Зверь лютый Книга 28. Приступ

Если навязать чуть опережающую, следующую, в рамках одной формации, форму правления, раздвинуть, используя "унитаз" (гос-во), рамки "отношений", то, подгоняя, понукая и пришпоривая "силы"... можно ли их привести в соответствие? На следующем, более высоком уровне.

Не надо рывков, скачков и "великих переломов".

По Янки:

"Я, так сказать, держал руку на выключателе, готовый в любое мгновение залить ночной мир потоками света. Впрочем, я не собирался включать свет внезапно. Внезапность — не моя политика. Народ не вынес бы внезапности; к тому же на меня тотчас же насела бы господствующая римско-католическая церковь".

Моё отличие: церковь другая и "выключателя" нет.

Хуже: в процессе создания такого "рубильника" в масштабе "Святой Руси" "засветка" будет... на пол-шарика. Так что: "Внезапность — не моя политика". Не только не хочу, но и не могу. Не сферический конь в вакууме.

Для изменения формы правления много чего надо. Для монархии, прежде всего, надобен монарх. Без — не получится. Так финны в начале 1918 года провозгласили себя королевством. Но кандидат умер от испанки, и пришлось становиться республикой.

Республику "Святая Русь" точно не потянет. Новгородские измены — тому свежий пример.

"Может ли марксист быть монархистом?".

Сам спросил — сам и отвечаю: может. Потому что должен. Если, конечно, он реалист, а не догматик типа блестящего богослова и полемиста Николая Мефонского.

Итого цепочка: марксизм — прогресс — монархия.

Факеншит уелбантуренный... Пар-р-радокс.

Первый, что ли? Если я, сразу после вляпа, додумался, что "смерть значения не имеет", то... ещё один.

Делаем.

Монарх...? Куда этот Боголюбский подевался?! Вот так всегда: как он нужен — его нет.

* * *

Детинец выглядел... как и положено выглядеть крепости после успешного приступа. В смысле: мусорно. Суздальские дружины, направляемые десятком попов, привезённых Боголюбским в обозе из Владимирского Успенского, последовательно грабили святыни и крали реликвии.

В воротах пытались не пустить, но я показал ларец с Климентом, официально представил покойного, гридни дружно сказали "Ё!", принялись креститься и просить прикоснуться к ящичку. Антоний шипел:

— Не давай! Поломают! Святотатство!

Однако я позволил воинам погладить красивую чеканку крышки. Отчего они умилились, прослезились и удобрились. И нас пропустили.

Интересно выглядят Софийские ворота. Мало того, что их вынесли вместе с косяками, но и, похоже, погрызли. Андрей семейку боевых мега-бобров из Залесья притащил?

Справа, на заснеженной земле возле стены Феодорова монастыря сидели рядами полуголые мужики, многие — в окровавленных повязках. "Краса и гордость", "соль земли Русской". Великокняжеские дружинники мрачно размышляли о своей дальнейшей судьбе и ближайшей кормёжке.

С судьбой — понятно. На торг и к гречникам. "Был кощей по ногате...". Скот здоровый, тягловый, двуногий.

Впереди у славных витязей русских — плети погонщиков, дерьмовая еда да галерные вёсла с видом на Александрийский маяк. Там сейчас греки с иерусалимцами пытаются урезонить Фатимидов.

Землетрясения 1303 г. ещё не случилось, но статую на вершине уже снесло. Можно полюбоваться заменившим его куполом в мусульманском стиле. Хотя вряд ли: галерникам во время военного похода отдыха не дают, да и из-под палубы не видно.

Три-пять лет и выжатый, мгновенно состарившийся витязь идёт на корм рыбам. Если повезло не попасть раньше в пожар или утопление: галерников, при гибели корабля, не отстёгивают.

Если с судьбой понятно, то насчёт кормёжки... неочевидно.

Слева, чуть впереди, торчала Десятинная. Первый каменный храм на Святой Руси.

Крепко построен: в начале 19 в. её развалины ещё пугали местных. В 17 в. Боплан писал:

"полуразрушенные стены храма вышиной от 5 до 6 футов покрыты греческими надписями...".

