Это оказалась самая длинная из его речей, впервые услышанная Вечем.
Сагриб сказал правду. В Доугэнне к слабым и немощным женщинам-чужестранкам относились гораздо снисходительнее, нежели к их соплеменникам мужского пола. Потому как руки амодаров запятнались кровью сородичей Н'Омира и В'Иная, убитых в войну, а теперь последним предлагали стать сагрибами своих заклятых врагов.
Веч подумал, побарабанил пальцами по капоту. И согласился.
— И тебе, малец, положена оплата, — сказал В'Инаю. — За женщин и девчонку мы договаривались на первоначальных условиях, когда о двух амодарских говнюках не шло и речи.
В'Инай кивнул с достоинством, соглашаясь. При пересмотре условий договора из-за амодарок он несомненно проявил бы благородство, но когда один гонористый амодар то и дело вводит в искушение, подначивая к рукоприкладству, не особо хочется быть бескорыстным простаком.
Вторым, но ожидаемым осложнением стало уклонение кланов от торговли. Напрямик не отказывали, как-никак телефонный окрик большого начальства заставит подчиниться любого. Объясняли Вечу так:
— Сам посуди, началась страда. Топлива — по счету. Так что извиняй, лишнюю канистру выделить не можем.
Или:
— Плохое нынче лето в наших краях, высушило посевы, высолило почву. Готовимся к неурожаю, запасаемся на зиму. Каждое зернышко на счету.
Лукавили, плетя с три короба о тяжкой доле, а сами давили усмешку. Лишь старейшина из клана Песчаных угрей на ироничный вопрос Веча: "Неужели я и горсть муки не смогу купить на вашем рынке? В городе, который славится хорошей торговлей" ответил, не юля:
— Твоя слава впереди бежит, по всем городам о тебе талдонят. Против тебя, Барс, злого умысла не держу ни я, ни сородичи мои, а вот от тех, кто едет в твоем караване, выворачивает наизнанку. У меня ж братья и оба сына погибли на фронте, а ты предлагаешь поделиться краюхой с убийцами моих детей. Нет уж, пусть жрут нашу землю с голодухи. Большего они не заслуживают.
— Так ведь у амодаров тоже убиты родные. Нашими руками. Получается, теперь мы до скончания наших жизней будем мстить друг другу баш на баш?
— Вот пускай амодары и топают обратно за горы и скорбят по всем, кого достали наши пули. А здесь им не рады.
Веч, конечно, мог бы вступить в долгие объяснения, почему амодары путешествуют по Доугэнне так, словно они у себя дома. Мог бы возмутиться произволом старейшин, в конце концов, он хочет купить не грузовик муки, а полмешка. Мог бы нажаловаться ставке на саботаж кланового Совета.
И, тем самым, нажить врагов.
Бесполезны споры. Бессмысленно убеждать и уговаривать. Не поймут. Наоборот, станут злее. Мстительнее. Клановая солидарность — сила, которую нельзя недооценивать. В лучшем случае увязнешь в ней, как в болоте, не добравшись до цели. В худшем — приобретешь кровных врагов. Утешает, что кланы городов с амодарскими поселками не столь категоричны и не отказывают в торговле. Правда, зачастую такие города расположены поодаль от пути следования, и потому приходится делать незапланированные крюки в маршруте, чтобы забить багажник канистрами с топливом, питьевой водой и углем в ущерб провизии.
В каждом Атеш-кед* или Атеш-ором* Веч кидал клич: ищу викхара, который согласится представлять интересы амодаров в суде. Самого лучшего викхара с оплатой, достойной его знаний и умений. И невозмутимо наблюдал за прикреплением своей заявки к доске объявлений, игнорируя скепсис и кислые лица распорядителей. Ажиотажа викхаров, желающих попробовать себя в роли амодарских защитников, не наблюдалось. Веч не отчаивался. Рано беспокоиться по этому поводу. Пока что лучшему из лучших и предложить-то нечего в качестве достойной оплаты.
В телефонном разговоре с высоким чином из ставки он упомянул о народности, проживавшей когда-то на севере бывшего Амодара. Что с ней стало, и как отразилась на аборигенах минувшая война? Да, подтвердил чин, с таковой народностью военные столкнулись в начале весны при разграничении новых территорий между Ривалом и Доугэнной. О малочисленном народце, конечно же, прежде не знали и потому не взяли в расчет, и мнения о дележе земель бывшего Амодара не стали спрашивать. Народность вела и ведет кочевой образ жизни, родственный доугэнскому, аборигены настроены миролюбиво и дружелюбно, разве что сетуют на новую границу, прошедшую по землям, исконно им принадлежавшим, и отделившую часть семей от племен, кочующих по северным территориям, отошедшим к Доугэнне. О войне слышали от амодарских агитаторов, призывавших встать под армейские знамена, но с тех пор минуло несколько весен, и чем закончилась война, аборигены не знают, да им и неинтересно. Проживают в поистине суровых климатических условиях и не ропщут.
— Вдруг они захотят мигрировать южнее, к Полиамским горам? Там теплее, и есть посевные площади, — предположил Веч.
— Сомневаюсь, что аборигены выдюжат в теплом климате. Эта народность веками осваивала север континента. У них организм заточен под экстремальные условия выживания.
— Или заключат с нами мир, а потом нападут без предупреждения.
Собеседник на другом конце провода расхохотался.
— Хорошая шутка, — ответил, отсмеявшись. — Это вряд ли. Словом, когда сам побываешь в тех краях, сразу поймешь, что к чему. Для местных важно одно — чтобы их не трогали. А кто в соседях — мы, ривалы или амодары — не имеет значения.
Сказал для красного словца, а Веч воспринял буквально. И решил: одним из первых дел на новом месте станет знакомство с малой народностью.
Веч долго подыскивал правильные слова, чтобы объяснить амодарам, почему отныне им нет хода в караван-сараи, и почему нельзя выходить из машин в непосредственной близости от стоянок, занятых доугэнцами.
Амодары оказались не дураками и восприняли доугэнскую неприязнь как неизбежность, от которой никуда не деться. И не обманывались, прекрасно сознавая, что неприязнь может мгновенно принять агрессивную форму, выражающуюся как словами, так и действием.
"Брат" жены, если закрыть глаза на его ерепенистость и заносчивость, мыслил здраво и задавался правильными вопросами об амодарском будущем. Например, о том, что доброжелательность доугэнского руководства наплетена исключительно на деловую канву и напрямую зависит от ожидаемой выгоды. И пока выгода от амодаров не станет чуть больше, чем мизерный ноль, до тех пор и будут их удерживать в закрытых поселках при минимуме свобод и максимуме ограничений.
Поэтому-то Веч и поддержал идею об автономии в приграничных землях. Если дать амодарам якорь, дать цель, которая обретет материальные очертания, они станут сговорчивее. Человек идет на уступки, когда ему есть, что терять. Реализуя мечту о новом мире, который станет частью великой Доугэнны, амодары принесут больше пользы своей инициативностью, нежели трудом наемных работников в изолированных поселках. Осталось убедить в этом лиц, наделенных полномочиями и властью. И потому в дороге за рулем машины Веч подбирал подходящие слова и раз за разом прокручивал в уме речь, с которой собирался выступить на заседании Большого Круга.
Женин "родственник", на удивление, оказался политически подкованным, когда зашла речь о коварстве ривалов, точнее, об их долгосрочных захватнических замыслах. То ли самостоятельно додумался, то ли домыслил в обсуждениях со своим товарищем. И рассказал, какими способами ривалы добивались своей цели в развязанной ими войне, как, оставаясь в тени, дергали за ниточки, распаляя взаимную ненависть противников. Веч столько жуткого и неправдоподобного услышал, что впору закурить. Эх, жаль, бросил! И в ответ поделился фактами и предположениями, собранными генштабом для расследования военных преступлений ривалов на территории обеих стран.
Им было о чем подумать. Пережевать, усвоить, сжиться с новым знанием, цветисто выругаться и вынести вердикт: "Я буду не я, если нам не удастся макнуть ривалов в их же дерьмо".
— О предательстве ривалов должны узнать и ваши люди, и наши. Такие преступления нельзя оставлять безнаказанными, — заключил Веч. — Итак, ты и товарищ твой предпочли молчание, потому что одинаково возненавидели и нас, и ривалов, считая союзниками. Но лейтенант-то, который был командиром партизанского отряда, об этом не догадывался. Почему, очухавшись в лазарете, он не попросил о конвоировании на рудники, чтобы там добить вас как свидетелей? Ведь вы могли запросто его сдать, а заодно раскрыть шпионский замысел ривалов в амодарском городишке.
— Он знал, что мы его не сдадим, — ответил "брательник" жены. — Да и кому? Вам, доугэнцам, что ли? Или своим? Рисковая затея. Лейтенант не намылился следом, потому что не сомневался: в концлагере есть такие же ривальские агенты, как и он. Начни мы с Солом чесать языками, нам бы и вякнуть не позволили. Приговорили бы в два счета. Амодар огромен, там есть, где зарыться с носом, и все равно рано или поздно бы нашли. А что говорить о концлагере? Мы в отряде-то помалкивали, а там — тем более. Сопели в обе носопырки, слушали и присматривались, гадая, кто есть кто из заключенных.
— Выходит, ривальские прихвостни окопались и здесь, в Доугэнне?
— Конечно. Став пленными и заключенными в лагерях и тюрьмах. Или живут в амодарских поселках при ваших городах. И продолжают следовать поставленным перед ними задачам.
Веч вскочил, чтобы пройтись и заодно успокоить нервишки.
— Как думаете, какими могут быть задачи у агентов? Передавать информацию ривалам они не могут. Такая возможность исключена, поселки и города охраняются, как и концлагери.
— Одна из задач — не позволить нам, амодарам, сблизиться с вами, доугэнцами, чтобы ни мы, ни вы не догадались, кто наш настоящий враг, и продолжали ненавидеть друг друга. Разобщать, подзуживать, подбздыкивать, не соглашаться на компромиссы. И заодно ослаблять вашу страну любыми способами, не давая наладить контакты с нами, амодарами, — взял слово товарищ "брата".
— Верно! — подскочил тот. — Чтобы втюхивать в головы нужные мысли, хороший агент должен пробраться к власти! К руководству амодарскими поселками. Это удобно во всех смыслах. К тому, у кого есть вес и влияние, прислушиваются.
— В каждом из ваших поселков действительно есть руководители. Уважаемые амодары, которых выбирают поселенцы, — подтвердил Веч. — В лагерях и в тюрьмах тоже есть амодары определенной масти.
— Авторитеты, — кивнул пацан.
— Получается, по настроениям, гуляющим среди амодаров, можно сделать вывод... пускай, и косвенный... о том, что в поселке или в лагере засел "крот". Или несколько "кротов". Чем настойчивее сопротивляются амодары любому сближению с нами, доугэнцами, тем вернее предположение о том, что в руководстве могут быть ривальские агенты, — осенило Веча.
К бесам зароки, курить хочется до невозможности!
— Да уж, — протянул ошарашенно женин "родственник". Видимо, как и Веч, проникся масштабами гипотезы о шпионской сети на территории Доугэнны.
— Пожалуй... — начал Веч и прокашлялся. — Пожалуй, пока не стоит сообщать в генштаб о наших предположениях. Нужно найти им подтверждение. Доказательства. С ними наши слова прозвучат гораздо убедительнее. Сестре тоже не говори и тётке, — велел пацану, подразумевая жену и её мать. И переключился на второго амодара: — И ты помалкивай, не проговорись.
Те не стали спорить.
— С доказательствами, похоже, будет кирдык, — сказал хмуро пацан.
