Ну, раз 'пожалуйста'. Я и не помню, когда умник это слово в последний раз употреблял:
— Заходи.
— Трудишься? — после беглого обзора, запрыгнул кот в аккурат на мое нагретое место. — Трудишься, вижу.
— Так уж и видишь? — с вызовом скрестила я на груди руки. — Зачем пришел?
— Мы с Ветраном сейчас по лавкам пойдем.
— Ну, надо же, какие 'хозяюшки'.
— Так вот, — стойко усилил нажим умник. — Возможно, опять до Либряны махнем.
— До Либряны? — тут же 'сдулась' я. — Туда-то зачем?
— Да, мало ли?.. Мне, например, очень сыр понравился, который Берта вчера приносила. Ты не знаешь, в каком именно магазине она его купила?
— В 'магазине гостинцев', по всей видимости. Сыр можно и здесь найти. Я знаю одну лавку, недалеко от нас. И нечего вам в Либряне делать, если только не по следственным интересам.
— А это уже нам с Ветраном решать. Ты-то от дел отстранилась. У тебя сегодня опять свои заботы... Стася.
— Что еще?
— Зря ты так.
— Это, по какому поводу?
— Подумаешь, убил он тебя. Ведь хотел то убить совсем другую.
— Много ты понимаешь, — тяжко вздохнула я и отвернулась к окну.
— Я же — мудрец... И, если рассматривать данный факт с психологической точки зрения, то...
— Зеня, иллюзии, явившиеся к вам с Ветраном, конечно, имеют к психологии отношение, но не на столько, как ты считаешь.
— Так объясни мне! — с воодушевлением воскликнул кот и даже хвостом обернулся. Видно, для лучшего усвоения материала.
— Объяснить? — прищурилась я в ответ. — Объяснить... Боюсь, что все вкусные сыры закончатся. Так что, спрыгивай с диванчика, пошли...
Хозяин нужной нам лавки был человеком, по всей видимости, с редкостным чувством юмора. Потому что в стеклянных дверях сейчас красовалась, подвешенная изнутри картонка 'Я вкушаю. Медленно досчитайте до ста и вам воздастся'. К тому же, не смотря на наличие государственных расцветок в ленте, новая его вывеска, реющая поперек тротуара, сильно напоминала траурный венок с сырным кругом ровно по центру.
— Да-а... — задрав голову, залюбовалась я на сей жестяной шедевр. — Я бы на вашем месте не стояла прямо под ней.
— Это почему же? — напрягся на плече Ветрана умник.
— Еще неизвестно что лавочник имел в виду под словом 'воздастся'. Вдруг, вывеской. С ней на шее и похоронят.
— Ну и шутки у тебя сегодня, Стася, — фыркнул кот, а мужчина, все ж сделал шаг в сторону:
— Может, не будем считать, а сходим пока в другие места? А, Анастэйс? — щурясь от солнца, посмотрел он на меня. Я же в ответ лишь пожала плечами:
— Да, пожалуйста. Дальше по улице еще одна будет...
Постепенно, от лавки к лавке, дойдя до самого центра Мэзонружа, мы так же постепенно набрали корзину. Работали они здесь без перерывов на 'вкушения', да и на улицах было гораздо веселей от людей, развлекающих себя нарядным воскресным променадом. Нечто подобное позволили себе и мы. Правда, с тяжелой ношей и котом на плече беспечно прогуливаться было как-то странновато. Поэтому, предпочли для себя 'сидячий' вариант. Благо, было где — как раз напротив единственного в деревне банка, точнее, его местного представительства, в маленьком скверике, отвоеванном у соседнего постоялого двора. По-моему, Зеня сейчас про эту знаменитую судебную тяжбу Ветрану и рассказывал. По крайней мере, слова 'а столб потом прямо в зал, как доказательство' и 'два раза Дозирона его же картой местности', там точно присутствовали. Я же сидела в сторонке от них и, закрыв глаза, отдала лицо солнцу и ветру.
— Анастэйс... — дошла очередь и до моей персоны.
— Да-а.
— Ты ведь голодная.
Очень захотелось ответить, что на людей пока бросаться по этой причине не собираюсь, пусть не тревожится, но, больно уж глупо это, да и ни к чему уже:
— Так ведь, сама виновата.
— Здесь рядом, я видел, когда мимо проходили, пирожками торгуют. Хочешь пирожок?