Пока — вполне комплектна. Даже бронзовые кони, вывезенные Крестителем из Херсонеса, стоят на пилонах перед западным входом. Вокруг, в 50-70 метрах, четыре дворца. Вся площадка выложена каменной плиткой, как детинец в Боголюбово.

В смысле: Андрей сделал у себя так, как увидел здесь.

Переимчив. Наш будущий государь.

Посмотрел на коней перед входом в храм. Мда... Греки-натуралы. В смысле: очень натурально изваяли. Жеребцов. Уверен, что прихожане, во главе с членами княжеской семьи, отдраивают этих бронзовых коней. К празднику Светлой Пасхи, например. До блеска в некоторых местах. Как наши мариманы — Медного Всадника.

Всё меняется: страна, "способы производства", а шутки юмора при виде бронзовых жеребцов — остаются.

Здоровенный пилон у юго-западного угла. Лет тридцать назад кусок крыши и стены обвалился — землетрясение. Вот, подпёрли.

При взятии Киева Батыем жители соберутся на хоры этой церкви. И стены рухнут, погребая под собой людей. Возможно, из-за этого ослабленного куска. Выдернуть пилон снаружи... естественно.

Подошёл к северной стене. Невысокий "домик с двускатной крышей из розового шифера".

"Въ гробе, иде же лежитъ блаженое и честное тело блаженыя княгине Олгы, гробъ каменъ малъ въ церкви святыя Богородица, ту церковь созда блаженыи Володимиръ".

В 1826 г. здесь "найдены все сохранившиеся кости, на оных истлевшая женская одежда, парчевое покрывало и башмаки".

Снял шлем, поклонился.

— Ну здравствуй, бабушка Всея Руси, перевозчица псковская, киевская волчица, заря перед рассветом. Поклон тебе от дальнего потомка. Нет, не нынешнего, много дальше. Меж нами не пара веков — больше тысячи лет. Но оба имени твои звучали в моём доме, радовали и веселили, вкус и смысл жизни придавали. Пока вот сюда не вляпался. Теперь твоих внуков-правнуков учить уму-разуму приходится. Не тревожься, хозяюшка. Хозяйка земли Русской, королева руссов. Убивать-мучить деток твоих не буду. Сверх необходимого. Тобою поставленное — рушить не стану. А остальное... как судьба приведёт да господь дозволит. Может и проскочим мимо бед лютых, неминучих. Чтобы иных себе сыскать. Уж кому как не тебе норов наш знать. Сама ж такая была. Лежи отдыхай, не печалуйся.

Зашёл внутрь. Антоний шипел и ругался. Церковь, конечно, обнесли.

— Что, Антоний, заново освящать? Третий раз — не много ли?

Десятинную освятили при Владимире Крестителе. И через лет сорок снова, при Ярославе Мудром. Почему — неизвестно.

Вообще-то она — Успения Пресвятой Богородицы. Первый каменный храм на Святой Руси. Поставлен не Иисусу, не Пантократору, не Спасителю, не Пресвятой Троице, но земной женщине Марии Иоакимовне.

Где-то в этих стенах лежит плинфа с отпечатком ножки маленького киевлянина. Я как-то цементную стяжку делал под окошком, тоже попросил маленькую дочку ручку приложить. Потом, через годы, когда приезжала — радовалась:

— Вот, след мой, всегда под твоим окном.

Церковь трёхпрестольная, два боковых: св.Николая и св.Климента. Здесь же княжеская усыпальница: византийская царевна, княгиня Анна, сам Владимир, его оба брата.

В 1044 году Ярослав Мудрый раскопал курганы и "выгребоша два князя, Ярополка и Ольга (Олег Древлянский — авт.) сына Святославя, и крестиша кости ею, и положиша в церкви святыя Богородица".

В православии посмертно не крестят, запрещено Карфагенским собором, но нашим... если очень хочется, то можно.

Мой вестовой Пантелеймон, чуть поспавший после ночных событий с его участием, и снова переполняемый гордостью — дозволили ларец с мощами самого Святого Климента взять, несколько поднатужившись, установил святыню на положенное ей место, в нишу за престолом. Завозился там, вылез в пыли:

— А тама чего?

