— Добрым слугам нашего государя нечего бояться. Проходите, вас никто не обидит.
— Алена Ивановна, ты чего это, речь ихнюю разумеешь?! — воскликнул Лемешев, с удивлением наблюдавший за разговором.
— Немного, дядя Ефим. Оставь их здесь без опаски, а завтра слуги проводят в Немецкую слободу, пусть строятся или как хотят.
— Ох, боярышня, вот спасибо! Выручила, а то не знал, что и делать с ними, немыми.
Обрадованный, что избавился от обузы, боярский сын поспешил вскочить на коня и отправиться прочь. Вслед за ним ушли и его люди вместе с подьячим. Слуги уже закрывали ворота, когда перед ними оказался отец Игнатий.
— Я пришел узнать, как успехи ваших учениц, ваша милость, — обратился он к боярышне, — и принес вам книги.
— Благодарю, что не забываете нас.
— Как можно, вы и ваши подопечные — сейчас мои единственные ученицы. У вас гости?
— Это немецкие слуги нашего государя. Я говорила с ними на их языке, и, кажется, они меня поняли, хотя...
— Вас что-то смущает?
— Мне кажется, что они не сразу поняли, кто я.
— Давно хотел сказать вам, госпожа Алена, что вам не следует пока говорить с теми, для кого это язык родной.
— Отчего так?
— Видите ли, ваша милость, человек, у которого вы учились, был простым наемником. Возможно, он был хорошим человеком и добрым христианином, но он был простолюдин. Смерд, по-вашему. Следовательно, и говорил он как простолюдин, и вас научил так же. Старик более опытен и потому сообразил, что вы госпожа, а вот его спутница, услышав вашу речь, сначала решила, что вы ей ровня.
— Вот оно что... вы научите меня, отец Игнатий?
— Почту за честь! Однако теперь мне пора, но в самом скором времени мы вернемся к этому разговору.
Проводив монаха, Алена направилась к возам, вокруг которых уже сновали холопы и слуги. Следовало проследить, чтобы все сгрузили и заперли в амбарах, не перепутав при этом, где чье добро. Спокойно и деловито распоряжалась она людьми, беспрекословно выполняющими все ее приказы.
— Вот видишь Лизхен, как все слушаются эту девушку, несмотря на ее возраст? Тебе следует быть с ней учтивой, потому что она госпожа.
— Да, господин Фридрих, просто она говорила так, что я не поняла...
— Не называй меня господином, девочка, ведь она хоть и не слишком хорошо, но понимает наш язык. Для всех ты моя дочка, так велел наш кайзер.
— Да, простите, отец. Но, по-моему, никто не верит в эту басню, а русские солдаты в дороге на меня только что пальцами не показывали. Скажите мне, разве то, что я принадлежу их государю, не значит, что мне должны оказывать хоть каплю уважения?
— Это удивительная страна, Лизхен. Здесь многое по-другому, нежели у нас в Германии. Иоганн говорил мне, что, если ты будешь на виду, здешние аристократы могут причинить тебе вред. Поэтому он велел пока тебя спрятать. Радуйся, наш государь заботится о тебе. Скоро у тебя будет свой дом, в котором ты будешь полновластной хозяйкой. Если вокруг будут жить только немцы, то никто из них не посмеет сказать тебе ничего дурного. Напротив, они будут добиваться твоей дружбы, ведь ты фаворитка самого́ русского кайзера!
— А когда приедет его жена?
— Послушай, она ведь еще не приехала. К тому же она вдвое старше тебя. Такие люди, как наш Иоганн, женятся на женщинах своего круга, тут уж ничего не поделаешь. У них должны быть наследники с безупречной родословной, чтобы было кому оставить их государства. Но если ты будешь благоразумной девочкой, то сможешь обеспечить свое будущее и получить при этом столько любви, сколько ни одной принцессе не снилось. Тсс... кажется, хозяйка смотрит на нас.
Действительно, Алена, закончив распоряжаться разгрузкой, подошла к немцам и с интересом прислушивалась к их разговору. Фридрих с Лизхен тут же замолчали и поклонились ей.
— Пойдемте за мной, я покажу комнату, где вы переночуете, — обратилась к ним боярышня, — за лошадей не беспокойтесь, о них позаботятся. Вашу поклажу также никто не тронет.
— Благодарю вас, добрая госпожа, — отвечал ей Фридрих, — у вас красивый дом.
— Спасибо, это терем друга моего брата. Мы тоже недавно переселились в Москву и не успели обзавестись собственным двором.
— Мы постараемся вас не стеснить.
— О, я только рада новым людям, но жена хозяина скоро родит, поэтому постарайтесь ее не беспокоить.
— Конечно, ваша милость.
— Мы пришли, вы переночуете в этой горнице. Если что-нибудь понадобится, дайте мне знать.
— Простите, госпожа, — замялась Лизхен, — я не знаю устройства русских домов. Где мне можно помыться?
— Вечером мы будем топить баню, я пришлю за тобой служанку.
— Ой, а это правда, что у вас мужчины моются вместе с женщинами?
— Правда... если это муж и жена, но у тебя ведь нет еще мужа?
— Нет, конечно.
— Вот и хорошо, а чистая рубашка у тебя есть?
— Разумеется.
— Прекрасно, тогда не забудь ее.
День клонился к закату, когда за Лизхен пришла служанка и знаками позвала ее с собой. В жарко натопленной бане было почти темно, поскольку свет пробивался лишь в небольшое окошко, прорубленное почти под потолком и затянутое бычьим пузырем. Вместе с госпожой и ее гостьей мылись еще служанка и две девочки, с любопытством разглядывавшие новую знакомую. Юная маркитантка никогда до того не бывала в русской бане, и ей все было любопытно. Непривычный жар и странный обычай хлестать друг друга вениками привели к тому, что девушка едва не сомлела. Но вовремя заметившая это Алена обдала ее водой из шайки и помогла выйти на воздух. Служанка скоро увела девочек, и Лизхен осталась одна с боярышней.
— Тебе нравится русская баня? — спросила Алена.
— Пожалуй, да, — смущенно улыбнулась маркитантка. — А можно что-нибудь попить?
— Да, вот квас.
— Ой, какой странный напиток... — поморщилась Лизхен.
— А что вы обычно пьете?
— Пиво.
— Хм, — задумалась Алена, — про пиво я не подумала, хотя... подожди. Попробуй вот это.
С этими словами боярышня наклонилась и достала откуда-то небольшую сулею и протянула своей новой подружке.
— Что это?
— Пей, тебе понравится.
— Мм, вкусно!.. — почти простонала маркитантка. — А что это?
— Медовуха; пей еще, она вкусная.
Девушка не заставила просить себя дважды и с блаженной улыбкой снова приложилась к горлышку. Алена немного насмешливо посмотрела на разомлевшую немку и что-то спросила.
— Что?.. — вернулась к реальности Лизхен, не расслышав вопроса.
— Ты ведь не дочь Фридриха?
— Почему вы так говорите? — попробовала было отрицать маркитантка, но чувствуя себя обессиленной, быстро сдалась. — Да, вы правы, я сирота.
— А что случилось с твоими родителями?
— Их убили разбойники.
— Прости, я не хотела...
— Ничего, вы ведь не знали.
— А как ты попала к Фридриху?
— Когда это случилось, я убежала и несколько дней пряталась в лесу. Потом меня нашли рейтары, и госпожа Анна взяла меня к себе.
— Кто такая эта госпожа Анна?
— Маркитантка в рейтарском обозе, а господин Фридрих был там возничим.
— И он тебя удочерил?
— Нет, он был, конечно, добр ко мне, но я прислуживала госпоже Анне. Она воспитывала меня и учила всему, что надобно знать маркитантке.
— Зачем?
— Я думаю, она хотела продать меня какому-нибудь знатному и богатому господину. Опытные маркитантки часто так делают.
— И что было потом?
— Когда наш эскадрон перешел на службу к вашему царю, она подарила меня ему.
— Как это... кто пустил ее к царю?
— Оказывается, они были знакомы раньше, и, когда нас взяли в плен, она предложила меня ему.
— Вас взяли в плен?
— Да, два молодых воина, охранявших вашего царя. Одного звали господин Михаэль, а другого... кажется, Федор... да, Федор Панин.
Услышав это, боярышня от неожиданности рассмеялась.
— Федька взял вас в плен? Ой, не могу, Аника-воин — маркитанток в полон взял...
— Да, мы очень испугались, когда они с господином Михаэлем достали пистолеты и направили на нас.
— Но зачем это им было нужно?
— Госпожа Анна — подруга командира эскадрона Карла Гротте. Она уговорила его потом перейти на вашу сторону, и его величество щедро ее наградил.
— За что наградил — за то, что эскадрон перешел, или за тебя?
— Наверное, за то и за другое. Я не знаю, я всего лишь бедная девушка.
— Да, конечно, извини. А скажи мне, ты была с...
— С вашим царем? — вдруг пьяно хихикнула Лизхен. — А зачем вы спрашиваете, вы хотели бы быть на моем месте?
— Что?! — задохнулась от гнева боярышня. — Да как ты смеешь!..
Но маркитантка ее не слышала и, потянувшись, попробовала встать, однако ноги ее подкосились и она снова опустилась на лавку.
— Какой коварный русский напиток, — снова хихикнула она, — я совершенно не чувствую ног.
— Ох, горе ты мое, пойдем, помогу тебе до горницы дойти.
Алена перекинула руку Лизы через плечо, чтобы поддержать, и лица девушек оказались рядом. Сдув прядь волос с лица, маркитантка взглянула ей в глаза и горячо призналась:
— Да, ваша милость, я была с ним! Он такой красивый, сильный, ласковый и нежный мужчина, что любая женщина готова на все ради него. И я тоже!
Уложив Лизхен на постель, боярышня бессильно опустилась на лавку, кусая губы. Сердце ее, казалось, готово было выскочить из груди, а щеки покрыла мертвенная бледность. Тяжелый вздох вырвался из груди девушки, и она готова была дать волю слезам, но вдруг совсем рядом раздался голос Маши:
— Аленушка, а вы по-каковски с Лизой разговаривали? — Девочка стояла рядом с ней, с любопытством разглядывая свою наставницу.
— Ты что здесь делаешь?
— Я от Лукерьи убежала. Ой, ты что — плачешь? Она тебя обидела?
— Нет, Машенька, нет. Ничего она меня не обидела, это я сама себе понапридумывала и совсем не плачу.
— А почему у тебя слезы?
— Это так... пройдет.
— Ты не сказала, по-каковски вы с ней говорили...
— По-немецки, Машенька.
— А, знаю: так наш Ваня разговаривает с дядей Каролем.
— Ваня?
— Ой, я же обещала ему, что не буду его так на людях называть! Ты меня не выдашь? А то он будет сердиться.
— Нет, Машенька, что ты, я никому не скажу.
— Вот и хорошо. Ты не думай, Ваня, ой, опять... так вот, он совсем не злой. Он даже когда меня ругает, у него глаза смеются.
— Да я знаю, он не злой.
— Аленушка, а ты его любишь?
— Кого?
— Как — кого! — удивилась вопросу Маша, — Ваню, конечно.... Ой, опять!
Хотя считается, что женские глаза находятся на мокром месте, но Алена Вельяминова после смерти матери плакала всего дважды. Когда умерла приютившая ее тетя и когда государь в шутку пообещал выдать ее замуж за своего придворного. А еще — сегодня.
В Митавском замке стоит мертвая тишина, как в склепе. Хотя он полон людей, съехавшихся на день рождения своей герцогини, потомки ливонских рыцарей сидят тихо, как мыши под веником. Герцогская охрана тоже старается не высовываться, и в карауле стоят мои люди. Я со своими приближенными держу совет в выделенной для меня зале. Федька и Мишка сидят у нарочно открытой двери и поглядывают в коридор, а Вельяминов и Михальский по очереди докладывают мне о случившемся за день.
— Все тихо вокруг, — говорит Корнилий, — но долго это не продлится, так что надо уходить к Риге.
— Кой черт нас сюда вообще принес... — бурчит Никита, — один хрен они с нами против Жигимонта не пойдут.
— И не надо.
— Как это?
— Да так, нам главное, чтобы поляки с литвинами подумали, будто мы с ними сговорились. А там пока они разберутся меж собой, нас уж и след простынет.
— Не удержим Ригу?
— Да какое там, контрибуцию бы без потерь утащить, и то за благо.
— Ты же говорил, что попробуешь на Новгород у свейского короля сменять?
— Попробую, конечно, только если Гонсевский за нас примется, то дай бог ноги унести.
— А если подмогу вызвать?
— Откуда? Если из Смоленска, то покуда туда гонец доскачет да пока Черкасский раскачается — нас тут с потрохами съедят.
— А если у короля Густава подмогу попросить? До Стекольны-то морем всего ничего!
— Светлая мысль! Получится, наверное, но только тогда король может решить, что ему нужны и Рига и Новгород.
— Думаешь?
— Знаю! Причем если даже мой брат Густав Адольф и не догадается, то канцлер Оксеншерна ему точно подскажет.
— Чего ж делать?
— Да есть одна мысль...
— Ой, государь, не тяни жилы!
— Разделиться надобно. Кого-то с половиной отряда оставить в Риге, чтобы держался крепко, а остальным уходить. Если Рига продержится, пока я буду с королем переговоры вести, то, считай, дело сделано. Против победоносной армии да зная, что у меня деньги есть, даже Оксеншерна не заартачится.
— Оставь меня, государь, — горячо запросился Никита, услышав мой план, — я сдюжу! Буду руками и зубами держаться, а сдюжу!
— Прости, Никита, не получится у тебя. Не сговоришься ты с рижанами, а без них не выстоять, тут немец нужен. К тому же я без тебя в Москве как без рук.
— Фон Гершова оставишь?
— Больше некого.
— Вы все правильно говорите, ваше величество, — вмешался Михальский. — Но большинство людей у нас русские, и им нужен русский командир.
— О чем ты?
— Простите, но у московитов есть одна особенность. Если дело станет плохо, то они обвинят во всем иноземцев. Поэтому и говорю, нужен командир из русских, чтобы они ему доверяли.
— Пожалуй ты прав, немцев у меня маловато. Только половина драгун и мекленбургские кирасиры.
— От кирасир на стенах мало толку. Нужно оставить в Риге казаков, они неплохо бьются в обороне. Затем драгун, они почти пехота, и половину рейтар.
— Рейтары на стенах?
— Большинство ваших ратников рейтары лишь по названию. Они обычные русские дворяне и смогут сражаться на стенах не хуже иных и прочих.
— Уж не хочешь ли ты их возглавить? Если так, то сразу — нет! Мне без тебя не выбраться отсюда.
— Я понимаю, государь, но боюсь, что наш друг Кароль один не справится без Никиты. А вот вдвоем у них может получиться.
— Да ты меня без ножа режешь! С кем я останусь?
— Государь, — привлек мое внимание бдительный Федька, — слышно, идет кто-то.
— Кого это еще нелегкая принесла?
Нелегкая принесла моего дорогого дядюшку герцога. Фридрих Герхардович выглядел немного растерянным и вместе с тем взвинченным.
— Мой дорогой Иоганн Альбрехт, я получил некоторые известия из Риги и не знаю, что думать... Ее правда захватили ваши войска?
— А вы всерьез думали, что день рождения моей тетушки — единственная причина моего появления?
— Боже мой, но как? Это ведь не какая-то захудалая мыза, чтобы захватить ее с ходу...
— Совершенно не важно, как именно я взял ее, куда важнее, что об этом подумают в Варшаве.
— О чем вы?
— О вас, дядюшка, и вашем герцогстве.
— Боже, какое коварство! Вы желаете представить все так, будто я был с вами в сговоре?
— Нет, не желаю и даже буду все громогласно отрицать, но именно так подумают и в Литве и в Польше, и, боюсь, вам не удастся их разубедить.
