Московский физико-технический

В результате меня вызвали в деканат за неявку на картошку. Я пришла и доложила, что вышла замуж и не поехала в колхоз.

-Прекрасно, — сказал Волкогон. Я вам сделаю свадебный подарок, сниму со стипендии на месяц.

Пообещал, но обманул и не сделал обещанного, хотя я ждала два месяца, что мне не дадут стипу.

Ирка же ездила в колхоз, ездили всем факультетом, и Павлик снял там замечательный фильм о сборе урожая студентами.

Мечтательно идет Мишка Черемных по полю и тащит пустой мешок, нагнется, медленно поднимет одну картофелину с земли, повертит в пальцах, долго рассматривает ее со всех сторон и с выражением глубокого разочарования и отвращения на лице выбрасывает.

Следующий кадр: ползет на карачках по полю Иришка и быстро— быстро (тут Павлик пускал ленту в другом темпе) хватает картофелины и кидает их в огромный мешок, набитый мешок, который еле-еле волочит за собой.

Потом сцена погрузки, маленького роста Борька Каплан пытается загрузить мешок с картошкой выше своей головы.

Конечно, эта была игра перед камерой, но роль каждого, отражала его внутреннюю сущность. Мишка был красавчик, разгильдяй и сибарит, совершенно не сочетающийся с крестьянским трудом, Ирка добросовестная трудяга, а Боря не боялся никаких трудностей, просто не понимал, что он может, а что нет. Лебедев же был отличным режиссером.

В конце октября я перебралась в общагу. Первокурсницы-москвички, которых нам подселила комендант, оказались очень милыми молоденькими девочками. Одна, высоконькая, голубоглазая, эмоциональная Лена, вторая, попроще, темненькая Ира. Они дружили между собой, но не долго держались особняком, довольно быстро у нас наладилась общая семейная жизнь. Я даже помогали им делать задания по матану — оказывается, я не только помнила за первый курс, но у меня всё как-то улеглось, и я стала лучше понимать анализ.

Я смеялась и говорила:

-Что в прошлом году учила, не помню, а что пять лет назад, то, оказывается, помню.

У меня был голубой бельгийский костюм, коричневая газовая косынка, хорошее болгарское пальто шинелькой, и пока я не надевала свою страшную серую под каракуль шубку, я казалась даже приличной молоденькой женщиной и явно произвела впечатление на девчонок.

К ним заходили ребята, и я отметила одного из них — очень хорошенького семнадцатилетнего мальчика.

-Какой красивый мальчик, просто на редкость, — сказала я, всегда придававшая внешней красоте большое значение.

И вот иду я по коридору в полутемном аудиторном корпусе, а навстречу мне какой-то молодой человек, и здоровается со мной.

Я напряжено вглядываюсь, отвечаю, не узнавая, кто это, но вдруг по его полыхнувшему румянцу понимаю, что это тот парень, которого я похвалила, и, ясно, девочки растрепались, и теперь он застеснялся и покраснел, бедный, буквально до слез, весь пунцовый стал.

Я пришла домой и давай ругать девчонок, — ну, что у вас за языки, ничего не держится!

Лена была с юмором и любила рассказывать такой случай:

Они сидели, ели, вошла я и сказала:

-Жрете? Ну, вот и я что-то кушать захотела.

Теперь по любому поводу они хихикали:

-Да, знаем, знаем, мы жрем, а Вы кушать хотите!

После замужества, в сентябре месяце я была очень и очень зеленого цвета, и Иришкина бабушка так и сказала мне:

-Зоя, ты как вышла замуж, совсем высохла.

Я и чувствовала себя не очень хорошо, ну а когда я чувствовала себя хорошо? Только в Батуми, но с той поры прошло 5 лет. И я не обращала внимания ни на недомогания, ни на расстройство цикла. Ну, у меня уже так было, и всё обошлось, не каждый же раз трястись. На самом деле трястись нужно каждый раз, но я еще этого не знала. Я до замужества купила в аптеке книжку, где были указаны стерильные дни, книжку мне предложила аптекарша — сказала, каждая женщина должна это знать, и я купила, тем более, что книга стоила всего 10 копеек.

Так что, я и ориентировалась по этой книжке — мне еще два года было учиться — не до детей.

На седьмое собрались у Иришки уже привычным коллективом — Ира, Дина с Женей, Людка Лифшищ, Лена Жулина, Наташка Анохина и мы с Алешкой. Люда Лифшищ была одноклассница Иришки — полная, темнобровая крупная девушка, приятная в общении, с чувством юмора.

За столом были маринованные помидоры, маринад был слабый, и я ела и ела, не могла от них оторваться.

-Что-то меня на солененькое потянуло, — вырвалось у меня.

Но неосторожная фраза не прошла мимо ушей.

-И давно тебя...? — сразу как бы очнувшись, заинтересовано спросила Люда.

-Да нет, это так, — но предательская краска пунцового румянца уже залила мое лицо.

Люда меня поймала на слове, я две недели тому назад сходила к гинекологу и не имела уже иллюзий относительно своего состояния.

-Что-то Хучуа покраснела, а это с ней редко происходит, — тут же вставила Диана, следя за мной зорким черным глазом, но разговор перекинулся на другое, и я осталась неразоблаченной.

Шли недели, как-то на лекции по гражданской обороне, один парень с нашего курса, не помню, как его звали, но его близкая подружка Надя, приятельница Натальи Зуйковой, звала его лапой. Так вот этот лапа предложил нам посмотреть какую-то брошюру по какому-то вопросу, но я решительно ее отвергла:

-Я не читаю дешевых книг, одна меня недавно очень подвела.

Сергеева мгновенно поняла, что я говорю о 10 копеечной книжке, которую нас, вернее, меня уговорили купить в аптеке — что-то вроде "Советы молодым женщинам", и даже подскочила на месте.

-Очень хотелось бы знать, насколько сильно она тебя подвела, — воскликнула она со смешком.

Но я и тут не раскололась.

И только когда Динка на занятиях в Курчатовском рассказала мне о переполохе у них в семье:

-Представляешь, я думала уже всё, три дня была задержка, мать была в шоке, пока Женька нам не сказал: ну что вы так переживаете, всё будет в порядке.

-Да, — протянула я, — понимаю. Правда я сама уже не переживаю.

Динка сразу поняла, замолчала прямо на полуслове и после паузы спросила:

-И давно?

-Да уже третий месяц, — вздохнула я.

-Во дела... — задумчиво сказала Григорьева.

Занятия по истмату. Мы с Павликом сидим на последней парте и жутко ссоримся.

У Витьки Новикова день рождения. Витька к тому времени отпустил уже бороду и не бреется.

Видимо именно потому, что он не бреется, парни купили ему в подарок на день рождения электробритву, а Лебедев хочет, чтобы эту электробритву преподнесла Новикову я.

Я вообще в гневе: надо придумать такую глупость — дарить бородатому бритву. Да еще Пашка хочет, чтобы и я участвовала в этом идиотизме.

-Почему, ну, почему, ты мне можешь объяснить или нет, вы дарите бритву человеку, который уже год не бреется? Не только не подарю ему бритву, но и рубль вам не дам.

-Тебе рубля жалко товарищу, — шипит Павлик.

Но тут нашу перебранку прерывает преподаватель.

-Эй, вы там, женатая парочка на последней парте, вы, может быть, перестанете ссориться?

Лебедев женился еще на четвертом курсе, на зимние каникулы, просто пришел в январе в группу с кольцом, женился на Лялечке, своей любви с первого класса, но мы с Ириной пока с ней еще не знакомы.

Я подпрыгиваю на месте, как будто меня укусили за ногу:

-Никакая мы не парочка, еще чего, он не на мне женат.

А Лебедев, не моргнув глазом, под смех парней, добавляет:

-Слава богу.

Я сверкаю на него глазами, но притихаю. А Лебедеву упорно хочется сделать Витьке двойной подарок — я должна преподнести ему их паршивую бритву и еще поцеловать Новикова.

Я? Новикова? Целовать? Я?

Я просто никак не могу поцеловать Витьку, любого другого в группе, пожалуйста, раз Лебедеву приспичило, чтобы я целовалась с именинником, ну, и поцелуюсь, с меня не убудет, я взрослая замужняя женщина, и меня не смутить мальчишескими глупостями, но Витьку, который просто и смотреть-то на меня не может спокойно, всегда подкарауливает и стремительно отводит глаза, как бы я не догадалась, чего он хочет, и, когда я сказала ему, — нечего на меня и зыркать, я уже всё, замужем я, — Витька сказал, решился-таки прямо посмотреть мне в глаза своими желтыми алчущими глазами и выдавить невнятно, так, чтобы я одна слышала, чтобы будто мы одни тут:

-В художественной литературе всякие случаи описаны про замужних тоже.

И теперь я должна поцеловать этого парня, портить себе нервы — ну, нет, на это я не соглашусь, не буду я его целовать.

Но Лебедеву невозможно, совершенно невозможно это объяснить, Сашке Маценко или Бережковскому с полунамека было бы ясно, а тут бесполезно и пытаться, тем более, что Лебедев догадывается о чувствах Новикова ко мне, но о моих к нему — нет, и именно поэтому вариант с Иринкой он отвергает.

Я говорю:

-Я руку ему пожму, и хватит с него, всё равно ваш подарок ему не нужен, даже и с моим поцелуем.

Но Пашка упорно плетет интригу и, чем дольше я отказываюсь, тем сильнее он настаивает. Прозвенел звонок. Мы оба в азарте встали и продолжаем препираться.

-Ну вот, — вдруг говорит преподаватель, про которого все уже забыли после звонка, — не знаю, кто там на ком женат, но уж ссоритесь вы как настоящая супружеская пара.

Лебедев покраснел и заткнулся, а я схватила бритву, подошла к Вите, пожала ему руку, которая тут же вспотела, не успела я за нее ухватиться, и поздравила от имени группы с днем рождения.

Ирка вечно прогуливала гражданскую оборону, ей было лень тащиться только из-за нее из Москвы. А я ходила, мне было недалеко, и стояла в строю — 14 человек парней и я, беременная женщина.

Беременности моей видно не было, стоять мне было не тяжело, но сам факт — в строю беременная женщина — меня очень шокировал. Я подошла к нашему майору и попросила:

-Можно, я не буду вставать в строй? — думая про себя, ну какое объяснение мне ему дать, если он спросит, почему.

Наш преподаватель очень стеснительный мужчина, он почти никогда не смотрит на студентов, такое чувство, что он нас боится. Мне всегда его жаль, он вынужден зарабатывать кусок хлеба, занимаясь обучением всяким глупостям высокоумных и насмешливых парней, и он боится насмешек. А женщин он остерегается с детства и поэтому сейчас, глядя в сторону, никак не на меня, чтобы я, не дай бог, не подумала, что он меня разглядывает, майор отвечает просто и коротко:

-Можно.

И я вдруг понимаю, что он либо уже заметил мою беременность, что фактически невозможно, либо просто догадался, либо в глубине души он считает, что девушке не место в строю с парнями, но, во всяком случае, я довольная сажусь за парту, и Палыч возмущенно требует, чтобы я стала рядом с ними, но я сначала делаю вид, что не понимаю, о чем он, а потом просто высовываю ему язык, поддразнивая.

Помимо занятий семинарских, нам еще лекции читали по гражданской обороне.

Читал тоже наш дядя, а потом его замещал один полковник — известная сволочь на военной кафедре.

Как-то Вовчик и Алешка Панков, сидели в небрежной, развалившейся позе у него на лекции в первых рядах, и вдруг он обратил на это внимание и разорался:

-Как вы сидите! Развалились тут! Много о себе воображаете!

К слову сказать, и Тульских, и Панков, отличники и краснодипломники вполне могли позволить себе воображать о себе много, но дело даже не в этом.

-Вас бы в сталинские времена, вас бы научили, как себя вести.

Ребята выпрямились довольно неохотно, но молчали, а я завелась с первых же слов из-за хамской интонации, а когда он еще и про Сталина вспомнил, то совсем разъярилась, и в наступившей паузе, когда он переводил дух от крика, в тишине я как-то отстраненно услышала свой громко прозвучавший на всю аудиторию звенящий от напряжения голос:

-А что, сталинские времена могут вернуться?

Никогда больше в жизни я не видела, чтобы человек так поменялся на глазах.

Он стал меньше ростом, испуганно съежился и тихим, совершенно другим голосом сказал:

-Я этого не говорил.

Вовка Тульских оценит мое вмешательство и скажет мне на перемене:

-Хорошо ты его осадила.

Наш майор на лекциях стеснялся так же, как и на семинарах, и тихо что-то шептал сам себе, стоя у доски.

Правда, проверку явки он проводил.

-Вы почему не были на предыдущем занятии? — спросил он Ирину.

Иришка встала и тоненьким девчоночьим голоском, прерывающимся от сдавленного смеха, начала объяснять:

-Я не явилась на занятия по непредвиденным обстоятельствам. Я шла в институт, и у меня сломался каблук на сапогах.

Мужская аудитория радостно приветствовала такую замечательную версию прогула.

-Но у меня, правда, сломался каблук, — настаивает Сергеева, реагируя на смех в зале и понимая, что ее слова не звучат убедительно.

-У меня правда сломался каблук, — повторяет она и фыркает, так ей самой смешно. — У меня одни сапоги, и я не могла пойти на занятия и пошла в сапожную мастерскую, где и просидела полтора часа, пока подошла моя очередь, и мне приделали каблук.

Все уже в лежку лежат, слушая эту сказочную историю.

Преподаватель чувствует, что из него делают шута горохового, сердится и говорит:

-Это не уважительная причина (не верит он про каблук, вот и причина неуважительная).

-Ничего себе неуважительная причина, — громко возмущается Ирина. — Да как же я дойду до Долгопрудного, на одном каблуке, что ли?

Аудитория уже рыдает, корчаясь от смеха, и майор сажает Ирку, ничего к своим словам не добавив.

На перемене я ругаю Сергееву:

-Ну, и чего ты выступала, мне прямо его жалко стало — устроила представление на занятиях. Он и так нас боится, а тут ты со своими каблуками. Сказала бы, что объяснишь на перемене, подошла бы и наедине и объяснилась: так, мол, и так, сломался каблук, не в чем было прийти. Он бы тебя не отметил, а теперь вдруг придется с деканатом объясняться.

Но в деканат Ирину вызвали по другой причине. На нее пришла жалоба из милиции.

Ирка переходила улицу и, как всегда, мчалась, сломя голову, своей пошатывающейся походочкой, а за ней погнался милиционер и начал свистеть изо всех сил.

-Я слышала свист, но никак не отнесла его к себе, — объясняла мне Ирина.

Бдительные граждане ее задержали, и милиционер потребовал пять рублей за переход улицы в неположенном месте:

-Я всю жизнь здесь ходила, почему вдруг нельзя, — сердилась Ира. — И откуда у студентки пять рублей?

Милиционер долго разглядывал ее студбилет, а потом сказал:

-Нет денег на штраф? Напишу в деканат.

И пришло послание, что гражданка Сергеева Ирина Леонидовна переходила улицу в неположенном месте и на свистки не реагировала.

-Ты, почему на свистки милиции не реагируешь? — со смехом спросила Ирину секретарша, подавая ей в конверт.

-На-ка, почитай, что на тебя тут накатали. Мы делаем тебе внушение, в следующий раз слушай, когда тебе засвистят, — заключила секретарь, хихикая, и на этом история закончилась.

Зимой на пятом курсе мы сдавали 4 экзамена — в Курчатовском Марк Каменецкий читал нам какой-то теоретический курс, потом Трошин параллельно с ним — экспериментальный, еще курс по выбору, можно было на базе, ещё общественный предмет, и всё.