12
Обратно в город веловоз катил уже после полудня. Марцис наколдовал легкую дорогу, и Кунжу почти не приходилось крутить педали.
— Неудача? — спросил полицейский, не оборачиваясь.
— Бывает, — бросил Марцис.
— Но ведь что-то все-таки произошло, господин советник? — не унимался Кунж. — Вот вы про дом рассказывали, который исчез, только мебель, да краска осталась. Там тоже не было магии?
— Не было, — вздохнул Марцис. — Только с тем домом все было ясно. Слышали о новогодней лотерее?
— Так кто ж о ней не слышал? — усмехнулся Кунж. — Все жители королевства складывали собственную магию в конверты и отправляли под новый год королю, а выигрышный билет доставался одному. Он загадывал желание, и оно сбывалось. Так ведь не проводится она уже много лет. Да я еще пацаном был, как перестала проводиться. Кстати, почему?
— Желания перестали сбываться, — ответил Марцис. — Постепенно люди и перестали загадывать. Вот лотерея и рассосалась. Только это все не то.
— Ну, как же не то! — оживился Кунж. — Вот тот же дом. Я ведь так понял, что хозяин получил его в лотерею?
— Да, — потянулся у него за спиной Марцис. — И дом вырос на нужном месте сам. Мгновенно и чудесным образом. И был зафиксирован королевской налоговой службой. И ровно через тридцать лет исчез. И так все выигрыши. Правда, когда счастливчики выигрывали значительную сумму денег, то, пустив ее в рост, имели шанс остаться с прибылью. Если же деньги оказывались промотаны, то на нет, как говорится, и суда нет. Случались и трагедии. Как-то один получил выигрышный билет и загадал яхту, потом продал ее, второй хозяин тоже перепродал яхту, пока, наконец, она не исчезла прямо в море, оставив экипаж бултыхаться в волнах.
— Упущение, — пробурчал Кунж. — Только я вижу, вас такая версия не занимает? Смущает то, что Питер живой человек?
— Нет, — вздохнул Марцис. — Меня ничто не смущает. Просто лотерея не проводится уже больше сорока лет, а Питеру не было и тридцати. Наконец, я знаю наизусть все последние пятьдесят выигрышей, фамилии выигравших и судьбу призов! И уж поверьте мне, господин Кунж, как специалисту — даже вкладов всех подданных нашего королевства не хватит, чтобы создать что-то похожее на живого человека.
— А за несколько лет? — спросил Кунж.
— Я не понял? — переспросил Марцис.
— За несколько лет, — повторил Кунж. — Ведь несколько лет желания не сбывались? И еще. Господин советник. Скажите, а вы знаете имена тех, кто ничего не выиграл? Кстати, тот портрет певца, он ведь с концерта, на который ездила юная Сандра вместе с отцом и Камиллой? Если она загадала сына, ведь она не могла его родить раньше восемнадцати лет? Должна же лотерея соблюдать королевские законы! Эй! Господин советник, что-то педали не могу провернуть!
— Черт возьми вашу вторую степень, Кунж! Отчего вы сразу не подключили чутье? Разворачивайте!
13
Сандра ждала их в дверях. Теперь, когда отбойники не работали, а мирно лежали на багажнике веловоза, она уже не казалась столь страшной. Да и сама деревенька стала яркой и праздничной, как и тысячи подобных деревенек, в которых жили верноподданные магического королевства, довольствующиеся свеклой и брюквой, потому что магия позволяла раскрашивать им собственные ощущения в любые краски.
— Госпожа Облдор! — закричал Марцис ей еще издали. — Мы не собираемся инициировать в пенсионной службе дело о лишении вас содержания, но подскажите, ваш отец ведь выиграл тогда, он выиграл на том концерте? Мы правильно поняли, отчего исчез Питер?
— Он просто кончился, — прошептала госпожа Облдор. — Вытерся, стерся, исчерпался. Ему пришел срок. Я сказала ему заранее, но он не поверил. Наверное, я не была достаточно убедительна, может быть, сама не слишком поверила объяснениям отца. Но главным было другое. Это было не мое желание, а маленькой девочки, которая ничего еще не понимала в жизни. Она просто стояла на пьедестале, смотрела на замечательного певца и изо всех сил желала живую куклу точь-в-точь похожую на него...
