"Песчаный скат" казался мне огромным.
На самом деле он был обычным паромом, который каждый месяц ходил от побережья до трех островных столиц. Я шел вдоль высокого борта и ради развлечения пытался вспомнить, на каком корабле сам когда-то давно прибыл на материк. На этом? Вряд ли. На эвакуацию стянули всю технику, что могла плавать.
Ремонтники отдыхали в стороне. Миль тестировал печати, и его свита каждый раз разочарованно вздыхала, когда построенные цепи рушились одна за другой. Заклинатели, ходящие за Милем вслед, ненавидеть его не переставали, но теперь к ненависти добавилось нездоровое обожание.
Один раз мимо прошел Олвиш, не глядя налепив на цепь две печати, и цепь падать перестала. Я думал, что сегодня меня уже ничего не удивит, когда Олвиш ушел болтать с ремонтниками. Хотя я ни разу не видел, чтобы Олвиш ругался с Милем — я не видел, чтобы они вообще разговаривали.
— Олвиш, как и все Элкайт, не подарок, — пожал плечами Миль. — Но ведь нам могла достаться Юлия.
Юлия была замечательным человеком. Окружающих спасало только то, что она светлая.
Я слушал, как нервные волокна шевелятся в машинном блоке и разрастаются по обшивке, по приваренным заплатам. Ссыльных темные отправили далеко не на сами Острова; гораздо дальше, чем Острова, и запечатали тот путь особой печатью, и потому требовалось плыть не только проторенным маршрутом, но и приличное расстояние после. "Песчаный скат" был старым пассажирским паромом, потерпевшим крушение и поднятым из воды, и на такие подвиги не годился.
Матиас сидел в воротах, в тени от ворот; перед ним мерцало с десяток тренировочных печатей-"рыбок", названных так за характерные нырки, которые они делали при нарушении концентрации. Держать все десять было крайне нелегко. Намеки Нэттэйджа разом всплыли в памяти, и я одобрительно — я очень старался, чтобы это было действительно похоже на одобрение — кивнул:
— Хорошая работа.
Матиас поманил печати ладонью, те выстроились перед ним, с щелчком соединившись как соты. Воздух в центре задрожал; кипарис, попавший под прицел, согнулся, высыхая на глазах, и так и остался изломанной корявой фигурой.
— Вы, человечки, тоже умеете интересные штуки, — снисходительно отозвался заарн и показал книгу с обложкой из человеческой кожи. — Мой Лорд не просто так отдал это мне.
Я отдал, чтобы это страшилище мне глаза не мозолило. Ну... по крайней мере, заарн в настроении.
— А вы его раньше кормить не пробовали?
Я задумался и решил не отвечать. Миль всплеснул руками:
— Рейни, а что вам непонятно во фразе "заарны — это твари, которые созданы, чтобы жрать разумных существ"? Признаться, я надеялся, что ваша тварь настолько тупая, что до нее вплоть до голодной смерти не дойдет, и вы ее заморите, но кто ж тут ждет от будущего хорошего. Что скажете о корабле?
Я посмотрел на нависающую над головой стальную махину и осторожно предположил:
— Это... похоже на корабль.
— Эта старая лоханка наполовину состоит из магии, плавает с помощью магии и не тонет только благодаря магии. Рейни, вы же с Островов! Вы не знаете, как устроены корабли?
— Да, я с Островов. Могу рассказать, как устроена лодка. Там есть доски и весла.
— Короче, — потеряв терпение, перебил Миль. — Вы потонете, как только встретите большую волну. Возможно, большая волна потонет, встретив вас, но корабль это не спасет...
— И все же я призываю снова поговорить о дизайне, — Лоэрин влетел прямо между нами. Ремонтники и заклинатели, толкущиеся у корабля, испарились в единый миг. — Черный — это прошлый век. Черный создает нам негативный образ. Вот Ньен, к примеру, стреляет в любой черный корабль!
— У Ньен корабли тоже черные. Они просто стреляют по всем чужакам подряд.
Даже если находятся в чужих территориальных водах.
Решить вопрос с цветом можно было легко — поменяв краску на темно-синюю, и никто из темных не заметил бы. Другое дело, где найти столько хорошей синей краски. Темные, которые половину цветов видели как один, предпочитали не измышлять лишнего.
— Но можно же подумать о маскировке!
Я придержал один из эскизов, которыми он размахивал:
— А подо что собираются маскироваться... розовые спирали на белом фоне?
А в создании стелы памяти от островных Лоэрин точно не участвует?
— Под гигантских медуз, — скрипуче предположил Миль. — Вы представьте, приплывет светлый магистр в океан, и все медузы соберутся на него смотреть. И что вы будете делать?
— На корабле будет абсолютное большинство темных. За их зрительный комфорт и ментальную безопасность отвечает Шеннейр, — я вернул эскиз обратно. — Отправляйте ему.
На смешок от Миля нейтрал не обратил ни малейшего внимания:
— А что сделает? Дизайн не дизайн, но начинку и приборы я создаю. Может быть, это у них особая конфигурация такая.
Но бороться за вид приборов Лоэрину было не так интересно. После того, как Шеннейр увидит дизайн, приборы его уже не тронут.
Я дождался, пока он отойдет на достаточное расстояние, и с запинкой спросил:
— Как вы думаете, что сейчас с Шеннейром?
Темный магистр встанет на ноги, верно? Он же не бросит меня один на один с этой оравой?
— Что с ним будет? — Миль с наслаждением потер перчатки — как насекомое, потирающее лапки. — Лежит в темной комнате.
— "Темной комнате"?
— Темной-темной, узкой и низкой, без единого лучика света, без единого звука... Пожираемый болью, только своей болью, не в силах ни уснуть, ни забыться... Какое сожаление, что ему свои наверняка оборудовали темную комнату заранее.
— Миль, а что так подробно? — я прислушался к эмпатии, и с подступившим подозрением продолжил: — Вы тоже жрали это сердце? Вы за кого-то ручались? Или... с вами кто-то делил его пополам?!
С каждым словом лицо мага становилось все унылей и унылей:
— Я сам на себе экспериментировал. Не спрашивайте, жажда нового.
А я ведь ударил прямо по-больному. М-да. Никто не дружит с Милем.
Точнее — Миль ни с кем.
К моему удивлению, Лоэрин далеко не ушел — вместо того, чтобы нести окружающим свет своей фантазии, он сидел на краю мола и складывал из эскизов бумажную фигурку. Я подошел и встал за его спиной, и артефактор хмуро произнес:
— Помните наш разговор об особых дарах и вратах в Заарней? Я попросил Лонгард записывать все мои действия.
Ветер подхватил бумажный аэропланчик и ударил о камни. Лоэрин невесело усмехнулся:
— Последнее, что на записи — я отключаю запись.
На мгновение стало тяжело дышать — как будто трещины, расколовшие мир, подобрались к самым ногам. Потом я поднял бумажную фигурку и вернул владельцу:
— Как вы смотрите на то, чтобы помочь Гвендолин? Нервной сетью замка она занимается сама, но помощь в настройке приборов от самого талантливого специалиста в Аринди незаменима. И там осталось еще несколько этажей, до которых ничьи руки не дотянулись. И все под надзором инфоотдела, разумеется.
В потухших глазах зажегся огонек; Лоэрин кивнул и, на ходу возвращая легкомысленность, направился обратно к кораблям. С Олвишем нейтрал разминулся, даже не заметив — они жили в совершенно разных мирах.
Я даже не стал грустить, что разговор Олвиш вновь начал с обвинений.
— Почему никто не занимается убежищами?!
Олвиш выдавал сам себя. Зачем он обращался ко мне, раз считал меня светлым, от которого ничего не зависит?
— Вам нужно — вы и займитесь, высший маг Олвиш Элкайт, — я вяло проследил за его движением — явной попыткой задержать. — Да, срывать плохое настроение на том, кто не станет отвечать — положено всем темным или ваше личное пристрастие? Или светлые — уже не люди, перед ними можно показать, что вы... как вы сказали на совете...
"Уроды"?
Эмпатическое поле полыхало от злости и омерзения. На контрасте с остальными высшими эмоциональность Олвиша была просто упоительна.
— Вы — отвратительный магистр, — кое-как справившись с собой презрительно процедил он.
Что-то новенькое.
— Всегда мечтал возглавить темную гильдию, чтобы быть ей хорошим магистром. Ха!
— У вас нет ни малейшего умения приказывать.
— А кто вы такой, Олвиш, чтобы я вам приказывал? Что вы полезного сделали, чтобы я вам приказывал?
Высший задохнулся от возмущения:
— Без меня вы бы даже не подняли волновые башни!
— Ах да, — я равнодушно покосился на море. — Хорошо. Вы можете заняться городскими убежищами. Это будет весьма предупредительно и мило с вашей стороны.
Каким-то чудом он сумел сдержаться.
Я сам не знал, почему продолжал злить Олвиша — должно быть, потому что он это позволял. Из всех высших только Олвиш не нашел себе места в новом мире — только потому, что, в отличие от всех высших, даже не пытался. Зачем, если он и так мог выполнять те задания, которые хотел, и маяться дурью во все свободное время? Семье Элкайт все позволено. Все позволено, кроме как воскрешать мертвых.
Олвиш не уходил, словно разрываясь от противоречий, и даже эмпатическое поле поутихло. Должно быть, история с Джиллианом и наказание на мага повлияли; хотя я мог заранее предсказать, что эффект будет недолгим.
— Какими были Юрий и Юлия? — наконец спросил Олвиш.
Какими были маги Элкайт?
— Храбрыми. Отчаянными. Очень упорными.
Теми, кто был готов умереть ради нас? Теми, кто умер ради нас? Сумасшедшими опасными фанатиками?
Матиас обескураженно следил за нами через одну из своих печатей.
* * *
В истории с памятной стелой был только один хороший пункт — она обещала закончиться. Белую арку водрузили на высокую скалу, и ее было видно из Кипариса, Нэтара, стройки штаба гильдии и вообще отовсюду. Чтобы она мозолила темным глаза и напоминала о том, что они сделали не так. Например, не добили всех возмущенных. Оставался самый прекрасный, завершающий этап, и Нэттэйдж по такому поводу уже полностью пришел в себя и теперь нервно крутился на сиденье и доставал меня на тему речи.
Доверить речь Милю было еще страшнее, чем Шеннейру. Доверить речь Шеннейру было катастрофой. Нэттэйдж имел на Побережье реальную власть, и за это его не любили, Гвен держалась в тени и за пределами гильдии известности не имела. Что может наговорить Олвиш после эпохального озарения на совете — неизвестно, и неэтично проверять это на мирных гражданах.
Даже если Темный Лорд Норман больше не будет со всеми хорошими намерениями говорить о стратегических людских запасах, это ему все равно никогда не забудут.
Речь доставалась мне. Я даже не сразу осознал, что все торжественное так и задумывалось изначально.
— Но хотя бы на Острова мне можно отплыть без речей, проводов и хорового плача?
Нэттэйдж чуть ли не подскочил от возмущения:
— Ни в коем случае! Вы светлый магистр, который отправляется спасать Острова! Это вдохновляющая вещь, а вдохновляющие вещи нельзя делать тайно.
По-моему, Нэттэйдж принимал меня за психологическое оружие массового поражения, которое, раз уж попалось в руки, требовалось использовать на полную катушку. Как жаль, что совету Шеннейра — "просто посылайте их, если обнаглеют, светлый магистр" — я последовать не мог.
— Развейте мои сомнения, Нэттэйдж, вы не реализуете через меня свои тайные мечтания? Слава, народная любовь и все подобное?
Обижаться глава внутренней службы не стал, спокойно сложив руки на коленях и обстоятельно ответив:
— Я — всего лишь тень. Я никогда не мешал другим сиять.
Надеюсь, я не угадал.
Белая арка стояла на вершине скалы. Врата на юг — так, чтобы глаза мертвых всегда смотрели на море. Шеннейр уже был здесь; не приехать с его стороны было бы оскорблением, прибыть — немногим лучше. Я с интересом убедился, что темный магистр выглядит как обычно и ведет себя как обычно, и "темная комната" не оставила на нем зримого отпечатка. Но темный магистр не имеет права показывать, что он ослаблен или болен. Ненавидящие взгляды соскальзывали с него, ничуть не раня.
Арку воздвигли на высоком постаменте — с вырезанной печатью стабильности, чтобы арка сохранилась, даже если на нас упадет неконвенционное проклятие. От меня требовалось торжественно зажечь огонь в лампадке, вмурованной в замковый камень, сказать пару слов и забыть все, как страшный сон. Это ничего не изменит и никому не сделает лучше, но люди имели право на скорбь.
Множество глаз смотрели со всех сторон. Кажется, я начинал потихоньку бояться людей.
Вырезанная в камне печать вилась под ногами. Я обернулся и внутренне вздрогнул. Всех собравшихся магов словно делила незримая черта. Серая форма Нэтара, черная полувоенная форма шеннейровских магов. Островные, ашео, мирринийке и полукровки против резко отличающихся от побережных народов северян-ла'эр. Все это явно проделано специально.
Ла'эр редко селились на Побережье — они не любили море, и, говоря откровенно, их на Побережье не пропускали. Вражда мирринийке и ла'эр всегда имела глубокие корни: противоборство между исконными народами Аринди и пришельцами из других земель, колонистами юга и колонистами севера. Да, Шеннейр у нас армия, в армии боевые маги, а боевики — это как раз ла'эр, и приехали они в том, что было. Своих заклинателей, а уж тем более островных, Шеннейр на Побережье не потащил, оставив в безопасности в Мэйшем. Но посыл не просто намекал, он буквально лез в глаза. Мы — хорошие, мы с вами, а темный магистр — он не наш, он чужой, он враг. И эти ла'эр, кто их вообще сюда звал, никому не кажется, что эти ла'эр — поголовно убийцы и темные маги? Все то согласие, которое Аринди достигала долгие годы, рассыпалось на глазах.
Лампадка вспыхнула, заливая площадку безжизненным светом, не оставляющим теней. Ну вот, на маяке сэкономили.
— ...Прошлое преподало нам жестокий урок.
Самое лучшее, что смог сделать Шеннейр — это не показывать никаких эмоций. По крайней мере, он не смеялся.
Эршенгаль вновь надел мантию с белой каемкой. Я решил, что кто-то из его родни был светлым — обычная ситуация. Нэттэйдж показывал внешне положенную случаю мину и внутренне — недовольство, что я зарубил все двадцать страниц предложенной речи. Объективно речь была неплоха, в конце вышибала слезу и состояла изо лжи от и до, и я не смог бы произнести из нее ни слова. Единственное, что мне хотелось — исчезнуть отсюда и не быть.
— Наши близкие мертвы, и мы всегда будем помнить о них. Но прошлое никто изменить не в силах, — я был далек от того, чтобы отнимать у людей право на скорбь. Но не было ни малейшего смысла бесконечно искать оправдания или виновных, бесконечно возвращаться и хотя бы в мыслях пытаться что-то исправить — как будто время способно обернуться вспять. Невозможно идти вперед, если постоянно оглядываться. — Только будущее в нашей власти. Только мы можем сделать, чтобы этого не повторилось.
Потом я так и не смог вспомнить, говорил ли это — и что говорил на самом деле. Я помнил только молчание, но люди слушали бы любую чушь, что сказал светлый магистр.
Света и Тьмы не существует, но это никого не спасло. Уже давно нет смысла сожалеть.
Стелу поставили в хорошем месте — тихом и красивом. Весной здесь будут цвести гранатовые деревья, а в ясные дни горизонт будет виден далеко-далеко, почти до самых Островов.
