу и подобию его. Мы материальны, он духовен. Вот и получается, что его представления о добре и зле не просто отличаются от наших, а абсолютно иные.
— Хорошо. Но тогда откуда тебе известно, что такое любовь.
-А я и не знаю. Но очень хочу узнать.
— Но как ты можешь узнать, если у тебя нет отправных точек?
— Почему нет?
— Да потому что ты ничего не знаешь.
— Если я чего и не знаю, то это ещё ничего не значит.
— Тавтология. Сплошные загадки и противоречия.
— Никаких загадок. Просто мои ценности иные, а, следовательно, и отправные точки не совпадают с общепринятыми. Потому мы или, точнее, такие, как я, и являемся белыми воронами.
— Что значит "другие ценности"? По-твоему, золото не есть золото, и Джоконда не Джоконда?
— Нет. Почему же. И золото остаётся золотом, и Джоконда остаётся шедевром. Только оценка всего этого несколько иная. Если вы, будем так говорить, не имея в виду конкретную личность или личностей, благоговеете перед картиной, и сходите с ума от блеска металла, то для нас это имеет совершенно иное значение. Не буду говорить о презренном металле, скажу только, что прекрасно нарисованная картина остаётся всего лишь картиной и только. Автор, её рисовавший, потратил на создание или, вернее, созидание этого шедевра достаточно много времени и сил, но не для того, чтобы получить за свою работу много денег из золота и серебра. Писал он сие для души. Он рисовал то, что видел когда-то, а не ту, никогда не существовавшую Джоконду, которой-то и в помине никогда не было. И любить её он просто не мог. В его задачу входило попытаться передать людям через живопись, посредством воздействия на зрительные рецепторы, в простоте бытия называемыми глазами, всю красоту мироздания, гармонию мира. Но это Сизифов труд. Как можно увидеть целое в миллионной или того больше частице от действительно целого?! Ведь люди в простоте своей свели все его труды к самому банальному созерцанию и восхищению человеческим телом, а не совершенством труда создателя.
— Ну, во-первых, кто сказал, что это есть частица от единого? И, во-вторых, даже если это так, то не означает ли это, что создавать подобное не стоит? Не говоря уже о том, что не стоит и любоваться этим.
— Совершеннейшая ерунда. Всё, что было сделано только для души и от души, во все времена приносило только пользу. Положительные эмоции никогда не были вредны. А делать это надо и как можно больше. Ведь через искусство лежит путь к саморазвитию, самосознанию, самопониманию.
— Это напоминает кадавра профессора Выбегало. Только он там вроде бы обожрался.
— Не совсем так, — возразил я.
— Да, конечно, там был и первый ничем неудовлетворённый человек, вернее модель человека, отягощённого всеми видимыми и невидимыми проблемами. Потом была модель человека, неудовлетворённого желудочно. Но последний-то был как раз из этой оперы.
— Нет. Ни в одном из этих кадавров не было заложено Осознание. В них не было искры творчества, созидателя. Наш мир так устроен, что если человек становится зажравшимся, или что-то в этом роде, как тут же следует расплата за безалаберность, нежелание развиваться, двигаться в эволюционном направлении.
— Демагогия чистейшей воды. Сколько вокруг бездельников, владеющих миллиардами денежных знаков, тоннами золота и преспокойненько живущих без всяких последствий для собственного здоровья.
— Но ведь благополучие ещё не есть здоровье?! Точнее, здоровье не есть критерий благополучия.
— Да, конечно, это слишком узкое понятие, но по-другому долго объяснять.
— Да как не объясняй, всё равно всё это, и сказанное, и несказанное, ещё не есть доказательство благополучия. Вы видите только внешнюю, видимую невооружённым глазом верхушку айсберга. Ведь у каждого человека есть свои наработки прошлого, так сказать, заделы. И потом, если распоряжаться всем этим слишком неразумно, то и расплата придёт гораздо раньше, чем было запланировано.
— Опять не выходит. По-твоему получается, что каждый человек живёт не одну, много жизней. Это уже буддизм, а не материализм.
— Я не буддист, я материалист до мозга костей.
— Тогда непонятно твоё высказывание о наработках прошлого.
— Чего тут неясного?! Стоит лишь немного подумать, поразмышлять над всем, что нас окружает, почитать немного умных книг и всё станет на свои места. Попробуйте как-нибудь проделать подобный эксперимент, и понимание придёт само собой.
— Но как оно может прийти, если ты утверждаешь, будто в мире всё повторяется, а значит, уже однажды было?!
— Может, и было, но не в такой форме. Поэтому никакой бессмыслицы нет и быть не может.
— То есть спираль?!
— Наподобие. Только каждый новый виток больше предыдущего.
— Есть такое маленькое словечко "такт". Есть старики, которым специально даётся долголетие, чтобы они поняли это свойство Любви, чтобы научились распознавать во встречном его момент духовной зрелости, а не лезли к людям со своими нравоучениями, считая, что раз им что-то кажется, значит, так оно и есть на самом деле, и надо немедленно выложить из своей кастрюли всё, что в ней кипит. Ладно, оставим это. И последний вопрос, откуда же у вас, таких иных, такие знания?
— А никаких особых знаний у меня лично нет. Просто я чувствую, осознаю и не спорю. Ведь чаще всего логика человеческая ошибается.
— Опять неувязка. Как можно утверждать, что твои чувства всегда верны?
— А я и не утверждаю, что мои чувства всегда верны. Я ведь только учусь всему этому и чаще ошибаюсь, чем попадаю в точку. Но и это надо — ведь сие и есть урок жизни, наработки для будущего.
— Бред. Ну, наработаешь ты себе благополучное существование в новой жизни. Ну, растратишь его в 5 минут, как все. И стоило столько трудов, чтобы потом начать всё заново?!
— В том-то и загвоздка, чтобы не начинать, а продолжать двигаться вперёд вне зависимости от наличия жёлтого металла в кармане.
— Ты думаешь, это возможно?
— Думаю, что да. Да вот беда — соблазн слишком велик.
— О-о! Истинно.
— Но иначе нельзя.
— Следуя твоей логике, трудно себе представить всех людей героями.
— А они и так герои.
— Это ещё почему?
— Да потому, что умудряются жить в немыслимых условиях, к тому же ещё и творить при этом.
— Начинающему жизненный путь с культуры сердца не приходится становиться в постоянной нерешительности перед каждым вопросом, останавливаться перед каждым встречающимся в дне повышением или понижением почвы, с трудом решая, как обойти или перепрыгнуть препятствие. Что такое препятствие? Только неготовность самого человека к тому действию, которое он взял на себя сам, сходя на землю.
