Следопыт

— ДЭЙВ! ДЭЙВ! ГДЕ, ЧЕРТ ВОЗЬМИ, ДЭЙВ?’— я мог слышать только его голос. Я не мог его видеть. Я слышал, как Стив кричал то же самое.

— ДЭЙВ! ГДЕ, ЧЕРТ ВОЗЬМИ, ДЭЙВ?’

Затем Джейсон:

— ОН ПОД ГРЕБАНОЙ МАШИНОЙ! ОН ДОЛЖЕН БЫТЬ ТАМ!

Я попытался прокричать ответ, дать хоть какое-то подтверждение. Я здесь! Я здесь! Но мой рот был забит грязью, которая толстыми комками размазалась по всему лицу и носу. Я не мог гово­рить и едва мог дышать. Я понял, что машина, должно быть, съехала с трассы. Она упал с огром­ной высоты и лежала на мне вверх тормашками.

Ни Стив, ни я не заметили пропасти в темноте. Теперь я был прикован к своему сиденью, зажа­тый под Пинки, и уткнулся лицом в какое-то зловонное иракское болото. Для Следопытов было стандартной процедурой не пристегиваться ремнями безопасности. Было совершенно очевидно, почему. Они ограничивают ваши сектора, когда вам приходится вращать оружие, и задерживают вас при выходе из машины. Малейшее препятствие может оказаться фатальным, отсюда и прави­ло «не пристегиваться».

Трикки должен был стоять позади меня у турели крупнокалиберного пулемета, когда машина ка­тилась, и его, должно быть, отбросило в сторону. Стив был со стороны водителя, и я полагаю, что машина, должно быть, перевернулась на него, в результате чего он вывалился невредимым. В результате остался только я. Я лежал почти вертикально под перевернутой машиной, ужасно скрюченный и неспособный пошевелиться.

Я чувствовал себя совершенно беспомощным и совершенно одиноким. Напуганный. Почти не­заметно я почувствовал, как «Лендровер» начал проседать, еще сильнее сдавливая мою грудь и ноги. Это было ужасающее чувство, как будто тебя засасывало в темное сердце ада.

Внезапно я услышала, как Джейсон выкрикивает приказы. Он пытался придумать, как, черт возьми, вытащить меня из-под фургона или снять его с меня. Я услышал, как Дез и Джо подо­шли к перевернутому автомобилю. Я услышал торопливое объяснение Стива — Пинки перевер­нулся, а Дейв застрял внизу.

Давление на мою шею и спину продолжало расти. У меня перехватило дыхание. Я слышал, как какие-то парни скреблись слева и справа от меня, но никого не видел. Я считал минуты. Прошло десять. Казалось, прошла целая вечность. Еще десять. С каждой минутой машина все глубже по­гружалась в трясину, погружая мою голову глубже в грязь, выворачивая и раздавливая шею и по­звоночник. Я чувствовал запах гниющих листьев, а также какого-то животного или человече­ского дерьма, которое стекало в болото. Вонь ударила мне в ноздри.

Мы были прямо на линии фронта 3-го ПДБ. Противник должен был находиться в затемненной местности к северу от нас и в пределах видимости. ПНВ едва работали в кромешной темноте, но никто не мог рисковать и включать какие-либо огни. Сделать это означало бы навлечь на себя шквал огня противника.

Пинки был набит всеми обычными тяжелыми боеприпасами, припасами и вооружением, и его вес все глубже погружал его в грязь. Я высокий парень, рост 6 футов 4 дюйма. Когда я сидел на переднем сиденье, моя голова упиралась в перекладину. Теперь он был почти полностью погру­жен в воду, вдавленный в болото массой машины, стоявшей над ним. Постепенно моя голова пришла в норму.

Я почувствовал, как внутри меня поднимается тошнотворная волна паники. Я, нахрен, собира­юсь утонуть в этой грязи и дерьме здесь, внизу! А потом я услышал, как ребята начали выкапы­вать меня. Джейсон шел впереди, подгоняя их. Но я был так глубоко под машиной, и она уже опустилась так низко, что чем больше они копали лопатами, тем больше оседал Пинки. Это был ужасный, порочный круг, игра с нулевой суммой.

