Еще минуту назад непослушное тело обрело... нет, не силу — откуда она у тринадцатилетнего пацана? А какую-то гуттаперчевую гибкость. Он был совершенно уверен, что сможет изогнуться назад так, что голова пройдет между колен. Или пролезть в любую дырку, куда едва проходит голова. Спокойно вышел и встал напротив противника, хотя не так — партнера. Ведь что может угрожать резиновому человеку в пластилиновом мире? Ничего. А без ожидания боли любой бой превращается... в танец.
"Потанцуем?" — сами собой шепнули губы и, скривились от досады, заметил ужас в глазах напротив — "ну зачем же так, переживать? Это сковывает...". Первый шаг, второй, поворот — ничего сложного. Для того чтобы понять где будут руки — достаточно видеть положение ног. Ну и слушать музыку рассекаемого клинком воздуха.
Партнер был хорош, но зря он пытается вести — Фёдору от этого значительно проще держатся там, где нет его оружия: пропустить выпад мимо себя, поднырнуть, изогнутся или чуть подправить мах. Пытающийся навязать свою волю и ритм, тратит больше сил — гораздо проще подстроится под чужое движение. Но всё равно он хорош — продуманные и отточенные комбинации, немалый опыт, которого у Фёдора просто нет, и вот уже лезвие щекоча скользит по коже — это даже не больно, каучук — он плотный, его сложно даже поцарапать, не то что прорезать. Впрочем, не стоит подставляться под уколы, да это и несложно — не приспособлена анатомия человека под подобное движение: оно заранее видно по положению тела. Так что, и уклонится легко.
В материале партнера Федька не уверен, поэтому свои движения завершает проводя по телу обушком, а не лезвием. Но, тем не менее, "Сочувствующий" вздрагивает каждый раз так, будто его действительно режут. И потом движется скомкано, словно в ожидании боли — "не бойся, этот мир не настоящий. Тут ничто не в силах тебе повредить. Кроме тебя самого", — шепчут губы, но партнер не слышит, он — будто далеко-далеко.
И двигается уже гораздо медленней. Устал? Как можно устать в пластилиновом мире...? Бери его и мни, как тебе хочется. Почувствовав себя всемогущим, Федька смеётся и, отбросив бесполезный нож, начинает просто танцевать, словно мотылек вокруг лампы — не давая огоньку лезвия коснутся крыльев, но и не удаляясь — тут ведь так весело!
Жаль, конечно, что только ему... Он начинает двигаться быстрее, пытаясь показать как надо. Это ведь так легко! Не слышит... он скован собственной выучкой с раз и навсегда забитой программой и уже не в силах ничего изменить. Заключён тюрьму своего тела в момент, когда надо отринуть старые законы и навязать этому миру свои. Он ведь пластилиновый, он поддастся... Не слышит... грустно.
Грустно становится не только Федьке. "Сочувствующий" убирает нож и опускается на колени. По его щекам текут слезы, и мальчик останавливается, не зная, что ему делать — ведь было так хорошо как же кому-то может быть плохо? Такая несправедливость рушит всю картину мира, и крылья за спиной пропадают. Он просто стоит и сморит, как женщина обнимает рыдающего мужчину, будто ребенка и прижимает его лицо к своей груди. И даже чувствует странный укол — неужели это ревность? Впрочем, может и зависть...
Дальнейшее занимает немного времени — взмах рукой и, рядом с обнявшимися появляется пульсирующая радугой арка. Модератор спокойно нагибается и поднимает вцепившегося в нее проигравшего на руки, словно он трехлетний малыш, а не взрослый мужчина. Шаг сквозь радужную пленку, и арка исчезает, оставив Фёдора в непонимании — а дальше-то что делать?
Впрочем, пребывал он в одиночестве недолго — люди кругом. И этим людям тоже хотелось выговориться и как-то сообщить всем остальным своё мнение о произошедшем. На Фёдора обрушился вал внимания, сопровождаемый выкриками с мест и похлопываниями по разным частям тела. Особенно доставалось плечам и волосам. Последние норовил взъерошить каждый встречный. "Ну, даешь, пацан!", ".. как держался то...", "ты ещё свое испытание вспомни — смех...", "да уж, не до смеха было...", "орел, с таким можно и в разведку...", "ага, пусть подрастет тока...", "... а то в разведку можно, а по бабам нельзя!" — и дружное ржание.
Фёдор, стоял посреди этого тайфуна слов и не мог понять, что происходит. Ведь вокруг были враги, для которых он стал своим? В руки сунули кружку, — "на вон, хлебни должно отпустить...", а уверенный голос сообщил, — "а ну отвалили от мальца. Дайте мужику спокойно вздохнуть". Благодарно кивнув, мелкими глоточками выпил содержимое кружки, не чувствуя вкуса.
На последнем глотке понял, что вокруг стоит гробовая тишина. Отодвинул закрывающую обзор кружку и полюбовался на вытянувшиеся лица присутствующих. "Полкружки спиртяги глоточками... ", — ошалело присвистнули сбоку, "надо модера звать, это серьезно..." — прошептали сзади.
— А с чего вы взяли, будто он знает, что такое спирт и как его пьют? — поинтересовался низкий грудной голос, от которого Федька вздрогнул от счастья, а за спиной снова трепыхнулись крылья. А вот лица новых знакомцев сделались донельзя виноватыми.
— Идем малыш, нам надо о многом поговорить, — на плечо легла мягкая рука и ласково но уверенно развернула его в сторону переливающегося пленкой прохода.
— Эй малец! — негромко окликнули в спину, заставив оглянутся, — мы это... тут тебе по крупному задолжали. Так что если что — обращайся, как к своим.
Кивнув, что предложение понято и принято, Федька шагнул в радужный пузырь. И только одна мысль кольнула тревогой — очень уж сочувственными были взгляды у парней, оставшихся с другой стороны портала....
Глава 29. О сколько нам открытий чудных.
Мир за радужной пленкой ударил по органом чувств яркими красками и ощущениями. Если ранее мир был реальным... хм, пожалуй даже слишком реальным, то за границей портала... Наверно, человек начинает видеть мир таким после удаления катаракты — вместо цветных пятен и размытых контуров — яркие краски и невероятно четкие образы. И способность видеть разом вокруг сразу всё — полная картина вместо "подглядывания в замочную скважину".
Точно такое же "бельмо" словно сняли и с остальных чувств. Федька стоял на пологом склоне холма. Ниже, из подножия бил ключ, журчание которого звучало краше любой музыки. Цветочек, торчащий из травы в пяти метрах, благоухал тоньше самых дорогих духов, разливая в воздухе целую симфонию ароматов. И делал это, в отличие от творений парфюмеров, совсем ненавязчиво.
Из травы поднялась в воздух бабочка, и воздух запел под крыльями этого крохотного чуда. Федька замер в восхищении, наблюдая за феерией музыки и танца, соединенных в полет.
— Мир приветствует тебя, малыш.
Из травы поднимались всё новые кусочки радуги и спешили к холму со всех сторон. Их было так много, что воздух заставляли петь миллионы крохотных крылышек, а весь остальной пейзаж скрылся под струями ярких красок. От этой красоты Федьке почудилось, что вокруг бушует разноцветная метелица, что он сейчас умрет, задохнется, забыв, как дышать. Оставалось только зажмуриться, но волны дуновений миллионов крылышек прокатывались по телу, смывая боль и усталость, заставляя расслабиться даже самые мелкие мускулы. А внутри тем временем всё нарастала грозная и торжествующая мелодия воздушного водопада, своими завораживающими нотами по-новому укладывая что-то в голове.
Очнулся он, уткнувшись носом в мокрую ткань, обтягивавшую, надо сказать, выдающегося размера эээ... грудь, а по голове его, тем временем, гладила ласковая рука. Мир сразу пришел в норму: вьюга улеглась, стрекотали кузнечики, изредка выпархивая из травы, стремительными росчерками проносились над склоном птицы, выхватывая этих смельчаков что называется "на взлете", журчал ручеек. Странный и живой окружающий мир больше не сжимал Федьку в объятиях, но внимательно поглядывал на него через опущенные ресницы. Пришлось освобождаться от объятий, дарующих ни с чем несравнимое тепло и покой — мужчине не пристало предаваться телячьим нежностям, а уж тем более так откровенно проявлять слабость. Отпустили его, казалось, с сожалением и мудрой усмешкой, напоследок поцеловав в макушку, отчего решимость быть взрослым и суровым чуть не пропала вовсе.
— Я что — умер? Это рай? — поинтересовался Фёдор, пытаясь скрыть смущение и "незаметно" стряхнуть с ресниц лишнюю влагу.
— Это рекреационная зона, малыш, — произнес женский голос, от которого вдоль позвоночника прокатилась теплая волна, напрочь смывшая желание возражать и утверждать, что он совсем не "малыш". — Надо же где-то сбросить напряжение после боя и заново порадоваться красоте мира и тому, что ты жив.
Будто почувствовав его настроение, сзади прижалось мягкое тело, буквально растворив его в своем тепле и плавных изгибах. Вырываться из кольца охвативших рук не хотелось. Ум напрасно уверял, что это и не получится, если сама не отпустит — сердцу не прикажешь, а в данный момент оно не хотело вырываться, да ещё люто жалело, что и тетка и мачеха отнюдь не стремились к проявлению "бабских чуйств". А биологической матери он не помнил.
— В этом нет ничего искусственного, — тёплое дыхание шевельнуло волосы на затылке, и захотелось, чтобы эти мгновения длились вечно. — Приблизительно так воспринимают мир дети. Всем нам, взрослым и умудренным, очень хочется вернуться в детство, с его более зеленой травой и яркими впечатлениями. А уж после только что преодоленных трудностей и опасности — особенно сильно. Это тоже... способствует восприятию мира во всей его полноте. Поэтому после схваток все обязательно попадают сюда.
И правда. Наконец проморгавшийся Фёдор увидел у склона холма "старых знакомых". Группа споро разворачивала бивак — рядом с горкой рюкзаков расстелены коврики и на них сноровисто накрывалась "поляна", чуть дальше два мужчины успели снять слой дерна, и теперь в яме горел огонь, который скоро превратится в угли, а рядом стоял котелок с маринованным мясом.
Прямо на его глазах, под приветственные возгласы, "из воздуха" вышла еще одна группа и, споро составив оружие в пирамиду, да покидав рюкзаки в общую кучу, влилась в нарастающую радостную суету. Все присутствующие старательно не замечали две фигуры, стоящие в обнимку на склоне холма буквально в пяти десятках метров. Даже случайных взглядов не бросали.
Из нового "портала" метров за триста вдруг вывалилась настоящая стая из восьми оборотней и атакующим клином рванула к ручью, но никто не кинулся к оружию, напротив — приближающихся встречали десятки сочувствующих глаз. Оборотням явно крепко досталось — шкура на всех висела клочьями и была испятнана подпалинами, многие хромали, а то и вовсе держали лапы на весу, прыгая только на трех. Уши на крупных головах разодраны в лохмотья, а языки от усталости вываливались из длинных собачьих пастей, роняя капли слюны. Но тела были скорее человеческими, деформированными под волчьи конечности, чем по-настоящему звериными.
Атакующий клин приблизился к костру, теряя скорость, и ведущий самец бесцеремонно сунул лапу в котелок, выдергивая оттуда кусок мяса. Моментально его проглотил и отправился к ручью — запивать. Остальные члены стаи мигом организовали колонну по одному и спокойно дожидались своей очереди. Видно так устали, что сил на вроде как положенное выяснение отношений у них просто не было. Или это была не киношная стая? Возражения нашлись только у одного из "зрителей":
— Да чего ж вы сырое хватаете? — замер в растерянности от такого набега один из "поваров".
— Брось цепляться, им так надо. Видать рейд был еще тот... — ответил второй, забивая колышек под шампуры, — а как отоспятся, так и мясо будет готово.
И верно — оборотни проглотив по куску и запив его водой уже располагались на земле укладываясь вповалку меховым кружком, в центре которого на манер суслика торчал столбиком бдительный часовой. Зевая при этом во всю пасть так, что чуть не вывихивал себе челюсть. Перед глазами мальчика справа вынырнула изящная кисть, большой и средний пальцы громко щелкнули — "часовой" прямо посредине зевка завалился на спину и, мигом скрутившись в меховой клубок, задремал прямо на головах у спящих товарищей.
— Путь отдыхают, рейд у них вышел действительно еще тот — тут не до следования букве устава... — опять щекотнуло макушку дыхание.
Из нового портала тем временем вывалился с десяток "беговых" кошек, типа гепардов, в не менее потрепанном состоянии. Эти тоже направилось к костру где, солидно помахав когтистыми лапами в ответ на приветствия и налакавшись из ручья, образовали еще один "меховой коврик", совершенно не обращая внимания на сопящих рядом "собачьих".
С тяжелым топотом, от которого затрепыхались все внутренности, но почему-то совершенно без ожидаемого металлического лязга, прискакал отряд тяжелой рыцарской конницы. Эти, закованные в помятый и пожёванный металл башни, "уставу" следовали от и до, образовав в центре круг из копий, мигом соорудили шатер, в который почему-то потащили наковальню, жаровню и что-то похожее на гармошку. Через секунду из шатра начали доноситься звонкие удары по металлу.
— Из доспеха и так непросто вылезти, а уж если по нему долго и старательно лупили, пытаясь добраться до начинки... — пояснили сверху, Фёдор кивнул — из шатра показался первый освобожденный от скорлупы рыцарь, без доспеха это был заурядный среднего роста парень, лет двадцати трех, хорошо развитый, но без признаков ожидаемой гипертрофированной мускулатуры. Обтягивающий шерстяной костюм вроде спортивного, остроносые сапоги на ногах — свистнув, рыцарь бодро побежал в сторону, уводя за собой табун уже рассёдланных лошадей. Остальные его товарищи по одному заходили в шатер.
Тут, отвлекая внимание, из поднебесья рядом с костром плюхнулся настоящий дракон. Зашипев, выдернул у себя из подмышки обломок рыцарского копья и погрозил им в сторону "шатра". Стоявшие вокруг него фигуры так и остались неподвижными статуями, лишь лязгнули в ответ кулаками по нагрудникам. Дракон фыркнул, аккуратно сложил крылья и, свернув губы трубочкой, подул на костёр — дрова под его дыханьем моментально рассыпались на ярко красные угли, а повара кинулись нанизывать мясо на шампуры. Почти десятиметровая, вместе с хвостом, рептилия скептически посмотрела на шестнадцатилитровый котелок с мясом и превратилась в человека. Ну как в человека — покрытую бронированной чешуей двуногую фигуру ростом с мужчину, зато с костяным гребнем посреди головы, и торчащими из пасти клыками. Его тут же хлопнули по плечу (видимо по больному, потому что в ответ раздалось шипение, складывающееся в слова, которые разве что на заборах пишут), извинились и всунули пару пустых шампуров — давай участвуй, дескать, угли прогорают.
С неба беззвучно ударил световой столб, а когда Федька наконец протер глаза, на том месте, куда упал этот широкий луч, оказались три фигуры — две девочки-кошечки — нэки, таращащие на все происходящее глазки-блюдца, цеплялись за паренька видимо сторонника большего реализма или отыгрывающего неизвестную Фёдору расу. Больше всего он походил на смесь человека и кошки, даже шерсткой покрыт также, и на морде присутствуют более светлые пятнышки, лапы с когтями, зубы кошачьи, а вот хвоста нет — оторвали что ли?