2008 год
Халса
Солнце налилось кровью, как брюхо тростникового комара. Бурмахель прищурился, вытянул руку, принял светило на ладонь и прихлопнул огненный шарик. Похожие на кур чайки брели вдоль колышущейся зеленой кашицы. Море цвело. Халса пела.
Слепая девчонка напоминала в профиль песчаную акулу. И улыбка у нее была как у акулы, нанизанной на гарпун, и узкие щелочки незрячих глаз. И белая кожа. И даже ее голос напоминал акулу, хотя Бурмахель знал точно, что акулы не поют. Но голос Халсы разрезал его знание, как резал зеленое месиво киль отцовской лодки.
— Ты нашел счастливый камень, Бурмахель?
У Бурмахеля длинное имя. Такое же длинное, как и у его сверстников. Когда он сравняется возрастом с отцом, его имя станет еще длиннее, а мальчишки с рыбацкой улицы будут звать его дядюшка Бур. А у Халсы имя короткое, потому что она женщина. Но на самом деле она давно уже должна была стать безымянной. Вовсе сгинуть. Она существовала вопреки всему. Сидела в десятке шагов от Бурмахеля, прислушивалась к плеску зеленой болтушки, загибала пальцы, кивала сама себе и пела. Извлекала из впалых щек, тонкой шеи и узкой груди что-то невообразимое, то едва слышное, то оглушительное, то большое и тяжелое, то пронзительное. Скапливала под нёбом звуки и выпускала их через акулий рот в море.
— Ты нашел счастливый камень, Бурмахель?
— Вот, — Бурмахель разжал кулак. На ладони мальчишки лежал желтоватый каменный палец. Только такой камень мог быть счастливым. Тот, который когда-то не был камнем, а потом стал им.
— Пойдет, — отец рассмеялся, но Бурмахель видел, как тот напряжен. Впрочем, кто мог оставаться беззаботным перед игрой? Разве только Халса?
— Пойдем, — сказал отец, поднимая на плечо мешок с рыбой. — Надо выспаться. Завтра тяжелый день.
Бурмахель подхватил весла, заметил под скамьей уснувшего верхунца, вытащил рыбешку и бросил Халсе. Она тут же перестала петь и уверенно поймала рыбешку, словно видела незрячими глазами лучше Бурмахеля. Поймала и немедленно впилась зубами в узкую спинку. "Точно акула", — прошептал мальчишка.
Утром начетчик принял камень Бурмахеля равнодушно. Сначала сгреб со стола серебряные монетки, которые отец откладывал целый год, потом повертел в руках окаменелость, приложил к ней печатку бургомистра, поднес камень ко рту отца, чтобы тот громко и отчетливо произнес свое имя, и бросил в корзину, в которой уже скопилась горка гальки. Взамен отец получил ветхую полоску ткани, которую повязал на лоб.
— Сегодня нам повезет, — твердо сказал отец, выбираясь из очереди.
— Всем повезет, — не согласился Бурмахель и вспомнил Халсу. — Не повезет кому-то одному. А кому-то одному повезет больше других.
— Одной семье, — поправил сына отец. — И того везения, которое больше других, я бы не желал никому. Пошли, нужно успеть все закончить до игры.
Забот было немного. В маленьком домике рыбака всегда царила чистота. Или от аккуратности Бурмахеля, или от бедности его отца. Единственной гордостью малочисленного семейства был тесный, но глубокий погреб, куда отец Бурмахеля натаскал зимой льда и на котором теперь лежал вчерашний улов. Полезно иметь собственный ледник, когда море заштормит на неделю, или когда, как в день игры, ни один рыбак не отправится за удачей. Завтра Бурмахель понесет вчерашний улов на рынок и будет там едва ли ни единственным продавцом свежей рыбы. Если счастливый камень не подведет.
— Зачем нужна игра? — спросил отца Бурмахель.
— Люди азартны, — неохотно пробормотал отец, расставляя по полкам нехитрую утварь.