Я почувствовал, как грязь просачивается в мои глазницы, а затем она оказалась у меня на глазах. Я был ослеплен этим. Я почувствовал во рту едкий металлический привкус крови. Я решил, что у меня, должно быть, внутреннее кровотечение, поскольку фургон медленно, но верно выдавли­вал из меня жизнь. Было ясно, что выкопать меня не получится.

Я чувствовал себя таким одиноким. Что за способ умереть.

Глава 29

Я услышал, как под машиной ползет чье-то тело. Чья-то рука потянулась ко мне, отчаянно ца­рапая, нащупывая в густой грязи. Пальцы коснулись моих пальцев; потянулись, чтобы взять меня за руку. Кто бы это ни был, он не пытался меня вытащить. Эта рука просто крепко держала меня за руку. Он знал, что меня ничем не сдвинешь с места. Чье-то лицо приблизилось к моему, призрачно-белое в темноте. Это было непросто. Он заговорил со мной. Он не задавал глупых во­просов вроде: «Дэйв, ты в порядке?» Все, что он делал, это молол чепуху, рассказывая о барах, которые мы часто посещали, и о том, как мы пытались окрутить всех встреченных женщин.

— Я никогда не говорил тебе, приятель, но когда ты встретил Изабель, эту великолепную фран­цузскую птичку, в баре «За кулисами», помнишь? Ну, ты решил приударить, и она спросила: «Ух ты. Кто это с тобой — высокий, темноволосый, молчаливый?» Я сказал ей, что единственная при­чина, по которой ты молчал, заключалась в том, что ты ее бы усыпил, если бы открыл свой чер­тов рот.

Я пытался не рассмеяться с полным ртом грязи и крови.

— Я сказал ей, что ты будешь говорить о процедурах при потери связи, или отборе, или о какой-то подобной ерунде всю ночь напролет. Я сказал ей, что я тот мужчина, который ей нужен. Тебе удалось закадрить ее, приятель, только потому, что она затащила тебя на танцпол и увидела, ка­кой ты дерьмовый танцор. Она сжалилась над тобой, вот и все.

Я попытался вернуть ему это. Мне так отчаянно хотелось поговорить, посмеяться, поделиться хоть каплей человеческого тепла. Но я едва мог дышать. Мои слова вырывались хриплыми, булькающими выдохами. Я даже не мог толком расслышать всего, что он говорил, но я был рад, что со мной был Трикки.

Он никогда не говорил ничего из того дерьма, которое вы слышите в фильмах — с тобой все бу­дет в порядке. Мы вытащим тебя оттуда. Он решил, что это ложь, и вообще, откуда ему, черт возьми, знать. Он был там просто для того, чтобы быть моим братом и показать мне, что я не одинок.

Тяжесть Пинки давила на меня все больше и больше. Она выжимала из меня всю жизнь. Я по­чувствовал, как мои легкие начали наполняться жидкостью. Я чувствовал вкус застоявшейся воды, когда они заливались жидкой жижей из этого застоявшегося иракского болота. Я попытал­ся заговорить с Трикки, но слова вырывались как пенистое бульканье и брызги. Это было ужас­но. Я едва мог дышать. Я замолчал.

Давление продолжало усиливаться, пока, наконец, я не начал чувствовать, как меня охватывает странное чувство покоя и счастья. У меня начался странный внетелесный опыт. Я чув­ствовал эйфорию, как будто меня обдолбали до полусмерти. Я понял, что именно так и должно быть, когда умираешь. Я был рад, что Трикки был со мной и что я был не один. Он был хорошим парнем, с которым можно было быть рядом, когда приходило твое время умирать.

У меня начали возникать воспоминания о моем детстве и моей семье. Это были не медленные мечты наяву, а быстрые вспышки всего хорошего и радостного. Я мог представить себя в летнем кемпинге в Уэльсе, с семьей. Мне было около семи лет, и мой папа брал меня с собой на рыбал­ку. Мы наняли маленький пыхтящий катер и поймали восемнадцать макрелей. Их было слиш­ком много, чтобы мы могли приготовить барбекю и съесть, поэтому мама отправила меня по кемпингу раздавать лишнюю рыбу.

Я перенесся на год или два вперед, к другому семейному празднику. Снова Уэльс. На этот раз мы с папой встали ни свет ни заря и взбирались на отвесные скалы вокруг Аберсоха. Он заметил отличное место для рыбалки, но нам пришлось карабкаться по скалам, чтобы добраться туда. Я почувствовала прилив страха, боязни высоты и падения, и оберегающую руку моего отца, об­нимающую меня. Мы поймали немного макрели, а потом мой папа поймал на крючок рыбу-собаку, морского окуня. Рыба-собака? Что такое рыба-собака? Наполовину рыба, наполовину со­бака?

Он торжествующе вытащил ее, и на конце лески появилась мини-версия акулы. Мы отнесли его обратно в кемпинг, и отец научил меня, как приготовить его для запекания на сковороде, снимая жесткую, как наждачная бумага, шкурку. Мой папа был так горд работой, которую мы проделали с рыбой-собакой, что посадил меня к себе на колени и позволил вести машину от кемпинга через ферму до главной дороги. Мои младшие сестры сидели сзади и хихикали во все горло.

Я вспомнила, как моя мама учила меня скакать на лошади. Она возила меня по всей стране, что­бы я мог участвовать в лучших соревнованиях. Она так усердно работала на своей работе и за­ботилась о семье, что смогла обеспечить всех нас лошадьми.

Я снова прыгнул вперед. Моим сестрам было четырнадцать и одиннадцать лет, что означало, что их отправили в ту же среднюю школу, что и меня. Я постоянно заботился о них, как делал это всю свою жизнь с тех пор. Мне показалось очень грустным, что теперь, после этого несчастного случая, я больше никогда не смогу присматривать за ними.

Я увидел свою семью, собравшуюся за рождественским обеденным столом, полную смеха, радо­сти и света. Мама готовила праздничную еду второй вечер подряд. День рождения моей старшей сестры Анны пришелся на канун Рождества, так что это всегда было похоже на два Рождества подряд. Там были двойные подарки. Двойное празднование. И вдвое больше готовки для мамы.

Я увидел своих маму и папу в их прекрасном, залитом солнцем розовом саду у себя дома, их красивый розовый коттедж и двух моих сестер, играющих среди цветов. Странно, но я почув­ствовал себя счастливым, когда эти обрывки воспоминаний пронеслись у меня в голове. Я лю­бил свою семью и знал, что они любят меня в ответ. Я вывел свой патруль из Калат-Сикара и вы­вел всех до единого живыми. Это была хорошая подача. Я смирился с тем, что пришло мое вре­мя уходить.

И тут мне в голову пришла одна мысль. Моя жизнь была комнатой в столовой на нашей базе в Великобритании. Мой дерьмовый армейский матрас, стопка книг и DVD-дисков и дерьмовая ви­деосистема. Плюс мое армейское снаряжение. Там не было почти ничего личного.

Когда моя комната опустеет, это подытожит мою жизнь. Это было то, что должны были увидеть мои родители. На самом деле в моей жизни не было никого постоянного. Жены нет. Никаких де­тей. Я не собирался никого оставлять после себя, никакого прочного человеческого наследия.

Тогда я вспомнил, что в моей комнате была куча порнографических журналов. Дерьмо. Это то, что найдет моя мама. Она была бы так разочарована во мне. Это было еще хуже, потому что не­которые другие парни сбрасывали свою порнуху в мою комнату, в то время как их подружки приходили навестить их в последний раз перед тем, как отправиться на войну. Все эти журналы были сложены высокой стопкой в углу, как святилище богов порнографии.

Я пыталась попросить Трикки продезинфицировать мою комнату, убрать порно до того, как моя мама доберется до него. Я отчаянно пытался заставить его сделать это. Но, казалось, я больше не мог говорить. Теперь это было приятное и теплое наркотическое чувство. Моя голова была полна розовых ватных облаков, и боль начала растворяться в радужных оттенках серого. Я начал то приходить в сознание, то выходить из него. Я был уже на полпути к цели и чувствовал себя довольно счастливым и завершенным. У меня не было постоянной девушки или жены.