— Ага... Спасибо.
— Я сейчас, — поднялся со скамейки Ветран. — Только...
— Я буду здесь.
— Хорошо. Зигмунд с тобой останется...
— Стася, ну за что ты с ним так? — проводили мы с котом взглядами завернувшего за угол Ветрана.
— Зеня, прекрати свои копания. Я что, обидела его чем-то? Наорала? Оскорбила? По-моему, все у нас тихо — мирно.
— Уж лучше бы наорала.
— Что?
— Так, хоть какие-то эмоции, а не полная отчужденность. И как мы вообще будем дальше работать в такой ненормальной обстановке?
— Нормально будем работать. Вот сейчас пирожок съем и сразу резво подскочим нормально работать... Лишь, с направлением определимся.
— Ну-ну...
— Я тебе сейчас усы повыдергиваю за эти твои многозначительные 'ну-ну', — развернулась я к коту. — Суешь свой мудрый нос во все дыры. Лучше бы своими делами занимался. Ты почему сегодня клиенту в приеме отказал?
— Я? — опешил от такого неожиданного поворота 'миротворец'. — Так он... он. Стася, я боюсь.
— Чего ты боишься?
— Что расскажу ему что-нибудь совсем неподобающее, а оно потом... сбудется, — тоскливо насупился умник.
— Да?.. Вот я Трахиния, — ошеломленно обхватила я голову руками. — Точно, исчадье...
— Добрый день! Надеюсь, я вам не помешал? — вопрос прозвучал, как нельзя, кстати...
Приятельницу свою, Алену я знала вот уже долгих пять лет. И из нашего с ней общения извлекла для себя два достаточно ценных урока. Урок первый: есть вещи, понять которые мы не в состоянии (под каким углом на них не пялься), но от этого они свою ценность для других не теряют. И урок второй: есть женщины, для которых мужчины — всего лишь приятные, но временные ухажеры. Однако женщины эти вполне заслуживают уважения. Поэтому, на картины аленины я старалась совсем не смотреть, а кавалеров ее многочисленных — просто не запоминать. Хотя, господин Горст Фенербак мне, почему то, запомнился.
— Здравствуйте, — спешно опустила я руки, а потом подумала, что к этому еще что-то, наверное, полагается добавить. — Как ваше здоровье?
— Вашими молитвами, — жизнерадостно расплылся ветеран и без приглашения уселся рядом.
— Что, извините? — прищурилась я.
— Я сейчас не то сказал? Так у людей обычно, принято отвечать, — замер он, а потом рассмеялся. — Спасибо, иду на поправку. А вот вы, госпожа маг, и сегодня прекрасны, как небеса обетованные.
— Скажите, — косясь на мой окончательно потерянный вид, влез умник. — вы свои фразы заранее репетируете или экспромтом выдаете?
— Это сейчас про что, уважаемый Зигмунд? — перегнулся к нему господин Фенербак.
— Да хоть про ваш сомнительный комплимент, — вкрадчиво пояснил кот.
— Сомнительный комплимент?.. Хм-м. А хотите анекдот про аналогичный же? — сам у себя поинтересовался ветеран, потому что тут же продолжил. — Встречаются пожилая дама и статист, помешанный на процентах. И мужчина решает сделать даме приятное. Он восклицает: 'Как вы прекрасно выглядите!' Дама, зардевшись, кокетливо у него спрашивает: 'И насколько прекрасно?' Специалист, недолго думая, уточняет: 'На все сто'.
— Действительно, сомнительный, — великодушно хмыкнул Зеня, а я решила свернуть со скользкой дорожки юмора:
— Как поживает Алена, господин Фенербак? Я ее не видела со дня рождения Колина.
— Алена?.. — пригладил мужчина свои флибустьерские усы и бородку. — Алена, к сожалению, бросила меня на произвол судьбы. Видите, в воскресный день слоняюсь один, коротаю время.
— Да что вы говорите? — привычно не удивилась я.
— Она все пишет свои странные картины. То рассвет в курятнике, то закат, отражающийся в...
— Надеюсь, не в Чилимском пруду? — вспомнив боевой настрой приятельницы, невольно напряглась я.
— Не-ет, — тоже, на миг насторожился ветеран. — Она водоемы поменьше использует. Те, что, обычно, после дождя бывают.
— Ясно.
— А вам, по всей видимости, абстракционизм в живописи не импонирует? — решил углубиться и в эту тематику кот, но, я уже встревать не стала.
Мало того, откинувшись на спинку скамейки, вообще ощутила сильное желание слиться с деревяшкой — к нам приближался Ветран.
— Здравствуйте, — не отрывая взгляда от нашего собеседника, буркнул он. — Анастэйс, Зигмунд, нам пора, — и всучил мне, еще горячий, наполовину обвернутый бумагой, пирожок.
— Уже? — привстал для рукопожатия господин Фенербак. — Хотя... у всех, я понял, кроме меня есть дела даже в этот день. Анастэйс, я надеюсь, мы с вами еще увидимся? Уважаемый Зигмунд, Ветран, всего доброго...
Обратно бежали молча и чуть ли не вприпрыжку. Я сначала старалась поспевать, безрезультатно подстраиваясь под широкий, неожиданно нервный шаг воина духа, а потом, будто, в ступор впала. Мне, вдруг, все вокруг показалось огромной каруселью: улица с людьми, деревьями и домами и небо над ними кружились вокруг меня. И я даже музыку уловила, какая обычно бывает вблизи подобных ярмарочных забав. Одна лишь я столбом торчала посреди всего этого разноцветного хоровода и совершенно не знала, что мне делать дальше. Ведь, куда не ступи, тут же закружит и выбросит без опоры... А потом я приняла единственно верное, на мой теперешний взгляд, решение: черкнула привычными пальцами знак и сделала шаг вперед... уже без риска упасть...
— Скажи, что мне делать?!.. Скажи! Скажи!.. Сыскарь из меня плохой! Любви я недостойна! Друзьям причиняю боль да и хозяйка... — на мгновение задумалась я. — Трахиния я, а не хозяйка! Скажи, куда идти, что спасать?! — ветер потрепал мои волосы, перебросив челку на глаза, а потом и вовсе затих. — Во-от... Даже ты во мне разочаровался, — угрюмо протянула я, спустив глаза от облаков.
В левой руке моей был по-прежнему зажат купленный Ветраном пирожок. Он давно остыл, а под пальцами, на серо желтой, неровно оборванной бумаге, проступили масляные отпечатки. Я поднесла руку поближе и смахнула с румяной корочки нанесенный ветром сор. Потом, еще ближе... и, глубоко вздохнув, откусила. Пирожок оказался со щавелем. Сладкий густой сок потек по подбородку и капнул на юбку. Но, все равно, очень вкусно... Так и жевала его, вздыхая и глядя в даль, как еще совсем недавно на синюю 'паучковую' кляксу. А когда в руке осталась лишь бумага, вытерла ей подбородок и пальцы... Промасленная, она всегда хорошо горит. Вспыхивает и тут же тает, почти без пепла. Огонь любит такие угощения. А я в детстве любила поджигать на ладони, скатанный из бумаги шарик, а потом смотреть, близко поднеся к глазам, как он расправляется в пламени, а потом медленно клочьями опадает... Руки сами вспомнили забытые движения и готовая 'жертва' покорно скатилась в углубление ладони. Осталось лишь 'выпустить рыжего бесенка', как говорила бабушка, но в этот раз я замешкалась, пристально вглядываясь в глубокие промасленные изломы... Да-а, кто ищет знаки... Пожалуй, неизлечимая моя фобия, потому что через секунду я уже аккуратно исправляла содеянное. Точнее, расправляла...
Обычно, уличные торговки для своих оберток используют бумагу из магазинов, с разбросанными по всей ее ширине, бледно оттиснутыми клише(5). Это, в лучшем случае. На худший идут местные газеты, но их закручивают лишь для семечек и орехов. Да и то не всегда, если практичная торговка еще и печется о своей репутации. Торговка, продавшая пирожок с так любимым Ветраном щавелем, о репутации своей, по всей видимости, пеклась. Но, вот где она эту бумагу раздобыла?.. На пятнами прозрачном клочке, к тому же изрядно измятом, едва читались всего два слова, заключенные в вытянутый ромб, обвитый веревкой: 'Близкий очаг'...
— Да-а... — потерла я сморщенный нос. — Ну и что такое... Да, к ахирантесу все эти знаки! И самой уже понятно, что хватит прятаться. Пора по-го-ворить, — прищурившись, разглядела я скачущие внизу, у подножья холма, фигурки: мужскую и котовью. — Вот и поговорим, — тут же поубавился весь мой запал...
Правду сказать, я ожидала от Ветрана всякого, но, никак не такого. Он, сначала замер напротив меня, предусмотрительно подскочившей на ноги, а потом, вдруг, потянулся к лицу ладонью, заставив невольно дернуться в сторону, чтобы в следующий момент уже оказаться в надежной сцепке рук:
— Ну, зачем ты так? У тебя подбородок запачкан. Я лишь хотел его...
— Он — в твоем пирожке, — безуспешно мотнула я прижатой к его груди головой, а потом там же и затихла. — ... со щавелем.
— Со щавелем, — облегченно выдохнул Ветран. — Я знаю... Анастэйс, нам с тобой надо, наконец, поговорить.
— Давай поговорим. Только начинай ты. И еще...
— Что, 'еще'?
— Я должна видеть твои глаза, когда ты будешь мне это говорить...
— Хорошо, — ослабил мужчина объятья.
— А можно, еще и от себя кое-что добавить?
— Да, Зигмунд.
— Вы не могли бы вообще сесть в траву, а то мне половину текста ветром сносит? — этот кот и возвышенную трагедию умудрится загубить в балаганный фарс. Однако просьбу мы все ж выполнили, и теперь оставалось лишь самое тяжелое — начать:
— Анастэйс, ты знаешь, что такое 'взбесившийся дух'? У вас их еще называют 'боггартами'? — сразу взял с места в карьер Ветран.
— Знаю, — в ответ затаила я дыхание.
— Так вот... Мне кажется, что Груша... — послушно не отводя от меня глаз, качнул он головой. — Повторяю, у меня лишь есть некоторые опасения.
— Продолжай.
— В общем, мне кажется, она постепенно перерождается именно в него.
— Хобья сила! — гневно подскочил умник. — Ветран, ты вообще соображаешь, что говоришь? Чтобы наша Грундильда, вдруг, из милого безобидного создания переродилась в... бешеную собаку? Стася, ты-то что молчишь?
— Она молчит, Зигмунд, — с досадой произнес воин духа. — Потому что и сама уже, наверняка начала это понимать. Ведь так, Анастэйс?
— Стася?! — с надеждой развернулся ко мне кот, а я, наконец, сделала глубокий вдох:
— Послушай меня, Ветран... Оба меня послушайте. Груша в последнее время ведет себя действительно, странно. Но, хоть я и уверена, что она напрямую связана с вашими иллюзиями, я так же уверенно заявляю — моя домовиха не может быть боггартом. Не знаю, какие у нее для такого поведения имеются причины, но, только не этим монстром... У меня все.
— Анастэйс, ты, же маг! Как ты можешь отрицать очевидное только из-за страха посмотреть правде в лицо? Будь же объективной!
— Объективной? — сузила я глаза. — Ты думаешь, я не могу этого сделать, потому что мне тогда придется признать еще и другое?
— Что, 'другое'? — распахнул глаза Ветран.
— Да то, что, если ты прав, и Груша на самом деле обладает силой боггарта, то ты тогда считаешь меня, пусть и в глубине своей души, но настоящей демоницей... исчадьем ада.
— Это-то здесь причем? — потрясенно пробормотал умник. — Причем здесь дрибза?
— Да при том, что...
— Анастэйс, погоди, — вскинул руку Ветран. — Позволь мне самому все объяснить.
— Да, пожалуйста. Я, в общем-то, именно этого и хотела, — в ответ окрысилась я.
— Начнем с того, что... — собрался с духом мужчина. — Когда я говорил Груше и всем вам, что в своей жизни не убил ни одного домового, то душой не покривил. Потому что я убил боггарта, который ничего общего с хранителем дома уже не имел... Спасибо, что не перебиваете... На счету этой сущности к тому моменту была целая многодетная семья, а она и не собиралась останавливаться. Боггарты, Зигмунд, чтоб ты знал, обладают огромной силой, способной довести человека до смерти или сумасшествия. Они умеют проникать в сознание жертвы, пока она спит, и выуживать оттуда ее самый потаенный страх. Самый сокровенный. А потом представать перед несчастным именно в этом виде. А теперь скажи мне честно, Зигмунд, чего или кого ты боишься больше остального на этом свете?
