— Тот самый "Властелин" — произнесла полуутвердительно — полувопросительно Бенезия.
— Да, — подтвердила медик. — Тогда мы ещё не знали, что он идёт к Иден-Прайму. Он шёл по пространствам, отнесённым Советом Цитадели к ведению Земли и Солнечной Системы. Уже это, уверена, насторожило сначала Шепарда, а потом и Андерсона. Дэвид, конечно, проверил данные, предоставленные Шепардом, но они оказались точными и полными. И тогда я поняла, что мирное время отодвинулось в прошлое ещё больше и ещё дальше. Я видела на индикаторах состояния, как заволновался, совершенно по-серьёзному заволновался Андерсон. И поняла, что это волнение — настоящее. Предстояло что-то такое, с чем люди, человечество, земляне раньше никогда не сталкивались. Позднее Дэвид мне пояснил: тогда Шепард рассказал ему о том, что такое эти Жнецы. Рассказал так и с такими подробностями, что у Андерсона не осталось сомнений: впереди у нормандовцев и у корабля — большая проблема. И — большая боевая работа. Пусть и разведывательная. О боестолкновении тогда Дэвид боялся даже подумать — уж я-то знаю, — отметила я с долей искренней озабоченности в голосе. — Ну не предназначены земные разведфрегаты для боёв в линейном строю! А тогда, насколько я сумела понять, сложись ситуация — и нам, нормандовцам, пришлось бы ставить фрегат в позицию боевого огневого противостояния. Это в корне противоречит предназначению корабля. И — предназначению команды, — подчеркнула я, — тоже противоречит! Дэвид позднее мне сказал, что его как холодным душем окатило: этот супердредноут, этот сверхдредноут ударит по Иден-Прайму! Мы чисто автоматически, как воины, сразу предположили, что он идёт к этой планете как минимум для осуществления орбитальной бомбардировки. А потом — прицельного уничтожения очагов сопротивления. Как всегда и так стандартно.
Я обеими руками взяла свою кружку, согревая пальцы и ладони теплом напитка и корпуса сосуда:
— Дэвид потом сказал, что Шепард уже решил не давать Спектру Крайку воли на нашем фрегате. Опуская некоторые детали, скажу так: я ощутила, что Дэвид и Джон ещё глубже и ещё полнее поняли друг друга. Они становились командой, единым целым. В итоге Дэвид официально дал Шепарду карт-бланш, предоставил возможность сделать всё, чтобы минимизировать потери, ущерб, утраты, если действительно Жнец атакует Иден-Прайм. В результате Шепард переформатировал экипаж. Предоставил полисменам возможность реально вспомнить свои гражданские профессии и специальности. А тем, кто их не имел — предложил войти в состав группы высадки, стать мобильной вооружённой силой фрегата. Были проведены несколько тренировок, учений. У ретранслятора мы ненадолго легли в дрейф, в ходе которого выполнили боевое заретрансляторное сканирование, уяснили ситуацию, составили просчитанные, реальные планы действий. Шепард, с разрешения Андерсона, взял на себя полное руководство и управление экипажем и совершил, не побоюсь этого слова, чудо. Да, — отметила врач, — я не могу сказать, что мы пришли к Иден-Прайму готовые ко всему. Но мы пришли туда готовые к очень многому из того, к чему, не будь на борту Шепарда, мы бы оказались не готовы.