— Нет. Как я и говорил, в ставке генштаба есть списки всех амодаров, находящихся на территории страны. По ним мы и найдем, куда отправили вашего лейтенанта после тюремного лазарета.
— В Амодаре он звался Тибом лин Орему, а здесь мог поменять имя.
— Найдем если не по имени, то по дате.
— Кстати! — поднял палец "брат". — Кроме нашего командира, в Доугэнну отправили немало пленных офицеров, и среди них точняк есть спевшиеся с ривалами. Вдруг они в и плен-то сдались с умыслом? Чтобы попасть сюда.
— Здравая мысль, — согласился Веч. — Выписывайте имена всех сомнительных офицеров, с которыми вы пересекались в войну. Похоже, нам предстоит колоссальная работёнка, — потер он руки.
— Осилим, — утвердил пацан.
Амодары, вспоминая, выписывали в столбик имена высокопоставленных начальников, возможно, имевших связи с ривалами. "Родственник" не забыл и о начальнике госпиталя, куда попал, выйдя с сослуживцем из окружения. Не забыл и о старлее, случайно сдавшем отряд ривалам, будучи в окружении.
Написали немного, но и того достаточно, чтобы для начала прощупать, потянуть за ниточки и, если повезет, распутать весь клубок интриг. А сколько еще завербованных амодарских офицеров, оставшись неопознанными, депортированы в Доугэнну? Сколько их, сорвав погоны и притворившись гражданскими, просочилось в амодарские поселки? Без счету.
— Они могли сменить имена, заметая следы, — предположил товарищ "брата". — Тогда не получится отследить их по спискам.
— В ставке генштаба есть каталоги с фотографиями всех амодарских чинов: тех, кто назвался честно или соврал, и тех, кто числится как "Петар номер такой-то". Герои, что с них взять, — хмыкнул Веч.
Пацан поморщился недовольно. Он и сам до недавнего времени считал, что отказ от настоящего имени — ничто иное как бунт против правил, навязанных доугэнцами. И товарища своего подбил к анонимности. Ах, имя вам? А фигу на блюдечке не желаете? Хотя толку от такого мятежа — что молока с козла. Обоих, не задумываясь, прописали в бумагах Петарами, разве что под разными номерами.
— Я опознаю по фотографии, — сказал товарищ "брата". — Я найду.
— В каталоге несколько томов, — напугал Веч. — Придется перелопачивать целую гору.
— Я найду, — повторил тот упрямо, и Веч понял: амодар не отступится.
— Если потребуется, отыщем по фотографиям и опознаем, — кивнул "родственник".
Зацепки есть, и это самое важное. Главное, начать, а там понесётся — не удержать.
С названным братцем жены Веч успел познакомиться в Амодаре, и короткого знакомства в допросной хватило, чтобы понять: с человеком подлым и пакостным жена не стала бы иметь общих дел и не отправилась бы, рискуя всем, к нему в партизанский отряд с украденной листовкой. Собственно, пацан, оказался таким, как Веч и предполагал: с чистой незамутненной яростью в сердце к врагам своим — ривалам и доугэнцам. И если ненависть к первым пылала, не угасая, то ненависть ко вторым понемногу осаживалась, и не потому что пацан понял, принял и простил, а потому что её притушил, прижав ногою, однако ж, не позволяя полностью угаснуть. Угли остались горячими, — читал Веч в его глазах. "Да, обстоятельства заставили заключить перемирие, да, придется вынужденно сотрудничать. Но я не забыл и не вымараю из памяти военные годы" — говорил он всем своим видом.
Непримиримость жениного "родственника" была более простой и понятной для Веча, нежели подозрительная умиротворенность его товарища. Если первый намеревался продолжать войну со всем белым светом, то второй то ли устал от нее, то ли действительно пострадал умом после травмы.
Казалось бы, головной болью для Веча надлежало стать "брату" жены и его постоянным поискам приключений на свой хребет. Но беспокоил Веча, наоборот, второй амодар. Вернее, раздражал.
