— Вот что, ты уже выучился многому. Пора подумать о государственной службе. У меня как раз есть дело, которое должно прийтись тебе по душе. Хочу назначить тебя на должность Главного Оценщика. Тем более что ты можешь совмещать эту должность с дальнейшей учёбой.

— Я так понимаю, что это что-то вроде главного цензора?

— Не совсем. Цензор просто запрещает. А Оценщик должен именно оценить последствия опубликования для нашей страны. Дело в том, что лесов у нас мало, и если бездумно тратить бумагу на всякую ерунду, то горы облысеют. Поэтому, прежде всего, надо браковать произведения низкого качества. Ну и вредное, клеветническое тоже надо отсеивать. Если произведение можно исправить, то нужно как следует объяснить это автору. Тут нельзя просто сказать только "да" или "нет", нужно критиковать как можно более чутко и внимательно.

— А почему меня надо сразу Главным Оценщиком? Разве просто оценщиком нельзя? А если я главным не справлюсь?

— Справишься. Ты подходишь по всем критериям. У тебя есть важная заслуга перед нашим государством и есть литературный вкус. Пьесу "Позорный Мир" ты просто отлично перевёл на испанский. Простые оценщики — люди из народа, они показывают, как это произведение воспринимаются простыми людьми. Но всех тонкостей они не понимают. А у тебя достаточное теперь философское образование и нет страха перед авторитетами. Хотя, конечно, звание философа в ближайшее время получить будет надо...

— Я не знаю, для меня это всё как-то неожиданно... А как можно получить звание философа? Это, наверное, очень сложно?

— Лично для тебя это сложно быть не должно. Ты должен написать философский трактат, всё равно на какую тему, и три уже имеющих такое звание должны написать на него благожелательные отзывы и счесть тебя достойным этого. Я уверен, что трактат ты написать сможешь. Порекомендовать его прочесть кому-то я тоже могу.

— Ну, мне так боязно представать перед мудрецами...

— Ну да, тебе до сих пор кажется, что философы — это оторванные от жизни мудрецы. Ну, некоторые порой и превращаются во что-то подобное, но всё-таки и у них за плечами обычно практический опыт длинною в жизнь. Как жаль, что я сам в своё время не добился этого звания.

— Не добился? Но почему? Разве для Первого Инки есть что-то невозможное в таких вопросах?

— Да не то чтобы невозможно. В юности мне пришлось прервать учёбу из-за войны, я думал, что смогу продолжить после, но Горный Поток сказал мне, что выбирает меня своим преемником, и мне пришлось отказаться от намерения стать амаута уже навсегда. Впрочем, звание философа всё-таки ещё мог получить, мало того, оно давало бы мне дополнительные шансы на выборах, ведь мой соперник Горный Лев имел такое звание.

— Имел?! Кто же ему дал?

— Ну, это звание он вполне заслуживал. Он был далеко не глуп, надо отдать ему должное, и мыслить оригинально вполне умел. Да и язык у него был довольно яркий. У него было много природных талантов, но всё сгубили авантюризм и честолюбие, толкнувшее его на путь измены. Но мне было как-то неловко, что меня могут наградить этим титулом просто из лояльности к Горному Потоку или ещё по каким-то посторонним поводам. Я решил прибегнуть к обходному пути. Написал трактат и отправил его философам под чужим именем. Два отзыва я успел получить, а третий вышел уже после того, как Горный Поток умер и прошёл съезд. Ну а мне уже неловко было возлагать такое звание поверх льяуту. Опять же, со стороны можно подумать, что мне решили польстить. Вот я и не стал настаивать.

— Я понимаю тебя, государь.

— Плохо только то, что я не смогу дать благосклонный отзыв на твой трактат. Точнее, могу, но это не будет считаться напрямую. Кстати, я принёс тебе свой трактат, можешь с ним ознакомиться и потом передашь обратно через Лилию, — Асеро достал из кармана тонкую брошюру. Юноша взглянул на обложку. "Об отношении языка к обычаям" — было написано там. Название вызывало любопытство, и бывший монах поклялся себе, что обязательно прочтёт этот трактат.

— Ну, так как, ты согласен? — спросил Асеро.

— Я, конечно, ознакомлюсь, и думаю, что трактат для меня написать будет не так уж сложно, я и сам собирался написать нечто такое... Дело в том, что я, кажется, понял, что почему идеи разумного общественного устройства не находят отклик в сердцах европейцев, и что может это изменить...

— Понял? Да, похоже, ты из немногих людей, которые способны взглянуть на эту проблему свежим взглядом и понять то, обо что мы спотыкаемся. Трактат на эту тему вызовет интерес, это несомненно. А значит, отзывов придётся ждать недолго.

— Но вот что касается самой должности Главного Оценщика, я как-то боюсь не справиться, ведь это очень ответственно.

— Послушай, но ведь надо же с чего-то начинать! И чем скорее, тем лучше. Пока формально эти обязанности выполняю я, но на деле тут основную работу выполняет моя жена. А скоро она этого делать не сможет, она ждёт ребёнка. Так что как раз у тебя есть время поучиться у неё. Если что, она тебе объяснит. И есть ещё один человек, который тебе будет помогать. Он пусть и простой оценщик, но многое чует верно.

— А его почему нельзя сделать главным?

— В принципе, можно, но его наши писатели не примут. Видишь ли, он был в Амазонии, и его подозревают в тесной связи с людьми Инти. Хотя на службе у Инти такой человек состоять не может, в Амазонии его сильно изранили, так что он не очень здоров. Но с Инти он там пересекался и относится нему хорошо.

— Ну что тут дурного? — не понял бывший монах, осознав, что многие тавантисуйские нюансы он всё-таки ещё не усвоил.

— Конечно, ничего дурного тут нет, но наши литераторы таких, возможно связанных с Инти, не любят. А ты с людьми Инти не связан, лишних конфликтом тут быть не должно. Такое дело не займёт у тебя всё время, ты вполне можешь доучиваться параллельно. А если ты получишь звание философа и хорошо покажешь себя на это должности, то со временем можешь получить синее льяуту, и я тебе доверю Газету.

— Я не настолько карьерист, мне как-то неудобно... — всё ещё мялся Золотой Подсолнух.

Асеро взглянул на него умоляюще и заговорил шёпотом:

— Именно что не карьерист, мне как раз и нужны такие. Я как раз хочу вырастить замену Жёлтому Листу, которого подозреваю в дурных делах против меня, но у меня нет доказательств. Я хотел бы его спровадить подальше, но пока об этом молчок. К тому же... я знаю, что ты влюблён в Прекрасную Лилию, но если у тебя не будет синего льяуту, то как я могу позволить вам пожениться? Вернее, могу, конечно, но это многими будет осуждаться. А я хочу, чтобы вы стали мужем и женой, с тобой ей будет надёжно, даже если со мной что случится... Да, мне опять приходится опасаться за свою жизнь, хотя прямых покушений с того случая ещё не было. Но эти мерзавцы-англичане, кажется, раскусили, что я не пойду на серьёзные уступки, и могут попробовать меня убрать. Доказательств этого у меня нет, так, общие соображения. А тебе тоже надо быть внимательным, и не попасть в какую-нибудь ловушку. Жёлтого Листа опасайся.

— Хорошо, я согласен, — ответил юноша.

— Я знал, что не ошибусь в тебе, — сказал Асеро и слегка обнял юношу. — Примерно послезавтра жди приглашения предстать перед Носящими Льяуту. Я буду рекомендовать тебя официально, но понятно, что о нынешнем разговоре молчок. Да и там ничему особенно не удивляйся.

Инка прижал палец к губам и заговорщицки подмигнул.

— А если я всё-таки не справлюсь с обязанностями? Меня не отправят ворочать камни в каменоломне?

— Ну, если просто честно не справишься, то значит, уступишь свою должность более подходящей кандидатуре и попробуешь себя на другом поприще. Узнаю себя в молодости. Мне тоже казалось страшным не справиться. Но как видишь...

Трактат "Об отношении языка к обычаям" бывший монах быстро проглотил. Дело в том, при присоединении новой территории требовалось искоренение вредных обычаев, какую-то часть, вроде человеческих жертвоприношений и людоедства, искоренять требовалось сразу, что-то по мере возможности. К тому же после очередной войны с каньяри опять всплыли вопросы, что было упущено, что каньяри раз за разом возвращались к набегам и кровной мести. Видно, нашлись умники, которые сочли что виною тому язык каньяри. Язык, являющийся, по мысли этих умников, частью обычаев. Юный Асеро блестяще разбил доводы тех, кто считал язык просто обычаем наравне с другими и столь же легко поддающимся замене. Также он приводил примеры изменений в жизни разных народов, не менявших ни грамматического строя, ни основного словарного запаса языка, и делал также оптимистический вывод, что и европейцам их языки не должны мешать воспринимать науку о мудром государственном устройстве. На испанский труды древних даже переведены, и если они не доходят до белых людей, то не по языковым причинам. Поскольку язык не обычай в обычном смысле этого слова, то и отменить его указом нельзя, да и не нужно.

Смущённо передавая книгу Прекрасной Лилии, он увидел, что девушка хитро улыбается. В ответ она передала ему какой-то запечатанный пакет. "Я знаю, что мой папаша уже решил тебя к делу приспособить". В пакете было приглашение явиться во дворец к носящим льяуту сегодня же.

В общем-то, такая спешность не была здесь чем-то из ряда вон выходящим. Как-то специально принаряжаться юному амаута было не нужно, одежда у него на все случаи жизни одинаковая. Вечером юноша, даже не заходя к себе в комнату, отправился во дворец.

Золотой Подсолнух думал, что надо идти в тронный зал, но дворцовый страж, которому он показал приглашение, объяснил ему, что тронный зал — это для гостей, а раз Носящие Льяуту пригласили его к себе, то значит, его посторонним не считают и будут принимать его в комнате для совещаний. Юноша хотел спросить, почему для совещаний не используется тронный зал, но не решился. Впрочем, когда он вошёл к носящим льяуту, он понял почему. Они сидели за круглым столом, и сам Первый Инка считался среди них первым среди равных — его голос не был решающим. Первый Инка ласково поприветствовал его и указал на место за столом. Потом он стал представлять ему уже пришедших носящих льяуту и их заместителей. Бывший монах старался запомнить их, но с первого раза это было сложно, тем более что юноша очень волновался. Впрочем, тех, кто часто брал слово, он потом всё-таки выучил. Юноша также удивился и смутился, когда увидел Верховного Амаута, и понял, что в роли заместителя, а точнее, заместительницы у него была Радуга. Впрочем, добрая старушка ему улыбнулась и сказала:

— Буду тебя рекомендовать. Теорию изящной словесности ты изучил хорошо.

Юноша был польщён таким комплиментом, впрочем, похвала его несколько смутила — ведь изучать это было легко и интересно, не математика какая-нибудь.

Мысленно бывший монах про себя также отметил Жёлтого Листа (тот ему сразу не понравился), и Славного Похода, главного полководца страны. Рядом с Асеро сидела его супруга.

Наконец, все собрались. Первый Инка начал речь:

— Итак, братья мои, после того, как Жёлтый Лист ушёл с должности Главного Оценщика, встал вопрос о новом назначении. Я рекомендую вам этого молодого человека по имени Золотой Подсолнух. Во-первых, он делом доказал свою верность нашему государству, так что нет оснований опасаться его нелояльности, а во-вторых, он хорошо знает как нашу, так и европейскую литературу, да и сам изящной словесности не чужд. Он перевёл на испанский язык пьесу "Позорный Мир", и перевёл весьма талантливо. Что касается знания нашей философии — то он, по словам его учителей, разбирается в неё весьма неплохо, и хоть не имеет звания философа, но это лишь вопрос времени. Всего этого, я полагаю, достаточно, чтобы рекомендовать его на эту должность.

— А почему нельзя дождаться, пока он получит звание амаута, а потом уже назначать на эту должность? — спросил холодно Жёлтый Лист.

— Я считаю, что оставлять это место вакантным надолго нельзя. Пока с этими обязанностями справлялась Луна, но она скоро не сможет этого делать, — Асеро еле заметным жестом указал на округлившийся живот своей супруги.— А нужно иметь возможность назначить другого, если юноша по той или иной причине не справится.

— Думаю, что нужно спросить самого юношу в первую очередь, — сказала Луна.

— Разумеется, давай, Золотой Подсолнух.

Бывший монах встал и, стараясь подавить заикание, заговорил:

— Всё, что тут про меня было сказано — чистая правда. Ответственное дело, которое мне готовы поручить, я буду стараться выполнять добросовестно, звание философа тоже постараюсь заслужить. Я всё сказал.

И юноша сел.

— У кого есть какие возражения? — спросил Асеро.

Руку поднял Киноа.

— Мне кажется, несколько неосмотрительным давать столь важный пост человеку, рождённому и выросшему вне Тавантисуйю. Поймите правильно: не то чтобы я его в измене подозревал, но всё-таки тонкостей наших он может не понимать, это надо с молоком матери впитывать.

— Это весомо. Однако на оценку проходят книги не только из нашего мира, но и из христианского. И тут у него с чутьём будет получше, чем у многих из нас вместе взятых. А если он что проглядит, то его рядовые оценщики поправят. В общем, я думаю, что надо дать ему срок в три месяца, а потом посмотрим.

— Я думаю, что нужно высказаться в первую очередь тем, кто разбирается в изящной словесности, — сказал Небесный Свод.

— Хорошо. Горный Ветер, у тебя есть что сказать?

— Да. Братья мои, если бы не трагически обстоятельства в моей семье, подкосившие здоровье моего отца, я бы сам взял эту должность, тем более что и сам не чужд изящной словесности и переводил сонеты с английского. Но увы, теперь я этого просто не потяну вместе с основными обязанностями, а работа должна выполняться добросовестно. Что до такого момента, что он детство и юность провёл за границей — так по мне это скорее в его пользу говорит. Он видит все преимущества Тавантисуйю и не будет потворствовать развалу из-за капризов мелочных и глупых людей. В общем, я бы ему доверил такую работу.

— Радуга, а ты что скажешь?

— Могу сказать только хорошее. Он старательно учился, талантлив, и в том, что касается морального облика, никаких нареканий нет. И в изящной словесности он достаточно хорошо разбирается.

— А вот у меня насчёт его морального облика сомнения, — сказал Жёлтый Лист. — Он ведь бывший монах, а среди монахов нравы весьма сомнительны, к тому же он довольно смазлив лицом... Короче, я хотел бы знать, доводилось ли тебе, Золотой Подсолнух, быть с мужчиной как с женщиной?

Бедный Золотой Подсолнух только густо покраснел, не решаясь ответить что-либо. За него вступилась Радуга:

— Да откуда у тебя такие грязные мысли? Неужели не видно, что юноша чист и невинен, и ему даже стыдно от одной мысли о таком.

— Твоим заверениям о чистоте его морального облика верить резона нет, твой собственный моральный облик ещё заставляет тоже вызывает сомнения. Ведь ты не дева на самом деле, Радуга!

— Что ты имеешь в виду?!

— А то, что когда ты с Инти по Амазонии шаталась, то у тебя любовник был. Ты от него залетела и вытравила плод! И после этого ты ещё смеешь называться Девой Солнца, грязная шлюха!