Сердце снова провалилось в пятки, когда огибающая холм дорога вынесла его прямо на длинную пёструю колонну вооружённых людей. Они шли, закинув за спины щиты и шлемы, взвалив на плечи связки копий и пузатые мешки с разнообразным скарбом. Вели в поводу навьюченных мулов. Несколько волов тащили телеги.

Архий некоторое время беспомощно хлопал глазами, словно окаменев под взглядом Горгоны, а затем поворотил осла прочь с дороги и, нещадно нахлёстывая, попытался заставить его ломануться прямо сквозь заросли маквиса. Ослу это не понравилось и он застыл, как вкопанный.

Архий спрыгнул на землю, осыпая бранью упрямую скотину, попытался тащить за поводья. Бесполезно. Приближавшиеся заржали.

Архий бросил поводья, попятился, споткнулся и упал, отбив задницу. Вскочил и сломя голову бросился в кусты.

— Хватайте его! — пробился сквозь дружный хохот повелительный голос.

Далеко убежать актёр не сумел. Догнали, сбили с ног, скрутили играючи и поволокли назад.

Притащили к главному. Подняв на него глаза, Архий обмер. Он знал этого человека. Кто ж его не знал в этой части Эллады?

Это был Тавросфен, родной брат изгнанного из Халкиды тирана Каллия, который умудрился настроить против себя всех, кто пытался заправлять на Эвбее чужими руками.

— Ну-ка, посмотрим, что за рыбу ты изловил сегодня, Ликомед, — широко улыбаясь, проговорил Тавросфен, — ты кто такой, бегун?

Архий скосил глаза на державшего его левую руку человека, названного Ликомедом. Услужливая память (на которую актёр не жаловался, в обоих его ремёслах трудно без неё обойтись) подсказала ему, что и этого мужа он знает. То был известный предводитель наёмников, Ликомед-родосец, некогда служивший под началом Мемнона, а позже назначенный Автофрадатом начальником гарнизона Митилены. Лет ему немало, а всё наёмничает, теперь вот в компании Тавросфена. Видать, за всю жизнь ни кола, ни двора не нажил, хотя иной раз в больших начальниках ходил. Перекати-поле.

Архий, мысли которого неслись бешеным галопом, сообразил, что эти люди вряд ли имеют отношение к напавшим на Халкиду и, стуча зубами, заторопился с объяснениями, решив не запираться и выложить всё начистоту.

— Моё имя — Архий. Я послан стратегом Леосфеном в Афины к Гипериду. Леосфен сейчас в Халкиде, на неё напали. Подозреваю, это македоняне, люди Одноглазого.

— Македоняне? — переспросил Ликомед, — те, что в прошлом году разворошили Эвбею?

— Да-да, они самые. Вот прямо сейчас напали, бой идёт.

Ликомед и Тавросфен переглянулись.

— Да тут же всего ничего до города осталось, — сказал Тавросфен, — рукой подать.

Ликомед не раздумывал ни одной лишней секунды.

— Одеть доспехи! Оружие к бою! Скарб кидай на землю. Каждому десятку выделить одного в охрану!

— Ты собрался ввязаться в драку, не разбирая дороги? — придержал наёмника за локоть Тавросфен.

— Конечно, нет! Мы же не знаем, что там твориться. Но не в таком же виде туда заявляться.

— Ты прав, — кивнул Тавросфен.

Он щёлкнул пальцами и поманил к себе навьюченного, раскрасневшегося от натуги раба. Тот скинул с плеч мешки на землю, выволок из одного льняной панцирь. Хозяин раскинул руки в стороны, и раб принялся оборачивать его толстой тканью, состоявшей из нескольких слоёв проклеенного льна, способного задержать стрелу. Закрепил завязками на боку, притянул к груди наплечники.

— Вот ты меня вчера высмеял, — сказал Тавросфен командиру наёмников, — а если бы я не заставил тебя заночевать у Салганея[138], мы сейчас угодили бы в самую заваруху.

[138] Салганей — возвышенность на беотийском берегу недалеко от пролива Эврип, названное в честь эллина-проводника, убитого персами, заподозрившими его в измене (во время вторжения Ксеркса).

— Мы и сейчас в неё угодим.

— Может быть. А может и нет. Посмотрим. А по твоей воле — наверняка бы угодили.

Наёмники снарядились быстро, ничуть не медленнее Леосфеновых.

— За мной! — скомандовал Ликомед.

Идея взять Халкиду с наскока ночной атакой на мост и порт принадлежала, конечно же, Деметрию. Он предлагал её Пердикке, но тот счёл безумной и отверг. Когда же Пердикка уехал и сын Антигона остался без присмотра (верного Тевтама он за надзирателя не считал, умел его склонить на свою сторону), то решил, что самое время начать действовать. Надоело киснуть от безделья, девки и вино давно наскучили. Юная кровь бурлила в жилах, душа рвалась с привязи, жаждала подвигов. Тевтам, поглядывая на воспитанника, теперь частенько вспоминал Александра, сына Филиппа. Очень уж они были похожи, даже внешне, что не только ему бросалось в глаза. Не закончил бы Деметрий так же, как "покоритель Азии".

Выслушав идею воспитанника, Тевтам спокойно возразил:

— И как ты собираешься атаковать со стороны Эврипа? Подгребёшь на бычьих пузырях?

— На лодках, разумеется, — надулся, заподозрив насмешку, юноша.

Старик, между тем и не думал насмехаться. Он всегда воспринимал царевича всерьёз.

— Понадобится очень много лодок. Допустим, мы их найдём. Но придётся трясти рыбаков, купцов. Приготовления сложно скрыть от противника.

Доводы старика смутили юношу, он задумался. Неизвестно, что бы в итоге решил, если бы через десять дней после отъезда Пердикки, в ставку македонского отряда не явился родосец Менедем с пятью триерами.

Родос в эту пору стал верным сторонником Антигона, чему в самом начале создания Островной симмахии немало поспособствовал оратор Эсхин, скончавшийся два года назад. После его смерти связи совета архонтов острова с фригийским царём, как теперь именовали Монофтальма, нисколько не ослабли. Антигон позволил родосцам хорошо поживиться в пиратских городках Киликии и на Кипре, после того, как островитяне помогли ему изгнать оттуда Птолемея. Став главными заправилами на морском пути из Финикии в Элладу, родосские купцы озолотились десятикратно, стократно. Ещё бы им после такого не боготворить Антигона.

Гарпал, всё ещё остававшийся главным казначеем Циклопа, совместно с родосцем Антименом ворочал такими деньжищами, что на западном берегу Эгеиды кое-кто никак не мог избавиться от нездоровой бледности, вызванной завистью и истечением чёрной желчи.

Наварх Менедем, будучи человеком ещё довольно молодым, вряд ли мог бы претендовать на высокие посты. Подтолкнула его вверх доблесть, проявленная при Каликадне. В прошлом году он был поставлен младшим навархом под руку Сосигена, нынешнего главнокомандующего родосским флотом. Пятьдесят триер и пентер Сосигена зимовали на острове Миконос, нависая над делосскими рынками и нервируя афинян. После Посейдоновых игр Сосиген стал предпринимать регулярные выходы в море, продвигаясь всё дальше на запад. Его корабли появлялись уже в Сароническом заливе, из-за чего экклесия в Афинах собиралась трижды, обсуждая, не пора ли объявлять войну.

Отряд Менедема "демонстрировал силу" на севере. Наварх прибыл в ставку Пердикки (то есть теперь уже Деметрия) с визитом вежливости. С юношей он был знаком. Ему Деметрий и выложил свою затею.

Менедем отличался предприимчивостью и план царевича ему безумным не показался. Идею он одобрил, но всё же решил подстраховаться и меньшую из своих пяти триер отослал к Сосигену. Был уверен, что командующий его поддержит. А если нет... Менедем твёрдо собирался оказаться в числе победителей, которых не судят.

Осталось дело за малым — победить.

Деметрий впервые участвовал в бою "без присмотра". Его воспитатель в это самое время дорезал остатки филокловой заставы и юноша, как в таких случаях принято говорить, дорвался. Лез в самое пекло.

То, что Деметрий родился в семье знатного македонянина, предопределило ему судьбу гетайра, всадника. Однако никто из царских "друзей" не мог называться воином, если не преуспел в гопломахии. Разумеется, Деметрий прекрасно владел щитом и копьём, был натаскан для боя в сомкнутом строю, и прежде чем получил возможность отдавать команды, немало попотел, исполняя чужие. То, что он при этом ещё и отлично управлялся с конём, делало его лишь многократно опаснее в пешем бою.

Эллины, за исключением фессалийцев, никогда не полагались на конницу, как на основную ударную силу войска. Ксенофонт считал лучшим оружием всадника пару коротких метательных копий-пальтонов. Так же вооружались и персы. Царь Филипп перенял фессалийскую манеру биться длинным копьём. Он не давал роздыху гетайрам, добивался, чтобы каждый из них стал вместе со своим конём единым живым существом. Чтобы восьмилоктевое кизиловое копьё-ксистон превратилось в продолжение руки, дабы наконечник попадал в цель столь же метко, как ничем не стеснённый указательный палец.

Его усилия принесли плоды. При Гранике и Адане несколько сотен персов и бактрийцев сражались закованными в отменную броню. Железная чешуя надёжно укрывала не только торс, руки и бёдра знатных персов, "царских родичей", но и конскую грудь. Однако македоняне, обладая куда менее надёжной защитой, всё равно весьма неприятно удивили своих противников. Гетайры разили врага своими длинными копьями прямо в незащищённое лицо. Персы подобной выучкой не обладали, потому и не смогли сокрушить менее многочисленную конницу Антигона.

В схватке двух фаланг, стенка на стенку, умение метко попадать врагу копьём в лицо, конечно же, было ценнейшим качеством. Правда, в ту пору среди наёмников наибольшее хождение имели шлемы, сделанные на фракийский манер. Многие из них снабжались защитными личинами.

Деметрий лица не скрывал. Он дрался в первом ряду и, выкрикивая команды громким, по-мальчишески звонким голосом, лишь сильнее привлекал к себе внимание. Леосфен приметил юношу и пытался протолкаться к нему. Не только он определил главного, подле Деметрия сейчас жарило так, что хоть барана на вертеле подноси, испечётся за милую душу. А сыну Антигона всё нипочём, он упивался дракой и ни одной царапины не получил, хотя под ногами корчилось в агонии уже немало народу.

— Навались! — кричал Деметрий, — сейчас проломим! Ещё чуть-чуть!

Вокруг него бранились, сбивая дыхание, седеющие бойцы, взявшие копья в руки, когда Деметрия ещё даже в задумке его отца не было. Они знали — случись что с парнем, Антигон (а ещё прежде Тевтам) из Тартара достанет. Однако драка случилась едва ли не самая жаркая на их памяти, и устоять на месте, не говоря уж о том, чтобы "навалиться", не было никакой мочи. Первоначальный успех длился недолго. Люди Леосфена устояли, прорваться к воротам не получилось. Время играло на афинского стратега, позволяя подтянуть городское ополчение.

Халкидцы не слишком жаждали воевать, за год они совсем растеряли берега — кто тут с кем воюет и зачем. Пердикка им представлялся не хуже Леосфена. Последний о таких настроениях знал и пресекал их нещадно. Откровенно говоря — зверствовал. С гоплитами, поставленными в строй против воли, конечно много не навоюешь, но тяжести они фаланге всё же добавили.

Бойцы возле Деметрия не выдержали натиска и попятились, вынуждая отступить и его. Многие не смогли протиснуться обратно на мост, ставший вдруг уже игольного ушка. Им пришлось прыгать в воду, а там скользкая галька, стремительное течение Эврипа, сбивающее с ног...

Самые большие потери нападавшие понесли именно в этот момент.

С флангов ударили дротики. Один поразил в руку гоплита, прикрывавшего Деметрия справа. Боец на мгновение замешкался, чуть раскрылся и тут же захрипел, забулькал: копьё вражеского наёмника, который не проворонил оплошность противника, ударило прямо в горло. Уже оседающего воина пронзили ещё два дротика. Деметрий оказался открыт справа. Ему удалось отбить копьём очередной дротик, но следующий оцарапал бедро. Вот и первая кровь. Пока пустяковая рана, но в таком положении не долго ждать чего и посерьёзнее.

В этот момент Леосфен заметил высадку "македонян" (большую часть людей Пердикки и Деметрия составляли наёмники из разных полисов) в порту и вынужденно ослабил давление на мост. Телохранители, спохватившись, оттёрли Деметрия назад.

— Надо отходить! — прокричал один из них юноше, — не осилим!

— Ещё немного! Сейчас подойдёт Тевтам!

— Их тоже становится больше!

Действительно, защитников города изрядно прибавилось. Атака на пирсах, подарившая несколько спасительных минут гоплитам на мосту, быстро захлебнулась.

— Так вам, сучьи дети! — бушевал Леосфен.

Он удачно ткнул мечом под наплечник очередного "македонянина". Тот отшатнулся и, потеряв равновесие, завалился назад, сбил с ног двоих своих товарищей.

— Ага!

Леосфен, развивая успех, устремился в разрыв вражеского строя. Копьё давно сломалось, из задних рядов стратегу подали новое, но оно тоже в тесной свалке недолго продержалось. Леосфен дрался прямым мечом, предпочитая его изогнутому копису. Щит, украшенный тонкой чеканкой, изображающей сову, весь покрыт царапинами и вмятинами. От его края почти до самого центра пробежала трещина, на честном слове держится.

Несколько наёмников поддержали стратега, образовав клин. Им удалось рассечь строй "македонян". Ещё пара шагов и Леосфен добрался до воды. Слева его бойцы добивали десятка два налётчиков, отрезанных от товарищей. Справа защитники Халкиды, тесня врага, вступили на мост. Гоплиты Пердикки (как думал афинянин), пытаясь спастись от дротиков, которыми их забрасывали легковооружённые псилы, образовали черепаший панцирь из щитов. Они медленно пятились. Задние начали спускаться обратно на палубы триер, хотя такой команды Деметрий не отдавал.

Стратег уже торжествовал победу, когда сзади его окликнули:

— Леосфен! Они на восточной стене!

Он азартно продолжал продавливать дрогнувшую стену щитов нападавших и не сразу расслышал. Воины передали по цепочке:

— Леосфен!

Прикрываясь щитом, стратег чуть повернул голову и приказал заднему:

— Заступи!

Тот пригнулся, сделал длинный выпад на уровне бедра, не позволяя противнику приблизиться. Со стратегом они поменялись местами, будто друг сквозь друга протиснулись.

Леосфен протолкался в тыл.

— Что случилось?

— Они на восточной стене, стратег! С лестницами! Штурмуют стену!

Леосфен семиэтажно выругался.

Повращав безумными глазами, выхватил из толпы несколько человек.

— Сфенел, ты остаёшься с Протогеном! Добейте этих ублюдков! Столкните их в воду! Антифил, твой лох со мной и захвати всех бездельников Эвкрата! За мной!

Около трети защитников, собравшихся у моста, бегом бросились в восточную часть города, ослабив давление на Деметрия. "Македоняне" отступили на беотийский берег. Их число сократилось вдвое, однако лохаг Сфенел, располагая теперь превосходящими силами, не рискнул преследовать врага. Ведь в этом случае уже ему пришлось бы пройти узкий мост.

Будь на месте Деметрия военачальник поопытнее, он непременно воспользовался бы подаренной передышкой, чтобы убраться восвояси. Такая возможность у него сохранялась — все четыре триеры подтянули к беотийскому берегу. Достаточного числа умелых лучников "афиняне" не имели.

Однако юноша медлил. Воины зароптали.