— Мама говорила, что игра не нужна, — заметил Бурмахель и снова вспомнил Халсу с акульим ртом. — Она говорила, что это затея магистрата, которая придумана для того, чтобы вымазать в крови каждого.
— Этой затее слишком много лет, — потемнел лицом отец. — Да и мамы давно нет. Для того чтобы лишиться жизни не обязательно играть. Иногда достаточно упасть в воду, а выбравшись на берег, оказаться на холодном ветру.
— Но мы есть, — сдвинул брови Бурмахель. — Мы можем не участвовать в игре? Что, если мы останемся дома?
— Придут стражники и сожгут нас вместе с домом, — пробурчал отец. — Так принято. Говорят, что этого хочет дух моря. Играть должны все, или это будет не игра. Игра нужна городу. Целый год в горожанах копится злоба. Куда бы она девалась, если бы не игра? Зато наш город самый счастливый. В городе всегда все спокойно. Дух моря успокаивается игрой и не беспокоит горожан попусту.
— А если нам не повезет? — спросил Бурмахель.
— Нам повезет, — уверенно сказал отец. — За что нам проигрыш? Говорят, что никто еще не оказывался в игре последним просто так.
— Поговорим об этом после игры, — надул губы Бурмахель.
— Не волнуйся, — отец постарался улыбнуться. — Ты нашел счастливый камень. Твои камни никогда нас не подводили. У тебя легкая рука, парень.
— Маму моя рука не спасла, — прошептал Бурмахель.
— Ты не дух моря, сын, — ответил отец. — Пошли, скоро начало игры.
— Отец, — Бурмахель затянул пояс на ветхом халате. — Почему Халса осталась жива? Ведь ее семья проиграла. Дом ее родителей отошел к пекарю, никого не осталось в живых, а она четвертый год бродит по берегу.
— Не знаю, — пробормотал отец. — Я никогда не причащался чужой плотью. Рассекал запястье и смачивал повязку собственной. Тогда Халсе было лет семь. Вряд ли она смогла бы спастись, скорее я поверю, что в игре может погибнуть случайный человек. Такое случается. К тому же она слепа с рождения. Может быть, ни у кого не поднялась рука на девчонку? Знаешь, я ведь даже пытался приютить ее, но она словно не слышит меня. Поет свои песни и улыбается. У нее что-то с головой. Зато она слышит тебя. Кивает тебе. Я видел.
— Горожане! — бургомистр поднялся с резного кресла, установленного на помосте у магистрата. — Хвала духу моря, что охраняет наш остров, мы по-прежнему благоденствуем! Одни купцы, как и прежде, приплывают в нашу гавань, чтобы забрать рыбу, желтый камень, олово из наших рудников. Другие отправляются в путь, чтобы привезти к нам лес, хлеб, кожу, ткани. Третьи, чтобы купить или то, или другое. Бури не тревожат наш тихий берег, савойские пираты не могут отыскать его в туманах, корабли иноземных королей садятся на мели и разбиваются о камни. Кого мы должны благодарить за это?
— Дух моря! — загудела заполнившая площадь толпа.
— Нет, — покачал головой бургомистр. — Себя! За то, что мы не жалеем самих себя. За то, что мы не боимся откупаться собственной кровью от несчастий и превратностей, которые судьба готова отсыпать каждому из нас! Да будут славны те, кто, принимая на себя наши боли и неудачи, избавляет нас от них!
— С каждым годом он говорит все складнее! — прошептал отец, которого вместе с Бурмахелем толпа стиснула в центре площади.
— Почему он говорит о собственной крови, если ни он сам, ни кто-либо из его советников, ни кто-либо из его стражников не участвует в игре? — не понял Бурмахель.
— Поймешь со временем, — хмыкнул толстомордый детина, что беспрерывно вытирал потные щеки и лоб. — На то он и воевода, чтобы отправлять вперед воинов.
— Но он отправляет вперед не воинов! — не понял Бурмахель.
— Помолчи, парень! — дернул его за плечо отец.
— Да уж, — раздраженно сверкнул глазами толстый и начал протискиваться через толпу в сторону.