Конечно, была прелестная Изабель, но мы только начали встречаться. У меня не было детей. Это была моя жизнь — Следопыты.

Мне удалось прошептать Трикки:

— Приятель, я люблю Следопытов.

— Что ты говоришь, приятель? — спросил Трикки, пытаясь придвинуть свою голову еще ближе ко мне.

Я был немного раздражен тем, что мне пришлось повторяться. Я умирал здесь. Почему он не слушал? Я пропихнул через горло те же слова, «Приятель, я люблю Следопытов». Мне пришло в голову, что, возможно, это глупо говорить, но это было именно то, что я чувствовал прямо сей­час. Я растворялся, плыл и улетал куда-то неземному и фантастическому. Я поднимался в благо­ухающие, залитые солнцем небеса, «Прощай, странник» повторялся на полную мощность, пока я кружился в золотистом потоке. И повсюду вокруг меня эхом отдавались звуки болтовни и сме­ха, когда образы из моей семьи и детства проносились мимо меня.

Трикки начал сходить с ума. Он отчаянно ковырялся в грязи голыми руками, пытаясь выкопать яму, достаточно большую, чтобы я мог дышать. Я слышал, как он крикнул:

— ПРИНЕСИ МНЕ ГРЕБАНУЮ КРУЖКУ ИЛИ КОТЕЛОК!

Под машину просунулась рука с жестяной кружкой. Трикки начал выгребать воду, грязь и дерь­мо так быстро, как только мог. Я почувствовал небольшое облегчение. Я сделал пару глубоких вдохов. Эйфория начала отступать. Когда это произошло, я почувствовал, насколько раздавлен­ным и скрюченным было мое тело. Каждая частичка меня кричала в абсолютной агонии.

Я издавал хлюпающие звуки с каждым крошечным вдохом. Я попытался пошевелить ногами, или руками, или даже пошевелить пальцами. Ничего. Я услышал какой-то шум снаружи. Я услышал, как Джейсон вытаскивает домкрат из места его установки в автомобиле.Я услышал его голос:

— Подсуньте под опору, столько, сколько сможете, черт возьми! Мы должны снять ее с его груди!

Я услышал ворчание в темноте. Приглушенные проклятия. Затем голос Деза, хриплый от слез и разочарования:

— Это, черт возьми, не работает!

Я почувствовал, как Трики высвобождает свои пальцы из моих собственных. Мгновение спустя он исчез. Я не знал, почему он оставил меня. Я полагал, что он оставался со мной до последнего возможного момента, пока его рука не оказалась придавленной машиной и он не оказался в ло­вушке вместе со мной. Я снова был здесь один, и мне это было ненавистно. Меня бросили.

Некоторое время спустя я пришел в сознание. Я почувствовал, что нисходящая сила автомобиля немного ослабла. Это было едва заметно, но, возможно, фургон чуть приподнялся. Я думаю, домкраты должны были работать. Теперь я мог слышать новый голос. Это был офицер, отдавав­ший распоряжения. Затем тот, кто говорил, перестал выкрикивать приказы и заполз под машину. Он занял позицию с того места, где остановился Трикки, и заговорил со мной.

— Дэвид, это Энди Джексон, 3-й десантный. Ты в порядке?

Это был немного щекотливый вопрос. Конечно, со мной было не все в порядке. Я жалел, что Трикки все еще не был со мной. Я догадался, что он был снаружи, возился с домкратами. Я слы­шал множество голосов вокруг автомобиля. Там все это звучало как групповуха. Там были люди, пытавшиеся подсунуть цепи под Пинки, и я предположил, что у них наверху должна была быть БРЭМ инженеров-механиков.

Разгорелся спор о том, как они собираются снять с меня машину. Были долгие периоды, когда, казалось, ничего не происходило, и все же я то приходил в сознание, то терял его. Но, по крайней мере, «Лендровер», казалось, перестал тонуть.