— Хорошо ещё — перехватить сумел и товарищ Анисимов сильно за тебя просил, а то б...
У меня аж дух от "перспектив" перехватило!
— Не Федька, случаем — водитель анисимовской кобылы, постарался?
Так и представил себе наяву этого стукача-активиста — высунув от усердия язык, корпящего над доносом.
Кац только брезгливо поморщился, отрицающе мотнув головой:
— Мотивы мне не понятны, а личность неизвестна. Но сам понимаешь: ты должен как-то проявить себя, чтоб впредь — ни у кого и тени сомнения не возникло в твоей преданности Советской Власти.
Ну, что было делать? Надо, так надо — сам в милицию пошёл работать, никто туда насильно не тянул:
— Хорошо! Только ты мне выдели, товарищ Кац, ребят посознательнее да соответственное.
— Ну а это, как водится — дело то серьёзное!
Думаю, что это всё же Федька постарался, других "доброжелателей" у меня вроде бы нет. С ним надо что-то срочно решать...
Посоветовался с комвзводом ОВО Чеботарёвым и, тот порекомендовал мне взять в этот раз отделение "старшего агента по охране грузов" — замкомвзвода ОВО Кондратюка Степана:
— Человек не здешний, в семнадцатом году к нам прибился — среди местных родни нет. Хоть и говорит как-то потешно — мужик злой, дотошный и въедливый как репей. И "агенты" у него ему под стать.
— Непьющие, хоть? А то в прошлый раз...
Самогона то, по деревням хватает, поди!
— Девок в посёлке набери, товарищ заведующий оружием, — ехидно отвечает, — коль "непьющие" понадобились. Те ещё и, некурящие и по бабам не шастающие...
Жёстко его осаживаю:
— Разговорчики, товарищ старший агент по охране грузов! Надо будет и, девок со старухами в отряд наберу — тебя не спрошу!
Осекается под моим суровым взглядом:
— Пьют, конечно — хоть меру знают... Но всё одно: следить надобно за охальниками построже!
— Понятно...
Ну, всё как обычно.
— ...Ладно пойдём, товарищ старший агент, винтовки для экспедиции выбирать. Я себе, пожалуй — тот итальянский карабин возьму.
— "Кар"... Как же его, чёрт... "Каркано"?
— Как, кар, "Каркано.
Попросился ещё Мишка в "экспедицию" — взял, почему бы не взять, вооружились антикварными винтовками и, на "мобилизованных" телегах двинулись по сёлам.
* * *
Конечно, особо тут рассказывать нечего, да и не зачем... Не геройство какое во славу Отчизны — а как бы, даже не наоборот. Я выполнял приказы вышестоящих, мои агенты — выполняли приказы мои, особенно не усердствуя...
Все, кроме Мишка-Барона!
Тот, прямо из кожи лез, чтоб найти где-нибудь заныканое крестьянами от глаз "народных" мытарей — зерно или схронку с грошами. А, нюх у него на это дело — как у хорошей собаки из наркоконтроля на опиаты. В свободное же время, он зубрил труды классиков или читал товарищам труды ныне действующих коммунистических вождей, пока те не засыпали. Когда же агенты по охране грузов засыпали, Мишка шёл на сеновал мять сиськи какой-нибудь девке, или в избу к какой-нибудь неприкаянной вдовушке, иль к скучающей молодке — для улучшения крестьянской породы.
Дело то, молодое!
Короче, его служебное рвение заметили и отметили с двух сторон: крестьяне дали ему прозвище "Лютый барчук", а товарищи мытари звали к себе в налоговую службу.
Я был резко против:
— Не тот уровень, Миша!
Слава Богу, где-то посредине срока "командировки" в сельскую местность, нашу "дружину" перенацелили с оперативной работы — на охрану и конвоирование арестованных на суд. Конечно тоже не особый "айс" — но тем не менее, "козлить" от нас требовалось уже меньше...
Процент арестованных за неуплату налога крестьян доходил до сорока, а в соседнем Лукояновском уезде, по разговорам — перевалил за пятьдесят.
Кроме местных народных судов, дававших относительно мягкие сроки, особо злостных неплательщиков судил выездной трибунал. Приговоры, какие хочешь — кроме лишения земельного надела и, слава Всевышнему — "вышака". Однако, чаще всего использовали такие меры наказания как "воинский постой", административный арест и наложение штрафа. В самых тяжёлых случаях — конфискация имущества или её части и лишение свободы на срок от двух месяцев до года.
Иногда, арестовывали целыми деревнями!
Но всё равно, хотя около двадцати процентов крестьянских дворов было освобождено от уплаты налога (безлошадные, семьи красноармейцев) — где-то около трети несостоятельных должников не смогло заплатить налог.
Прямо на глазах испуганное, растерянное и пребывающее в шоке крестьянство становилось злобным и агрессивным... Казалось, вот-вот грянет "буря" и, мои "агенты" — уже было опасливо пересчитывали штучные патроны своих изношенных до дыр в стволах, "карамультуков".
Однако, пронесло — славтегосподи!
Барон, сумел среди работников трибунала отметиться своим каллиграфическим почерком и, вскоре стал исполнять при нём обязанности писаря... Грамотных то людей не хватало а, штатные писаки — такие "перлы" выдавали из-под пера, что не знаешь что и делать...
То ли смеяться лошадью, то ли — ржать как эфиопский слон!
Звали Михаила Гешефтмана и, причём — звали неоднократно, на постоянную работу в судебно-правоохранительные органы — от уездных, до губернских. Но он всё отказывался — дескать: учиться, учиться и ещё раз — учиться надо.
Как завещал — известно кто!
Короче, обратно Барон возвращался весь "увешанный" грамотами да благодарностями от вышестоящего начальства. Однако, большим на мой взгляд приобретением было его и моё знакомство с многими "нужными" людьми. Кроме того, как-то отозвав в сторонку, Барон передал мне небольшой свёрток со словами:
— Это твоя доля, Серафим.
— Что...?
Разворачиваю — мать, твою! Деньги банкнотами: от старых "николаевских" — до новеньких совзнаков и хрен знает сколько миллионов керенками и прочей макулатурой. Кроме того, с десяток жёлтых кружков с волосатым профилем последнего "недержанца".
— ...Это?!
— Я же сказал — твоя доля! Наши "агенты" попросили передать — сами они стесняются: "мол, больно сурьёзен наш заведующий оружием".
То-то, они по возвращению выглядели довольными — как коты после масленицы! В глазах потемнело от бешенства:
— Да, как они...!
— Да, обычное дело — успокойся! Мужики сами предлагали, ну а нашим — что "целку" то, из себя строить?! Ещё не наглели, надо отдать должное — самими найденное не присваивали, как другие.
Остываю... Ладно, чего уж там: на войне — как на войне!
Хотя Гражданская война уже официально закончилась — но фактически она ещё шла и будет ещё долго идти...
Да, закончится ли она когда-нибудь?!
Абрам Израилевич, как увидел его "грамоты да благодарности", да ущучил в чём суть — тут же забрал у меня Мишку к себе в "секретари":
— В волости он нужнее будет, чем на твоём полустанке!
С начальством, конечно не спорят:
— Не возражаю, товарищ Кац, но учитывайте его возраст — ребёнку ещё учиться и учиться надо.
Действительно — уже осень и начались занятия в волостной средней школе... Все мои комсомольцы, резко стали слишком загруженными, я же — наоборот. Впрочем, себе я "занятие" всегда найду.
— И позаботьтесь об усиленном продуктовом пайке ребёнку.
Товарищ Кац категорично соглашается с моими доводами:
— Будь спокоен, товарищ Свешников: за такой почерк — я ему свой паёк отдавать буду!
Направив на него указательный палец, со всей строгостью:
— Ловлю на слове, Абрам Израилевич!
В конце концов, всё наладилось: писанины в волостном управлении НКВД было не так уж и, много и Мишка смог совмещать её с учёбой и ещё множеством других дел. Ну и заодно — рожа у него за казённый счёт немного округлилась...
Чтоб больше не возвращаться к этой теме, скажу: 15 ноября 1922 года в правительстве РСФСР рассматривался и чуть позже был принят проект "Положения об организации ведомственной вооружённой охраны государственных учреждений, предприятий и имущества" и я вышел из подчинения у товарища Каца. Расстались, как говориться — друзьями!
Но, Михаил Гешефтман ещё очень долго неофициально "подрабатывал" в районом отделе НКВД и держал меня в курсе всех самых интересных событий...
* * *
Вскоре после моего возвращения с операции по сбору налогов, товарищ Анисимов принёс мне несколько десятков печатных листочков, сшитых брошюрою:
— Вот, значится... Этого, как его...?
— Мемуарами, что ли наконец — разродился, Фрол Изотович?
— Ну... Стало быть, да!
Прочитал бегло — владею методами скоростного чтения, чем вызвал у автора крайнее удивление:
— Как проглотил!
Ну, что сказать? Товарищ Ксенофонтова грамотно перепечатала — убрав большинство орфографических и прочих ошибок, но как-то без фантазии. Как только комп оживлю — надо будет через "ворд" хорошенько литературно переработать.
— Что скажешь? — насторожено спрашивает.
— Скажу, что вижу два недостатка: объём невелик — только на газетную статью тянет и, по содержанию...
Я поморщился:
— ...У тебя здесь только про Империалистическую, про Гражданскую войну — ни слова. Читатель ныне "идеологически подкован" — не поймёт! Да и редакции нынче... Хм, гкхм... Могут не пропустить в печать.
— Ну, а что делать? — растерялся, — я же в Гражданскую не воевал... Врать, что ли?!
"Оборону" волостного Совета от собственных земляков значит, он за гражданскую войну не считает! Вот, гусь...
Ладно:
— Зачем сразу "врать"? Надо найти в соавторы участника Гражданской войны и "разбавить" твою писанину евойной — всего то, делов... Можно даже несколько участников — всё равно твоя фамилия будет стоять на первом месте.
— А твоя? — спрашивает несколько ревниво.
"А ты тщеславен, Фрол Изотович!".
— Моя? Я воевал-то буквально месяц — больше в польском плену сидел на гнилой брюкве... Вспомнить-то, особо нечего.
"Не хрен по мемуарам светиться!".
Хотя, как только комп "оживёт" — я меж его страниц кое-что своё допишу... Обязательно!
Фрол, старательно морщил лоб, пытаясь соображать:
— Разве товарища Взнуздаева привлечь?
— Ну а почему бы и нет, — поддержал кандидатуру соавтора я, — Ивану Даниловичу всё одно делать нынче нечего, а человек он грамотный и к писанине привычный.
Сей местный персонаж до 1914 года работал где-то конторщиком и, меньше всего мечтал о стезе военного — когда его (в уже довольно "серьёзном возрасте") в шестнадцатом году загребли в школу прапорщиков. Не знаю, как он воевал (хотя догадываюсь) в Императорской, а затем в революционной армии "временных" — но осенью семнадцатого года он возвратился домой практически одновременно с Анисимовым, в том же звании прапорщика.
"Служи, сынок — как дед служил,
А дед на службу — член ложил!".
Ни в каких политических событиях Взнуздаев не участвовал и в партиях не состоял — жил себе тихо-мирно жизнью законопослушного гражданина и примерного семьянина.
Однако и, новые власти до него добрались!
Летом 1918 года, Иван Данилович был мобилизован уже в Красную Армию. Видать комиссар ему попался требовательный, поэтому товарищ Взнуздаев в рабоче-крестьянском войске сделал "головокружительную" карьеру, дослужившись до начальника штаба полка. Провоевав полтора года, он зимой 1919-20 года вернулся после ранения с "пустым" рукавом и партбилетом в нагрудном кармане.
Делать нечего — надо как-то жить!
Как раз освободилось место волостного военного комиссара и товарищ Взнуздаев его занял. Он ещё успел поставить меня на воинский учёт и выписать красноармейскую книжку — взамен "утраченной", как волевым решением Правительства РСФСР — волостные военкоматы были ликвидированы как класс...
От такой несправедливости Иван Данилович ушёл в продолжительный запой, откуда его Фрол Изотович и вытащил — посадив в кутузку на три дня, прежде чем дать поручение по написанию совместных с ним "мемуаров".
* * *
Среди местных большевиков я был своим, мог посещать их партийные собрания, чем изредка и пользовался — за неимением другой развлекухи. А на них в последнее время ничего смешного — лишь тоска и уныние... Переход к НЭПу нанёс чувствительный удар по партийной структуре на местах: в селах вообще не осталось партийных организаций, а в волостных центрах — вместо комитетов РКП(б), сохранились лишь её ячейки. Пять человек партийцев, столько же кандидатов и "сочувствующих" в самой Ульяновке и, вокруг на десятки и даже сотни вёрст — ни одного живого коммуниста.
Конечно, провинции коснулось слабо, но введение так называемого "партмаксимума"[34] — тоже весьма способствовало снижению численности стройных рядов "передового отряда" победившего пролетариата.
Председателю волостного Исполкома РКП(б) было о чём задуматься, есть о чём загрустить!
В нашей "тмуторакани" гладь да тишь — лишь отголоски колоссальнейшей битвы за власть на "самых верхах", доносятся сюда невнятным гулом и рокотом из-под "небесья".
Зимой 1921-1922 года Ленин впервые почувствовал себя плохо — его беспокоили головные боли, телесная слабость и общий упадок сил. Он почти перестал появляться перед массовыми аудиториями и, среди москвичей упорно циркулировали слухи — что Ильич "пьёт горькую" или он вообще "спятил". Конечно, до полного упадка разума "самого человечного человека" было еще далеко, но первый тревожный звоночек уже прозвенел.
Вероятно, Вождь стал допускать мысль — если не о смерти, так о вероятности вынужденного отхода от активной политической деятельности. Вот тогда то и, проявилось присущее любой российской власти извечное противоречие — между системой управления и механизмом ее преемственности, в его "специфическом" — коммунистическом варианте.
"А глаза у него добрые-добрые...".
Несмотря на добрый прищур глаз, приятную картавость голоса и неизменно внимательно-доброжелательное поведение с людьми, Ленин был суровым диктатором. От его заливистого, почти детского смеха, у собеседников пробегал целый табун мурашек — от загривка до поясницы и далее куда "пониже".
Однако, вот беда: ленинское постоянное стремление к абсолютному лидерству в партии, нежелание поступиться — хотя бы долей этого лидерства и соответствующий подбор ближайшего политического окружения, привели к тому — что достойного преемника не было... Не было видно, во всяком случае. Вольно-невольно, Ленин сформировал органы власти так, что без него она становилась беспомощной.
Вторым человеком в партии и правительстве был "Лев Революции" — Троцкий... Казалось бы по логике вещей, вся власть после Ленина должна была достаться ему.
Но, вопреки успешности их "дуумвирата" — громко и грозно звучавшему весь период Гражданской войны, у Ленина с Троцким — противоречий и взаимных подозрений было намного больше, чем с кем бы то ни было. Троцкий же в свою очередь, всегда держался видной персоной — которая "гуляла сама по себе" и, Вождю это ужасно не нравилось. Всегда, памятуя о стремлении Троцкого иметь самостоятельное значение, Ленин постоянно держал его на строжайшем контроле. Льву Давидовичу не мешали купаться в лучах вполне заслуженной воинской славы — но сколь-либо большой власти ему не давали.