— Все оплачивается! — кричал между тем бургомистр, расхаживая вокруг кучи камней, водруженной перед его креслом. — Ничего не дается бесплатно! Ни чистое небо, ни попутный ветер, ни спокойное море, ни хороший улов, ни ровный огонь в очаге, ни мирный сон — ничего не дается бесплатно! За все приходится платить. Монетой, трудом, болезнями, ранами, смертями. Так почему бы не оплачивать в один день не только налог в пользу города, но и сбор в пользу собственной судьбы? В пользу духа моря и неба! В пользу удачи и благоденствия!
— Платить! — понеслось дружное эхо.
— Платить! — громко повторил бургомистр и подошел к краю помоста. — Так не пора ли нам оплатить еще один год нашей удачи?
— Пора! — загудела толпа.
— С честью и по справедливости! И пусть никто не уйдет обиженным из тех, кто уйдет! — воскликнул бургомистр.
Шагнул из строя магистерских служек стражник, завязал глаза бургомистру черным шарфом. Тот поднял руки, развел их в стороны, повернулся к площади, словно хотел обнять сразу всех столпившихся на ней горожан, подцепил из кучи камней верхний.
— Да воскурятся жертвенные дымы, да взовьются жертвенные огни, да найдет удача жаждущего ее, а справедливость каждого! Чей это камень?
— Садовника городского магистрата! — подал голос начетчик.
— Садовник городского магистрата! — торжественно крикнул бургомистр. — Дядюшка Мак! Поспеши сюда вместе со своей семьей. Все мы выигравшие в этой игре, но ты выиграл дважды. Все, что потеряет тот, кто искупит сегодня наши неудачи, достанется твоей семье. Все, кроме их жизней, они отойдут духу моря. Где ты, дядюшка Мак?
— Здесь! — заголосил толстомордый детина, таща за руки такую же щекастую женщину и двух белоголовых мальчуганов.
— Держи свой камень и свою удачу! — крикнул бургомистр. — И жди, когда судьба определит твою награду!
— Отец, — помертвевшими губами прошептал Бурмахель. — Отец, он отдал садовнику наш камень.
— Брось, — хрипло прошипел отец. — Что ты можешь разглядеть с полусотни шагов?
— Он сверкнул в лучах солнца! — зашелся в тревожном шепоте Бурмахель. — Я узнал бы его и с сотни шагов!
— Чей это камень? — снова возвысил голос бургомистр.
— Горшечника Вокабиндлуса! — гаркнул начетчик.
— Дядюшка Вок! — заорал бургомистр. — А ну-ка, иди-ка сюда вместе со всем семейством! Поздравляю тебя! Уж и не знаю, как бы мы жили без твоих горшков...
Уменьшалась куча камней, редела толпа посредине площади, сгущалось плотное кольцо людей по ее краям. Поднимались вверх жертвенные дымы от ритуальных костров, зажженных возле помоста бургомистра. Потрескивали в огне высушенные поленья. Наконец посередине площади остались две семьи. Отца, к которому прижался побелевший от ужаса Бурмахель, и корзинщика дядюшки Руга, вокруг которого толпились столь же перепуганные полтора десятка домочадцев.
— Вот уж не думал, что буду желать собственной смерти, — посмотрел на Бурмахеля отец. — Лучше бы мы погибли с тобой в море. Тогда наши жизни точно достались бы его духу!
— Он отдал наш камень садовнику, — беззвучно повторил Бурмахель.
— Что ж, — пожал плечами отец и посмотрел на застывшего в ожидании у помоста толстомордого. — Незавидный ему достанется выигрыш, если мы проиграем. Жалкая лачуга, да полмешка рыбы на льду в погребе. Он, конечно, рассчитывает, на крепкий дом корзинщика...
— Чей это камень? — выкрикнул бургомистр.
— Рыбака... — начал кричать начетчик, но его ответ потонул в истошном вое, раздавшемся из всех глоток семейства корзинщика.
Отец Бурмахеля взял сына за руку и поволок его к помосту, чтобы принять в ладонь серый голыш.
— Это не наш камень, — выдохнул Бурмахель в брезгливое лицо бургомистра, но ударили барабаны, толпа охнула, зарычала, а отец Бурмахеля схватился за плечо сына и прошептал через силу:
