— А вы? — спросил кто-то из зала.
— Что — мы? — на сей раз переспросил брат Томас.
— Что вас вынуждает быть жестокими? — спросил кто-то из зала. Отец Андреас был недоволен вопросом, а ещё более тем, что пришлось отвечать, но своё недовольство постарался скрыть, ответив как можно ласковее:
— Нельзя забывать, что и язычник, и христианин имеют одинаково испорченную грехом человеческую природу. Когда мы, христиане, достигли страны, которая ныне зовётся Мексика, мы убедились, что, с одной стороны, греховная природа человека схожа везде, и испанцам, и индейцам свойственны одинаковые страсти и пороки. Но в то же время мы смогли убедиться, сколь ужасен мир, где не знают Христа. Кровь невинных жертв человеческих жертвоприношений вопияла к небу! — говоря это, Андреас патетически воздел руки, — да, вот до чего доводит язычество!
— А до чего доводит христианство?— опять послышался голос с места. — Я там был и видел, что население живёт в нищете, хотя вы уверяете, что вы его облагодетельствовали.
— Но без нас там всё было гораздо хуже.
— Не спорю. Но почему ваша вера не помогает избавиться от голода и нужды, а наша позволяет? Значит, пусть ваша вера была лучше, чем их, но наша — всё равно лучше вашей.
— Ваша вера не может человека преобразовать, — ответил Андреас, — она годится для порядочного обывателя, но не знает святых.
— А кто это такие? — спросили из зала.
— Люди, достигшие необычайной высоты духа, с которых обычные люди должны брать пример.
На это какой-то молодой амаута ответил:
— А нам на критике христианства говорили, что святые — это такие люди, которые ходили грязными и вшивыми, а самые ненормальные из них так и вообще по много лет на столбах сидели, где ни сесть, ни лечь. Еду и воду им туда приносили, а нужду они тоже на месте справляли. Представляете, какая вонь от них была!
В зале захихикали, а Андреас покрылся пятнами.
— Вам, не познавшим христианской веры, не понять всей высоты их подвига, — сказал он.
— Подвига? — усмехнулся тот же молодой амаута (теперь Заря поняла, что это Якорь). — Так от подвигов польза должна быть. Защитить свой народ от врага, осушить пустыню, построить террасы в горах... ну хотя бы океан переплыть, чтобы узнать, что там за ним. А от этих вонючек какая была польза?
— Их молитвами мир спасался и спасается до сих пор! — воскликнул Андреас.
— И что, без них бы обязательно рухнул?
— Очень может быть.
— А почему у нас безо всякой такой ерунды ничего не рушится?
— Молитвами их спасался весь мир, в том числе и вы, хотя вы о том не ведаете.
— На наш взгляд — это просто сумасшедшие. Вы хотите учить нас сумасшествию? — спросил Якорь.
— Мудрость наша безумие перед лицом мира сего, — наставительно сказала Андреас, — наша христианская нравственность выше языческой. Какой из ваших божков говорил, что нужно отдать последнюю рубашку? Только Наш Господь говорил о таком! А какой бог говорил, что надо не мстить врагам? Только наш Господь говорил так! А вы чему учитесь с детских лет? "Добей без жалости врагов!", "Смерть за смерть, кровь за кровь!"? Вам и в голову не приходило, что врага надо любить и прощать, что месть разрушает душу? Это доказывает, что наша мораль не от мира сего, от Небес, а ваша от земли, в лучшем случае от примитивного здравого смысла! А кое-где и дьявол руку приложил.
Заря сидела потрясённая. Фразы про врагов и кровь были прямыми цитатами из священной для каждого тумбесца "Песни Мести", которую сложили во время Великой Войны, и в контексте песни эти призывы звучали отнюдь недвусмысленно. Мстить призывали "за смерть друзей, за дым пожарищ, за стон детей и слёзы вдов", и не до бесконечности, а пока враги топчут родную землю, потом пламя мести заливается кровью врагов.
— Андреас, не стоит, — сказал брат Томас, — они ведь не поймут, в чём ты упрекаешь их предков, защищавших свою родину. Ведь у нас, христиан, есть понятие о справедливой войне, и Великая Война под него подпадает. Что касается молитв за врагов, — то ведь они не понимают, зачем это нужно. Ведь они не верят в то, что без этих молитв их врагов за гробом ждёт вечная мука, а защищая свою родину, они были правы. Во всяком случае, не нам ставить им это в вину.
— Однако из-за своей победы в Великой Войне они оказались лишены света христианского учения на долгие годы, и потому не могли вести добродетельную жизнь, — процедил отец Андреас.
— Разве не могли? Даже ты не будешь отрицать, что и добродетель тут тоже встречается. Начать с того, что большинство местных жителей живут в единобрачии и даже не изменяют супругам. У них есть понятие о мужестве и воздержанности, и справедливости и милосердии. Мало того, здесь это встречается даже чаще, чем в Испании. И зачем говорить с ними о том, что им и так ведомо? Лучше объяснить им, почему языческая нравственность всё же не полна.
— Да, Томас, во многом ты прав, — сказал отец Андреас. — Ведь и язычник — не обязательно существо, погрязшее в пороках. Он может быть честным, смелым, щедрым, верным. Его сердцу также ведомо милосердие. Не в этом различие между христианином и язычником. Христианин ещё знает добродетель кротости, он может то, что не может никакой язычник — прощать своих врагов. Язычник ликует над трупом врага, христианин — скорбит. Поняли ли вы, чем мы отличается от вас?
— Что-то я не заметил у вас никакой кротости к врагам, — вставил молчавший до того Кипу, — если вы столь кротки, то почему так часто оскорбляете нас?
Отец Адреас вздрогнул как от резкого удара, и глаза его налились яростью.
— Так ты здесь, дерзкий мальчишка! — вскричал он. Его ярость после слов о кротости не могла не вызвать в зале смешков.
— А почему бы мне и не быть здесь, — ответил Кипу как можно невозмутимее, но в его взгляде, который уловила Заря, блеснуло понимание. Значит, главный амаута не просто так "не советовал" Кипу не приходить, значит, на этом настаивал сам отец Андреас, видимо, через наместника. Всё это стоит обязательно отразить в отчёте, который она на днях собирается послать Инти.
— О твоём дерзком поведении должно стать известно твоим наставникам, и они с тобой разберутся, — ответил отец Андреас.
— Хи-хи, — прокомментировал со своего места Якорь, — он будет жаловаться тем, кого христиане зовут не иначе как "нечестивыми языческими жрецами". Кипу, можешь не париться, он тут сделал против распространения христианства больше, чем все мы вместе взятые.
Отец Андреас елейно заметил:
— Видно, всё же не так сильна в вас добродетель уважения к старшим, как это должно бы. А, кроме того, язычник может быть добродетелен, но только... — монах сделал намеренную паузу, хитро прищурившись и подняв палец к верху, — только вопреки язычеству. Язычество же само по себе побуждает человека к жестокости и разврату, в конце концов последовательный язычник неизбежно приходит к человеческим жертвоприношениям. Вам кажется, что вы свободны от этого, но лишь потому, что вы слишком мало знаете о собственной стране. Да, мы, христиане, знаем правду, которую столь тщательно скрывают от вас. Ведь вы и не подозреваете, какие отвратительные оргии закатывает Первый Инка со своими приближёнными. Не знаете также, что в вашей стране приносили человеческие жертвы. Однажды Тупак Юпанки приказал отобрать 500 самых красивых детей и закопать их живьём! Во всех книгах о вашей стране рассказывается об этом.
Кипу ответил:
— Если так говорится, из этого отнюдь не следует, что это правда. Разве христиане были в Куско, чтобы видеть Первого Инку и его приближённых за оргиями? Нет, они записывают такие истории исключительно по слухам, а слухи нередко лживы. Что до Тупака Юпанки, то от него и до того времени, когда христиане впервые попали в Тавантисуйю, прошло около 50 лет, что христиане могли узнать точного о столь далёких временах?
— Но ведь откуда-то это взялось в наших книгах, — возразил брат Томас, — не могут же люди так лгать!
— А почему нет? — спросил Кипу, — про нас пишут много разной чепухи, вы уже не раз могли в этом убедиться.
— Однако ты же не будешь утверждать, что всё, что пишут про вас в наших книгах — клевета? — спросил отец Андреас.
— Буду. По большей части это действительно так. Тем более что именно вы, ваша Церковь запретила распространять написанные у нас книги в подвластных вам землях, так что вы можете лгать сколько угодно, а мы даже возразить не можем.
— Хорошо же, — хитро улыбнулся отец Андреас, — я сейчас расскажу о том, что говорится в наших книгах, а ты опровергнешь это, если сумеешь. Только не перебивай меня.
— Хорошо, — ответил Кипу.
Глядя в масляные глаза отца Андреаса, Заря пыталась понять, где тут подвох, но поначалу она не догадалась. Лишь позже до неё дошло... Андреас же рассказывал истории одну бредовее другой. Одна была про то, что якобы какой-то учитель ещё задолго до белых людей изобрёл буквы и алфавит, но инки, не желая, чтобы хоть кто-то знал грамоту кроме них (ибо тогда рухнула бы их власть), этого самого учителя сожгли. Затем рассказал, что Пачакути якобы приказал злодейски умертвить несколько тысяч захваченных им в плен вражеских знатных воинов. Дальнейшие истории уже слились в сознании Зари в какое-то сплошное кровавое месиво из убийств, пыток и казней. Она помнила, что после каждой истории Кипу пытался возражать, говоря, что в Тавантисуйю не могут казнить просто так, всегда по закону, а какой закон нарушил тот учитель, было неясно. Ведь не только в Тавантисуйю, ни в одной стране мира закон не может быть сформулирован по принципу "Не изобретай того-то и того-то", пока что-то не изобретено, о возможности этого и не подозревают. К тому же потом с появлением бумаги алфавит был введён. История про убитых пленников тоже была крайне сомнительной. Кипу напомнил, что для Пачакути было важно установить между народами отношения мира и братства, а жестокая и бессмысленная расправа над беззащитными пленниками не могла не вызвать справедливого гнева их народа. Это для Пачакути было никак не нужно. Другое дело, что враги, дабы их войны сражались до последнего и не сдавались в плен, могли распространять вот такие клеветнические слухи. То, что это ложь, было очевидно и потому, что даже Андреас не мог внятно ответить на вопрос — а зачем это Пачакути было нужно? Впрочем, священника это не смущало — по его логике, "кровавый тиран" должен убивать уже просто потому, что он кровавый тиран. Потом Кипу куда-то вызвали, и последующие истории остались без его комментариев.
Когда поток историй иссяк, отец Андреас закончил такими словами:
— Знайте же, дети мои, Господь долго терпит, но рано или поздно его терпение истощится, и его гнев обрушится на головы тиранов. Кайтесь, дети мои, кайтесь, пока не поздно!
— А почему мы должны каяться за то, что было так давно, что даже неизвестно, было или нет, и как оно происходило? — спросила одна женщина.
— Но ведь в корне этих злодеяний лежит язычество, — ответил отец Андреас. Если вы покреститесь, в вашей стране уже будут невозможны подобные преступления.
— Не надо, все мы слишком хорошо знаем, на что способны христиане, — вставил ещё кто-то, — даже один ваш священник сказал, что во имя Христа они нарушали каждую из его заповедей.
— Но у христиан, даже дурных, есть всё же возможность покаяться и спастись, а язычники обречены на адское пламя.
— Но ведь мы не про ад и не про спасение, говорили, а про то, чья мораль лучше здесь, на Земле, — вставил вернувшийся Кипу, — от того, что злодей покается потом перед вашим богом, его жертвам не легче.
— Но христианский злодей может примириться с жертвой после покаяния!
— Что-то не помню таких случаев, — ответил Кипу.
— Ну, ведь мы видим даже не всё из происходящего на Земле. Вероятно там, за роковой чертой...
— Я там не был, да и никто из вас, христиан, также. Откуда вы можете быть уверены, что и кому там прощается. Может, как раз покаяния злодеев, творивших свои мерзости в расчёте на то, что потом всё равно покаяться можно, как раз и не принимаются? И в любом случае, если точку в нашем споре могут поставить лишь там, почему вы так заранее выносите нам приговор? Так и не объяснив, почему мы должны каяться в том, что якобы делали наши предки. И то неизвестно, делали они это или нет, я уже высказал свои сомнения.
Молчавший до этого момента Ветерок добавил:
— А по мне не важно, было это или нет, если это было, то плохо.
— Как это неважно? — раздалось сразу несколько возмущённых голосов.
— Ветерок, ты что? — громко шепнула ему Заря, — по-моему, очевидно, что христиане эту чушь просто выдумали. Никогда не поверю, чтобы у нас могли убивать людей просто так. Даже в самые суровые времена.
— А я не уверен, что не могли, — ответил Ветерок громко. — В нашей истории немало грязных пятен.
— Вот видите, даже ваш амаута согласен с нами, — торжественно сказал отец Андреас.
— Жаль, что меня вызывали, и я не услышал всего, — ответил Кипу, — но если те истории, которые рассказывали без меня, столь же бредовы, как и две первые, то это лишь говорит о неспособности христиан понимать наши аргументы. Но если они не понимают меня сейчас, с чего их предки должны были лучше понимать наших предков?
Отец Андреас был силён по части нагнетания эмоций, но логика не была его коньком, к том же он заметно устал и был раздражён тем, что своей цели не достиг. Истерически воздев руки к небу, он закричал:
— Ваше государство уже два раза стояло на краю гибели, разве это не знак Небес?! Но вы глухи к их предупреждениям.
— Но почему же оно тогда выстояло? Значит, оказалось сильнее, чем ваши небеса?
— Дьявол силен, но с нами Бог!
— Да, а почему же вы тогда проиграли Великую Войну? Значит, ваш бог не так силён, как вы кричите.
— Когда Господь покарает тебя, ты по-другому запоёшь!
— Ну, значит, ждём небесной кары, — улыбнулся в ответ Кипу. Последнее слово осталось за ним, ибо отец Андреас в ответ мог только злобно сверкнуть глазами. Народ, поняв, что проповедь окончена, стал расходиться. Заря подумала, что касательно последнего Кипу не совсем прав. То, что инки сбросили иго испанцев, а потом выиграли Великую Войну, могло и не случиться. Не случилось же в Амазонии, несмотря на все старания. И ещё ей вдруг стало страшно за Кипу. Какими злыми глазами на него посмотрел отец Андреас! Похоже, он это дело так не оставит. Хотя что он может сделать? Кипу злит его с первого дня, но до сих пор жив-здоров, значит, Андреас, как бы ни ненавидел, что-либо сделать тут бессилен.
Кипу и Ветерок, выйдя после проповеди вместе, так и шли вдвоём по улице и беседовали, точнее, жарко спорили. Шедшая в пяти шагах от них Заря могла слышать каждое слово.
— Зачем тебя вызывали? — спросил Ветерок.
— Так, ерунда какая-то. Кому-то там показалось, что я слишком нападаю на "знатного гостя", и мне решили прочитать лекцию на тему вежливости. Как раз чтобы помешать мне опровергнуть его бред.
— А ты уверен, что это бред? Ты же не всё слышал.