Ткнул пальцем в стоящий в соседней аркаде кипарисовый саркофаг. Антоний, что-то сосредоточенно считавший на пальцах, зло фыркнул:

— Бестолочь. Мощи. Варвара-великомученица.

Заметив моё недоумение, деловито объяснил:

— К собору перенесли из Златоверхого. А назад вернуть... руки не дошли.

Снова фыркнул, раздражённый необходимостью отвлекаться на всякие идиотские вопросы неучей, и убежал к главному алтарю.

Пантелеймон обиделся от такого неуважительного к нему, герою взятия и вообще, отношения, когда Антоний отошёл, подёргал меня за рукав и тихонько спросил:

— Эта... Господине. А чего у ей подол с гроба торчит?

— Какой подол?

— Ну, еёный. С отселя не видать, а ежели под престол слазить...

Я сразу представил, какой хохот будет стоять во всех княжеских дружинах, когда узнают, что "Зверь Лютый" на карачках под престольную срачицу залез. И там застрял.

Ваня, с каких пор тебя стало волновать мнение неизвестных тебе придурков? Ты что, политиком стал? — Да. Но привычек на потребу — менять не буду. А то ещё и крестным ходом ходить заставят.

Скинул шлем, пояс с портупеей, стал на четвереньки и полез. Единственный глаз Охрима, стоявшего рядом, с моими вещами в руках, превысил по площади два обычных. Нет, пожалуй, три.

Посмотрел. Вылез. Подумал. Одел железяки. Пантелеймошка аж подпрыгивает вокруг от нетерпения. Но молчит — выучка. Ещё подумал. Будет скандал. Возможно — с плахой. Но деваться некуда — иначе хуже. Со святынями как с брюшным тифом: лучше перебдеть, чем недоблюсть

— Охрим, будь любезен, убеди присутствующих покинуть помещение храма.

— Э... А куда?

Тоже выучка. Не идиотское "почему", а — укажите направление.

— К... к едрене фене! Вякающим — в морду.

Пошёл хай. Антоний кинулся спросить — я вежливо принёс извинения за доставленные временные неудобства. Два Владимирских попа извинений не приняли — их вынесли за шиворот. Пантелей смотрел на меня умоляющими глазами: "не прогоняй!". Но когда я велел ему срочно притащить сюда князя Андрея, снова напыжился: да такое только услышать — "в жизни раз бывает".

До Западного дворца — 60 метров, через пять минут — "гром гремит, земля трясётся". Ещё — орёт благим, и не только, матом мой вестовой. Которому будущий государь Всея Святыя Руси собственноручно выкручивает ухо.

"Шаркающей кавалерийской походкой...".

В смысле: вприпрыжку, спотыкаясь, скособочившись, пылая злобой и негромко матерясь...

"Тут в светлицу входит царь.

Стороны той государь".

Но он про это ещё не знает.

— Здрав будь, княже. Отпусти мальчонку. И людей своих отпусти.

Андрей зыркнул. Фыркнул. Шикнул:

— Пшшли.

Я не стал испытывать терпение будущего благоверного и, возможно, святомучениского:

— Мальчонка, которому ты только что чуть ухо не оторвал, полез возвращать на место мощи Святого Климента...

— А! Так вот кто...!

— Погоди. И увидел из-под престола край ткани под крышкой того гроба.

Андрей оглянулся.

— Там — мощи Варвары-великомученицы. Если торчит край пелены — значит его недавно вскрывали. И неаккуратно закрыли. Ткань — белая, не пожелтевшая. На свету долго не была.

— Наш-ши?

М-мать. Когда Андрей шипит... мне тревожно.

— Не знаю. Потому тебя и позвал. Откроем и посмотрим. Сухан, за тот край возьмись.

Мы с Суханом осторожно приподняли крышку, сдвинули её на угол саркофага.

И оба, мы с Андреем... зашипели. Я — на вдохе, типа: "Уёх...!", он — на выдохе, "Схрш...".

В гробу лежала молодая девушка, со свежим беленьким личиком, маленькими ручками и ножками, белой, не сморщившейся, не потемневшей, как у Климента, кожей. Голая. Вообще. Исключение: на голове белая повязка с золотым шитьём. Покрывала, которые должны были закрывать её в несколько слоёв, были сбиты в ком к краю, к ногам.

Без грудей. Обе — отрезаны.

Я несколько оху... мда... сильно удивился.

Понимаю: для истинно верующего христианина, православного или католического толка, такая... "резьба по трупам" — привычная, надоевшая уже, картинка. Как крестился, так и приложился. К какому-нибудь продукту "фрезеровщика по костям". Но я — атеист и меня такая... истовая патологоанатомия... несколько напрягает.

Нет-нет-нет! Вы не подумайте! Людей резать у меня уже хорошо получается! Живых. Мужиков. А вот разделывать молоденьких девушек... Но, я уверен, "Святая Русь" и этому научит.

Говорят, отрезанными головами принято играть в футбол. А отрезанными сиськами? — В крокет? Жаль, у нас эти игры не распространены. Может, городки на что сгодятся? — Методички спортивные придумаем. Собрав лучшее из многовекового опыта выдающихся отечественных палко-кидателей. Типа: берёшь за сосок большим и указательным пальцами правой рукой, раскручиваешь над головой и, на выдохе, с подшагом...

* * *

Бедная восьмивековая девушка. Ей здорово не повезло при жизни. Сразу умерла мать. Отец, императорский аристократ, в дочурке души не чаял. И, желая уберечь, посадил в заточение. Специально замок построил. Увы, если уж кое-какой языческий Зевс смог пролиться золотым дождём в башню к Данае и оплодотворить её, то чего ждать от предвечной и единосущей Троицы?

Нет, вы неправильно поняли: внезапной беременности не было.

У папаши — служба, командировки, цесарь Галерий срочно набирает легионы взамен разбитых Сасанидами.

Домашний ребёнок, из богатеньких, попала в поле зрения вербовщиков. Повстречалась "плохая компания" — местные христианки. Рассказали о Триедином Боге, о неизреченном Божестве Иисуса Христа, о Его воплощении от Пречистой Девы и о Его вольном страдании и Воскресении.

Тут, чисто проездом, на минуточку из Александрии, является священник, принявший вид купца. Попо-купец изложил ребёнку основы святой веры и крестил во имя Отца и Сына и Святого Духа. Времена буколические, полевой женой в лагерь моджахедов не позвали.

Первое, что сделала девочка — испортила фасад каменной башни: велела пробить третье окно.

"Три лучше чем два, — говорила Варвара, — ибо у неприступного, неизреченного Света Троичного Три Окна (Ипостаси)".

Архитектуре учат. Сопромат, эпюры сил... Но что это для балованной аристократки, куда-то вдруг уверовавшей?

Затем она нарушила одну из десяти заповедей — "Чти отца своего": довела родителя до того, что он гонялся за ней с колюще-режущем.

Тут, прикинь, война. Новые легионы из Иллирии даже говорить по-русски, в смысле: по-латински, не умеют. Какие-то выверты с провиантом: козу — буду, овцу — нет. Вернулся из имперского бардака домой, а тут... христиане родную дочь в своё стойло увели!

Отвёл к градоначальнику, тот, пожилой уже мужчина, пытался сопливицу уговорить, но "святая мудрою речью обличала заблуждения идолопоклонников и исповедала Иисуса Христа Богом".

Выпороли. Но явился мед.ангел и залечил раны.

Не ново: позже одному из византийских императоров вообще выжгли глаза. А потом он оказался чудесным образом зрячим. Пришлось и его, и палача взяточника-чудодея, ловить и казнить отдельно.

"Видя такое чудо, одна христианка, по имени Иулиания, открыто исповедала свою веру и объявила желание пострадать за Христа. Обеих водили обнаженными по городу, а затем повесили на дереве. Их тела терзали крючьями, жгли свечами, били по голове молотком. Мученицы были обезглавлены. Варвару казнил отец. Вскоре его поразила молния, превратив в пепел".