— Да понял, я, не тараторь! Что ты мне тут перечисляешь? Что, хочешь сказать, что строевая подготовка так уж много времени и сил отнимает, что ты на нее ополчился?
Рябенко четко почувствовал, что хорошее расположение духа по-прежнему при Брежневе, что тот беседует под видом спора, и готов выслушать...
— Всё так, всё верно вы говорите, Леонид Ильич, оно, вроде бы, и не очень много отнимает, да только в нашем деле, в самом важном на свете деле — руководство Партии защищать! — лишних сил и лишнего времени не бывает. Вот, зачем Володе Медведеву гусиный шаг печатать с карабином на плече? Если бы он был на Первом посту, при Мавзолее, тогда да, но у нас с ним другие, тоже нешуточные обязанности. А там, на карауле, для этого другие ребята есть, помоложе и покрасивше! Отменить бы нам эти строевые занятия, Леонид Ильич? А высво... бодившееся время на другое пустить, на более полезное? А, Леонид Ильич?
Брежнев откашлялся и задумался на несколько секунд. Саша дело говорит, все правильно излагает. Но тут надобно временную дистанцию выдержать, чтобы тот чувствовал, что важные дела с кондачка не решаются...
— Гм... Подумать надо. Мы уже тут между собой задевали этот вопрос с Юрой Андроповым... прикидывали... Подумаем. А ты подготовь пока план мероприятий, занятий взамен отмененного. Да, да-а!.. Нам в свое время довелось и повоевать, и в Параде Победы поучаствовать.... Всю войну прошли. Тоже, знаешь, печатали шаг на Красной площади!.. Пусть не так ювелирно, как наши ребята из кремлевского полка, но уж как умели. За Родину сражались. Кстати, мне тут сказали, что этот... умер... "Калина красная" который... Ну...
— Шукшин Василий Макарович. Почти ровно месяц назад, чуть больше месяца. Второго октября, Леонид Ильич, если мне память не изменяет.
— Точно. "Печки-лавочки". Жаль мужика, молодой совсем, ему, по-моему, пятидесяти еще не было... Так ведь, нет?
— Все точно, Леонид Ильич! Ну и память у вас!
Брежнев ухмыльнулся на эти слова и продолжил вспоминать.
— Второго октября, говоришь? Второго октября... А я ведь помню этот день! В Якутии кое-какие испытания прошли на сверхмалых мощностях. Гречко мне докладывал, что меньше двух килотонн. Это полезно, что у нас теперь и сверхмалые, и сверхмощные... Помню, как в свое время Никита хвастался да грозился ракетами с ядерными боеголовками, а я-то тематику знал, будь здоров как знал, потому что и отвечал за нее перед страной и ЦК! Ну, да, было у нас две или три ракеты. Запустить — так и не поймешь куда улетят: то ли в Австралию, то ли на Урал! Врать любил Никита, ох любил... А еще я помню, как этот...Гадюка подколодная... Ну, эти... Бывшие наши албанские друзья... Да, Энвер Ходжа, я и без твоих подсказок вспомнил... Как сейчас помню, дело было летом шестьдесят третьего... Албания заявила об отказе присоединиться к Московскому договору, понимаешь, о запрещении испытаний ядерного оружия в атмосфере, космическом пространстве и под водой. И что Албания — да ее на карте не видать! — выступает против заключения пакта о ненападении между НАТО и Варшавским договором. "Заявила об отказе!" Нет, Саша, ну ты представляешь, а? Блохи мелкие, а все туда же, в большую политику норовят!.. "Выступает против", понимаешь... Это их Никита прикормил на свою голову, а потом за голову и схватился. Как сегодня помню те времена.
И еще: напомни мне после праздников насчет этого самого полка нашего, который Кремлевский: думаю, не худо бы их выделить специальным значком, чтобы все видели, кто они, и гордились ими! Ну, что, и где они там, тарелки с кашами!? Так и обеденный перерыв закончится, а мы не поемши останемся?
Рябенко бросил взгляд на часы и на дверь: половины минуты не пройдет, как обед прибудет, характерные постукивания-позвякивания из приемной пошли уже, вот-вот. Но хитрый Рябенко всколыхнулся всей тушей, якобы готовый мчаться и всех поторапливать! Даже поворот на девяносто градусов сделать успел...
— Сейчас я их!..
Это он все правильно рассчитал, с точностью почти до секунды, как обычно...
— А вот он и обед! Разрешите впустить, Леонид Ильич!?
Наметанным взглядом Рябенко успел увидеть все: и усталое нетерпение Генерального, и признаки одобрения на бровастом лице насчет ретивости своего телохранителя, и то, как Брежнев, смял-спрятал в дрожащих пальцах кусочек фольги с двумя желтыми таблетками, впаянными в нее... Надо будет Чазову донести (а тот уже Андропову, который, скорее всего, таблеточками и приподхалимил), что Леонид Ильич опять где-то достал "калики" любимые... Таблеток только две. Это хорошо, за два часа послеобеденного сна успеют выветриться.
Г Л А В А 9 (продолжение)
Снег — это дождевые капли в зимних шубах. Но сегодня только начало ноября, плюс два, дождь даже и не думает переодеваться. Зато я упакован тепло и влагоустойчиво: стою, себе, под папиным зонтом на Красной площади и тупо жду, покуда пробьют куранты, объявляя начало парада. Отец с матерью решили через телевизор к празднику приобщиться, подальше от людей и суеты, а меня, маршала Гречко, лично Леонида Ильича, во главе остальных членов Политбюро, на дождик выгнали мокнуть. Отец говорит: дескать, это для Истории с Большой Буквы, потом поймешь и не пожалеешь.
Еще четыре минуты. А вдруг Ирка Диденко тоже где-то здесь, на Красной?.. Эх... Случайно бы так пересечься... Сразу бы ее под свой зонтик позвать...
Давненько я не сдавал анализы на присутствие в организме романтической влюбленности: и так знаю, что нет ее там и ближайшие лет тридцать-сорок — не предвидится.
Но ее отсутствие не помешает мне поразмышлять об этом светлом и чистом чувстве, хотя бы для просвещения благодарных потомков.
Любовь. Мне доводилось видеть в кино и читать в романах, как люди жертвуют ради нее деньгами, временем, здоровьем, семейным и служебным положением. Жизнью даже, своей и особенно чужой. А вот чтобы ревностью пожертвовать ради любви — о таком чуде слышать не доводилось.
Спрятать проявления ревности — да, пытаются, но чтобы совсем отказаться от нее — нет, не бывает.
Более того, поставленные перед альтернативой: сохранить любовь или ревность — 98% страждущих невольно выбирают ревность. Остальные 2% — убийство. И зачем она, такая, нужна, спрашивается? И откуда взялась?
Недаром, некоторые вдумчивые языколюбы (филологами их назвать язык не поворачивается) считают, что и само, некогда внедренное к нам, масонское слово "ревность" — это ими же обкромсанный для маскировки тэрмин "революционность". Не, ну презабавный народец эти масоны!.. Вот бы они действительно существовали в нашем мире, наряду с эльфами и гномами, влюбленностью и ревностью!.. Кстати о масонах! Горжусь собою по самые почки! Я ведь открытие сделал, как раз по теме! Есть на белом свете масоны! Да, сам Лев Толстой подтверждает это!
С чего началось? Насторожился я на главный роман Льва Толстого или, вернее, на то, как слышится и пишется его название: речь о "Войне и мире".
Были варианты:
— "Война и миръ"
— "Война и мiръ"
Подавляющее большинство исследователей сходятся в итоге, что правильнее, все же, "Война и миръ", ибо в прижизненных изданиях чаще всего напечатано именно так, с довольно редкими вкраплениями второго варианта...
(Миръ — это время без войны, мiръ — это общество, люди... "на миру и смерть красна")
Вот он, корень смысла, сокрытый от досужих взглядов!
Но вполне допускаю также, что Лев Толстой испытывал соблазн поиграть на разнице между звучанием слова и написанием.
Почему я так подумал? У нас дома книг-изданий Льва Николаевича — полки три, вплотняк набитые, в том числе и прижизненные. В одном из первых изданий, шестидесятых годов позапрошлого века, на обложке первого тома напечатано "Война и миръ", а под обложкой, на первой странице блока, напечатано "Война и мiръ". Помню я дважды изумился-удивился: первый раз, когда это обнаружил, а второй — когда попросил маму объяснить, а она замялась, затруднилась мне сходу объяснить. А отгадка оказалась довольно проста: в первой-то книге описывается именно мiръ того времени, то есть, российское общество начала девятнадцатого века. Я все это уяснил для себя и опять не удержался от скверной привычки — задумался: почему именно Пьер??? Блин, а действительно! Ведь он Петя, Пётр, Пётр Кириллович Безухов?
А потом понял: автор наградил своего героя светской кличкой! Он сам был масон по молодости лет, глыба наша, Лев Николаевич, и таким образом подавал тайные знаки-оповещения своим подельникам по тайному управлению миром. Кстати, на хрена?
И действительно, никто ведь не говорит, включая автора: "Андрэ Болконский, Нэт Ростова, Тео Долохофф, Мишель Кутузов..."
Предупреждая возгласы оппонентов-охранителей: юношу Ленского, персонажа из одного очень известного романа в стихах, никто не называл Вольдемаром, хотя он тоже провел юность, обучаясь за границей... Мiр жесток, а мир коварен.
— Товарищ тетя, поаккуратнее, пожалуйста, вы мне чуть глаз не выбили своим зонтиком!..
Ненавижу толпу. Если бы я был толпой — я бы себя ненавидел. И спрыгнул бы в пропасть, чисто по-библейски. Пьер — кличка, масонский никнейм, тут и спорить не о чем. Ох, уж мне этот русский язык, со всеми его богатствами, неустоявшимися формами, двусмысленностями... Вот уж где поле для поиска парадоксов. Например, если уж продолжить рассуждать о чувствах и словах, то, вероятно для противовеса, в находчивом, жизнерадостном и полном разума русском языке, у выражения "безответная любовь" есть один синоним: "несчастная любовь" и целых два оптимистических антонима: "взаимная любовь" и "взаимная разлюбовь".
Ляля Чиркова от щедрот своего большого сердца выделила мне целых четыре интимных эпизода, прежде чем мы с нею "остались друзьями". Я так понимаю, Ляле удалось помириться с другом-офицером Вадиком, и я стал... ну... не то чтобы лишним... Просто... практичному человеку, вроде Ляли, незачем плодить лишние риски, превращая любовные треугольники в любовные тетраэдры. Честно говоря, я совершенно был не против "отставки", поскольку обрел главное: прецедент этого... ну... соития, уверенность в себе и необходимые знания, опыт... Опыт в этом деле очень быстро нарастает, как я уже успел заметить на примере москвички Ляли Чирковой и однокурсницы, калужанки Ленки Яншиной, якобы далекой и непризнанной родственницы московского артиста Яншина, типа, седьмая вода на киселе. Два года крутилась в Москве, на третий сюда поступила. С Ленкой вообще одного раза хватило для возникновения-прекращения "близких отношений". Какая еще женитьба, какой союз кровоточащих сердец, что она дура вообще!? Меня Юрка Архипов, по прозвищу Юрка Хип, на сей счет предупреждал, ссылаясь на пару случаев из еще "рабфаковской" и абитуриентской жизни, которым он был не совсем посторонним свидетелем, да только я подумал, что он стебается. Выяснилось, что нет. Мда... Сентиментальность душновата. Вообще говоря, долгожданная заря взрослой жизни — престранная штука. Взять хотя бы... О! Начинается! У Красной площади голос прорезался! Без трех минут десять!
— Товарищ генерал-полковник! Войска московского гарнизона для парада построены. Начальник военной академии имени Фрунзе генерал Радзиевский.
Это генерал армии Алексей Иванович Радзиевский отдает рапорт младшему по званию, генерал-полковнику Владимиру Леонидовичу Говорову, который сегодня проводит парад. А принимать парад будет министр обороны маршал Гречко Андрей Антонович.
Голос из репродукторов гремит над всей Красной площадью, легко проникает сквозь двери, за которыми столпились те, кому сейчас стоять на главной праздничной трибуне страны, и даже сквозь стенки стеклянного гроба, где лежит набальзамированная мумия того, кто не признавал при жизни королей и богов, но сам посмертно стал идолом и богом.
— Генерал-полковник!.. А вот я никогда не был генералом-полковником, слышишь, Андрей? Из генерал-лейтенантов сразу в генералы армии скакнул, недавно... полгода не прошло... А то как-то несолидно: генеральный секретарь — и вдруг... Алексей Николаевич, а у тебя какое воинское звание? Не пора ли и тебе подтянуться, соответственно должности? А, Алексей?
Косыгин нехотя выныривает из своих дум: то ли шутит Лёня над ним, то ли честно интересуется...
— Капитан запаса я, и мне вполне достаточно.
Из дверей Мавзолея выходят вереницей члены Политбюро. Первым Брежнев, за ним Подгорный, потом Косыгин, потом Суслов, потом Кириленко... Для Подгорного очень важно быть в процессии вторым (а лучше бы первым!), в отличие от Косыгина, который с готовностью переместился бы в "первые", но равнодушен к толканиям за право быть поближе к брежневской спине. Он, Косыгин, реальный вершитель государственных процессов, а Подгорный — так... протокольный церемониймейстер.
Поднимаются на один пролет мавзолейной лестницы — далее короткая передышка, необходимая пожилым вождям всего прогрессивного человечества, которых в Политбюро ЦК КПСС уверенное и подавляющее большинство. Лестница вмурована в левое "плечо" Мавзолея, то есть, находится справа, если смотреть на него со стороны огромного войскового оркестра. Микуле повезло находиться в именно в "левой" части толпы. Хорошо видны задорные ямочки на щеках Леонида Ильича: Брежнев умильно улыбается народу, негромко произносит "с праздником". Рукой подать до верного ленинца, все морщины и пятна видны! Улыбка семейства гримасовых. Микуле вдруг стало весело отчего-то, редко же доводится вот так вот, вблизи, лицезреть... Отец был прав, пропихнув его сюда, в гости Великому Октябрю. Сугубо из озорства Микула вздевает зонт к небу и орет "Ур-ра-а-а!" Выкрик получился довольно громким: надо же, сам Суслов среагировал на истошный крик, с недоверчивой улыбкой всматривается прямо в Микулу. Глядит на него из-за номенклатурных спин еще один тип, явно из охраны: коротко, но внимательно ощупал его взором, и дальше глазами побежал, толпу перебирать.
Полковник Медведев привычно среагировал на очередной крик в своем секторе обзора... какого-то молодого оболтуса с зонтом, потом на другой, третий... на резкие движения... Нет, среди народа внизу все чисто, все штатно.
Взобравшись на самый верх трибуны, Брежнев проходит мимо "главного места" перед микрофонами и прижимается корпусом к правому краю мавзолейной трибуны, там тоже надобно ручкой помахать, с народом запросто поздороваться. По обычаю, сегодня министр обороны маршал Гречко будет речь произносить, и это хорошо, легче будет стоять. Подгорный, Косыгин, Суслов неспешно следуют сзади, лица у всех мокрые. Брежнев изнутри поправляет просторный плащ... Потом бурчит Подгорному:
— Коля, сколько там еще?
— Две минуты ровно, — отвечает Подгорный, кинув взгляд на циферблат Спасской башни.
— Успеваем. Чем завтракал сегодня?
— Завтракал?.. Да... вчерашнего супца навернул...
— А я творога тарелочку слабеньким-преслабеньким чаем запил и преотлично себя чувствую! Да, погодка нынче... Перчатки не забыл, и то ладно. Пора, занимаем места, куранты вот-вот.
Брежнев и остальные возвращаются на свое законное место в центре, возле микрофонов, и освободившееся пространство, послушные незримой команде, поспешно заполняют люди в погонах.