— Я помню, — негромко сказала матриарх. — "Властелин" опустился на планету. Для Жнеца её название не имело значения. Он приготовил к высадке десант гетов. Именно гетам, как я тогда смутно в период очередного "просветления" понимала, было поручено забрать Маяк силой. Этих шагоходов было на борту много — вспоминая, отметила азари. — А потом я почувствовала, как по кораблю, по Жнецу стали стрелять и он попытался взлететь. Был удар. Меня выбросило из кресла. Я ведь тогда не пристегнулась, всё вокруг выглядело так спокойно. Не знаю. Сейчас я думаю, что, будучи хаском, я отвыкла как-то уж особо заботиться о своей телесной сохранности, а может быть — и уверовала в свою неуязвимость. И в неуязвимость корабля — тоже уверовала, — матриарх помолчала некоторое время. — Сарен, помню, тоже не успел пристегнуться. Впрочем, как сейчас вспоминаю, он почти никогда и не пристёгивался. Может, тоже бравировал неуязвимостью, столь свойственной, как оказалось, хаску. Дутой, не спорю, неуязвимостью. Может быть, я даже не успела сесть в кресло. Сейчас не могу вспомнить очень точно тот момент. И очнулась я уже здесь. Наверное, здесь, в Медотсеке, только и смог очнуться и Артериус. Очнулись мы уже свободными. А на борту Жнеца мы были предельно несвободны. Мы были... Сейчас мне об этом даже страшно подумать, хасками, — в глазах матриарха блеснули слёзы. — Простите, я несколько разнервничалась, — она вытерла глаза платком, промокнула уголки глаз.
— Тогда, на борту Жнеца, вы оба находились в глубоком шоке. И ваши жизненные показатели были "задавлены". Тогда мы ещё и не предполагали, что это сделал именно Жнец, — уточнила я, подождав, пока азари справится с волнением и уберёт платочек в кармашек. — По согласованию с Андерсоном, Шепард распорядился, чтобы лейтенант Аленко убыл в лагерь археологов, а сам с Дженкинсом и несколькими полисменами полетел к Жнецу, чтобы эвакуировать вас на борт фрегата.
— Я тогда почувствовала, что Жнец. Это сложно пояснить, но вроде бы он умер. Я не могла ни с чем сравнить это ощущение резкого охлаждения.
— Шепард изъял из Жнеца его пилота. Сейчас он — на борту фрегата, в изолированном контейнере, — сказала я.
— Богиня! Как же он силён! — сказала матриарх. — Получается, что корабль действительно умер, а его пилот, о существовании которого ни я, ни Сарен тогда толком и не знали, поскольку были несамостоятельными хасками, остался жив и, более того — оказался неспособен повредить ни Шепарду, ни нормандовцам, ни фрегату!
— Я, как врач, не знаю, остался пилот жив или впал в какое-то особое состояние, — сказала Чаквас. — Это — за пределами моей нынешней компетенции, моего понимания. Могу только сказать, что забрав в изолирующий кофр то, что представлял собой пилот Жнеца — сама я это тоже не видела своими глазами, поэтому от комментариев воздержусь, группа высадки во главе с Шепардом приступила к поискам вас и Сарена. Потом была осуществлена эвакуация. Теперь я могу сказать: турианца нашли под вздыбленным на кронштейне креслом. Сарен был одет в броню тяжёлого класса. А вас нашли неподалёку от Сарена. По телеметрии, поступавшей от датчиков брони членов группы высадки, я сразу определила, что Сарен почти не пострадал, чего нельзя было на тот момент сказать о вас. Дженкинс, простите за подробность, быстро определил, что вам, Бена, по большинству летосчислений — девятьсот пятьдесят лет, чем капрал был, не скрою, очень остро и глубоко впечатлён. Шепард зафиксировал ваше левое предплечье и правую голень, смазал раны панацелином. И затем — вынес вас на себе.
— Я тогда была без сознания. Но я теперь понимаю, что, — азари попыталась продолжить мысль, но Чаквас молча положила ей руку на колено:
— Не надо, Бена. Это — сложно сказать словами. И это — только ваше, внутреннее. Если вы полюбили Джона, значит, за что-то он действительно заслуживает вашей любви.
— И — вашей тоже, Карин, — тихо ответила, опустив голову, матриарх.
— Возможно, — не стала возражать Чаквас. — Джон, как мы обе теперь знаем, достаточно необычен. И женщине любой расы его любить... Не означает отказываться от самой себя, от своей свободы, своего способа жизни. Не буду отрицать или скрывать: он — сложный человек. Не каждая женщина будет достойна его любви. Далеко не каждая, — подчеркнула врач. — Потому, наверное, хорошо, что он не протестует против того, что многие женщины уже сейчас его любят. Просто — любят, без всяких там далеко идущих, хотя, в общем-то, достаточно стандартных планов.
— Жаль, Карин, — тихо сказала Бенезия. — Мне искренне жаль, что я — матриарх и, скорее всего, никогда не смогу родить от Шепарда ребёнка. Да, азари. Но вот я слушала ваш рассказ, слушала и думала о том, что этот ребёнок от Джона был бы уникальной азари.
— Может быть, — тихо сказала Чаквас. — Очень даже может быть.
— И я очень надеюсь, Карин, что я теперь смогу построить свои взаимоотношения с Лиарой по-новому. Во многом — по-новому. Это полустолетнее молчание кажется мне теперь большой, огромной, тяжёлой ошибкой. У Лиары должна быть полная семья. Теперь я не буду скрывать от своей единственной дочери ничего, что, в частности, касается её отца. Она даже не знает точно, что её отцом является Мятежный Матриарх — Этита. Я, по многим причинам, от неё это скрывала. Хотя скрывать от столь любопытной и настойчивой, а главное — умной дочери такое. Было даже мне, многоопытному политическому и религиозному лидеру, довольно-таки сложно, — матриарх помолчала несколько секунд. — Я уверена, что теперь я должна быть максимально близка со своей дочерью. Лиара должна знать, что у неё есть и мама и папа и что и я и Этита очень её любим. И ещё, Карин, извините, но я скажу это вслух и чётко: я обязательно сделаю всё, чтобы Лиара поняла, осознала и приняла как великую данность, что только благодаря Джону и вам я вернулась к ней живая, здоровая и нормальная. А Этита, я убеждена, поймёт это автоматически. Она... достаточно опытна в таких делах и вопросах, — едва заметно улыбнулась матриарх.
— Бена, я вас несколько заболтала, — мой голос был по-прежнему тихим и спокойным. — Потому вам надо четыре-пять часов поспать. Джон будет спать ещё очень долго: минимум шесть — двенадцать часов. И потом, после того, как вы поспите, у нас ещё будет возможность о многом поговорить наедине.
я встала. За мной поднялась и старшая Т'Сони.
— А если и не будет, — продолжила врач негромким голосом, — то это — далеко не последний наш разговор.
— Не последний, — тихо ответила Бенезия. — Это — точно. И я очень рада вашей открытости. Для меня это очень много значит. Я теперь гораздо лучше понимаю Джона. И он для меня стал ещё дороже. Я убедилась в том, что он достоин моей любви и я этому очень рада, — матриарх отодвинула в сторону полотнище ширмы своей "выгородки", прошла к кровати, легла, прикрылась одеялом. — Спасибо вам, Карин, — сказала она подошедшей к ложу Чаквас. — Я буду спать. Не беспокойтесь. Буду спать теперь спокойно и долго, — она закрыла глаза и действительно, как почувствовала врач, быстро и глубоко заснула.
Вернув на прежнее место полотнище ширмы, я прошлась по периметру своего "кабинетика", обдумывая разговор с Бенезией.
Конечно, впереди ещё немало таких разговоров. Потому что фрегат задержится на этой планете очень надолго, минимум на несколько декад. На сколько — сейчас сказать сложно. Но в том, что "Нормандия" не улетит в ближайшее время с Иден-Прайма, у Чаквас теперь не было никаких сомнений.
Глава 19 Женский клуб. Общение матриарха азари и женщин — членов экипажа и команды фрегата (от лица Карин)
Появление на борту фрегата живого протеанина, конечно, не прошло незамеченным для обитателей Медотсека. Я, пользуясь информацией, переданной мне в текстовом виде Андерсоном, поговорила с Сареном и Бенезией, рассказала им о новом обитателе корабля, который, как прямо указал в своём сообщении Андерсон, уже обрёл постоянную жилплощадь на фрегате. Турианец и азари выслушали сообщение врача с огромным интересом, задали немало вопросов и были вполне удовлетворены полученными ответами.
Сарен после разговора с Найлусом вернулся в Медотсек. Сам. Без конвоя. Когда он закончил разговор с Найлусом и подошёл к двери каюты, то с удивлением обнаружил, что она не заперта — только плотно закрыта. И в коридоре рядом с каютой, где теперь жил Найлус, не было никого. Сделав шаг за пределы каюты Найлуса, Сарен решился пройти к Медотсеку сам. Он шёл медленно, осторожно, поглядывал по сторонам. В том, что планировка корабля ему знакома, я, наблюдавшая за ним по индикаторам системы позиционирования, не сомневалась. Потому Сарен вполне мог очень быстро пройти в Медотсек. Почти бегом.
Не захотел. Что-то он такое почувствовал. Или, может быть, ощутил. Наверное, он понял, что к нему будут относиться и уже относятся... вполне нормально. Несмотря на то, что его сородич, его ученик... повёл себя в недалёком прошлом... не слишком нормативно. Но, как считается у очень многих разумных органиков, дело прошлое — есть дело прошлое, а жить надо в настоящем времени. Вот потому-то, наверное, медленно идущий по коридорам и переходам высоченный костлявый турианец-Спектр ни у кого из нормандовцев не вызывал теперь ни особых опасений, ни особого интереса.
Я видела, что, по данным системы позиционирования, экран которой был включён среди других активных экранов над моим рабочим столом, Сарен вполне мог видеть или хотя бы слышать Андерсона, но не стал подходить к нему. Дэвид отпустил полисменов, остававшихся у дверей каюты Найлуса, своим приказом. Иначе бы они не ушли. И отконвоировали бы старшего Спектра-турианца обратно в Медотсек.
Сарен двигался к Медотсеку по кратчайшему пути, понимая, вероятно, что ему не следует проявлять никакого интереса к приборам, оборудованию корабля и тем более — к содержимому и к обитателям кают и комнат. Что, впрочем, не помешало нескольким нормандовцам пройти мимо неспешно шагавшего Спектра. Можно считать, что к Сарену члены команды и экипажа фрегата начали привыкать. Да, лицо у него... страшное, да и сам он страшен, несмотря на комбинезон, скрывающий многие, не свойственные большинству турианцев, "дополнения", которые ей пришлось оставить, чтобы Сарен смог быстрее и полнее вернуться к обычной жизни. Об Артериусе, безусловно, нормандовцы теперь многое знают. И догадываются, что этот турианец вполне может остаться на борту корабля. Если потребуется — он будет жить вместе с Найлусом в той же каюте. Пока. А там — как решит Дэвид.
Сарен, насколько смогла понять Чаквас, неприхотлив. Многие жестокие разумные удивительно нетребовательны к уровню комфорта. По самым разным причинам. А у Сарена появилась серьёзная причина: он хотел вернуться к нормальной жизни. И Артериус вполне мог вернуться, потому что рядом с ним был теперь Найлус. Они оба... изменились. Стали вести себя по-другому и, наверное, даже думать о многом... иначе. Восприятие обоих турианцев претерпело определённые изменения. Другие "фильтры восприятия" стали у них обоих работать.
В каюте Найлуса жить Сарен, скорее всего... пока отказался. И потому, что понимал, что стеснит сородича, и потому, что знал: он сам ещё недостаточно выздоровел, оправился от последствий пребывания в состоянии хаска. Сейчас ему, как интуитивно предполагала я, всё чаще и всё острее думалось, что он — изломан и потому его жизнь уже никогда не сможет стать нормальной, привычной, обычной.
Я и сама не подозревала, насколько я права, но, почувствовав настроение старшего турианца, подошедшего к её рабочему столу в "кабинетике", не стала прибегать к озвучиванию нотаций. Я просто сказала:
— Сарен. На самом деле никакой нормальной и обычной жизни не существует. Есть просто жизнь. И каждый разумный сам даёт этой жизни свою оценку, по-разному её воспринимает. И всю, какую прожил, и каждый её момент.
Турианец выслушал сказанное мной спокойно, ничем не выдав своего несогласия. Помедлив, он взглянул на меня сидевшую за своим рабочим столом, потом сказал:
