Я надолго задумался.
— Наверняка сказать не могу; тут только тот знает, кто этот Черный Камень сделал. Привез-то его из-за моря Исилдур, а сделал его, думаю, Саурон; нуменорцам такое колдовство не под силу. Саурону такая работа знакомая; назгулы вон почти как те призраки — и сделаны назгулы из людей, и неуязвимы, и сами резать могут. Так вот, если всю эту историю с Кольцом припомнить, думаю, разрушится заклятье, и души станут свободны, если разрушить Черный Камень. Черный Камень — это не Кольцо Вражье; постаравшись, надеюсь, можно его расколоть. Только вот, если ты прав, кто его вам даст?..
Барахиль надолго замолчал. Я снова подкинул в костер дров.
— Куда вы теперь? В Дейл?..
Гондорец задумчиво потыкал носком сапога рыбьи кости.
— Наверное. Попробуем на службу наняться. В городе купеческом не должно никакой гадости колдовской водиться. Правда, теперь всю жизнь с оглядкой жить придется — дунаданцы, они люди очень уж неприметные, а мечом тыкать умеют не хуже гондорцев... Спасибо, с переправой ты нам помог. Очень скользкое место в нашем плане было — как Андуин пересечь... теперь, даже если погоню и выслали, у нас хорошие шансы оторваться. А ваш орочий отряд куда путь держит?
— Для начала — в Мордор.
Произнесенное мной слово отдалось легкой набежавшей тенью.
— Вас с собой не зову... против ваших братьев, гондорцев, вам биться не по-людски. А биться, боюсь, иногда все же придется — миром дело не решим.
Люди и орки в молчании наблюдали за игрой пламени на сухих ветках; легкое потрескивание огня мешалось с мягким шелестом реки. Я нарушил тишину.
— Вот за что я не люблю людей...
Где-то под землей еле слышно пророкотало, по берегу слегка дохнуло холодом.
— Смерть — дар Илуватара людям; за применение магии, попирающей право человека на посмертие, надо сжигать живьем — это отрицание дара Творца, искажение Песни. Потому, если дотянется до стражников купеческого Дейла рука Гондора, и решитесь вы открыто пойти против Короля — ищите меня, и я приму вашу присягу — честную, до смерти.
Люди ушли перед рассветом.
* * *
* снова Бродский
(**) посмотрите цитату из канона,
диалог "с Гимли о Палантире", спасибо Макс.
Глава 44
Вскоре после людей пустились в путь и мы. Патлатый заприметил на одной из ближних высоток ухоронку со странными знаками; меня она заинтересовала, и оставив основной отряд на тропе, я пошел с ним. Забираться в ухоронку пришлось по хитрой расщелине, цепляясь врасклин всем, чем только можно. Небольшая пещерка, полуоткрытая в направлении к Рэросу; на стенах полустершиеся узоры-барельефы странной фактуры, внутри стен круглые пустоты; вниз открывается замечательный вид на всю излучину Андуина. Патлатый сидел на краю обрыва, кидая вниз мелкие камушки. Я зашел и сел посередине... в пещерке стояла странная, абсолютная, ничем не нарушаемая тишина. Даже рокот Рэроса, пронизывающий все и вся, здесь не слышен. Патлатый рассуждал вслух:
— Вот зачем оно, а? Я таких ухоронок по этому берегу Андуина штук пять знаю. Везде одно и то же; и каменные перья эти на стенах, и расположены ухоронки так, чтобы стратегические пути ввиду держать. И найти такую засидку можно только если знаешь, что искать; на первую-то я случайно наткнулся, когда от людей тикал... а потом уже понял, что искать надо.
— И везде такая тишина?
— Везде. Хотя, нет, не всегда. Как-то по весне я в ухоронку такую забрался. Так внутри, в пещерке, был слышен звук капель... причем никакой воды нет и в помине; слушаешь, как капля за каплей падают — неизвестно где. Я тогда от жажды мучался второй день, воду бы по нюху нашел и зубами выгрыз, да к реке не выйти — ждали меня паскуды... Сижу, значит, и капли слушаю, а сам сглотнуть пытаюсь...
— Вот как...
К нам в пещерку, отфыркиваясь, влез Седой, и начал по-хозяйски осматриваться, что-то бормоча себе под нос. Я потыкал его в плечо:
— Знакомые перья каменные?
— Нет, такое впервые вижу. А вот этот знак... видел я его, на вершине Амон Лау. И в рукописях старых видел.
Мы одновременно посмотрели на странный значок, напоминающий свернутое в трубочку ухо; потом на проем в стене пещеры... направленный в сторону Амон Лау.
— Так. Зайдем-ка на вершину... тем более, тут рукой подать. И, Патлатый, посиди-ка ты тут в пещерке, послушай молча — догонишь нас завтра; и достань мне карту, покажу, где мы тебя подождем... Из волков Серого тебе оставлю, он даже с тобой на загривке коней по здешнему непролазью на счет раз догонит.
Патлатый молча шлепнулся на край обрыва, и впал в созерцание.
* * *
Выбраться к Амон Лау оказалось сложнее, чем мы рассчитывали. Грязь Бурых Равнин, размытая дождями вонючая склизская субстанция, налипала на подковы коней, скользила под ногами в самый неудобный момент. Перемазались все, как черви земляные; только мое огненное одеяние вспыхивало искорками, сжигая пятна прилипшей глины. Глубокие извилистые овраги прибрежий Андуина мы либо обходили большими полукольцами, либо продирались сквозь них, скользя по мокрой жиже. Грохот Рэроса приближался с каждым шагом; приходилось друг другу кричать, чтобы понять слова. Сам водопад обошли издали; над ним висела большое влажное марево, отражающее световые лучи тройкой радуг; неравномерный рокот воды, кажется, сотрясал землю.
Амон Лау встретила нас благословенным чистым камнем вместо коричневой земли. С вершины открылся изумительный вид на Тол Брандир и проточное озеро. Чистый свежий ветер нес перистые облака над водной поверхностью, на юг — к морю и солнцу. Чайки деловито бранились над водой, кувыркались в завихрениях воздушных струй обрыва, парили в восходящих потоках. Солнечные лучи пронизывая простор сверкали в речных волнах. Остров посередине реки темнел неприступной твердыней, безжизненным каменным клыком с отвесными стенами; бока бурых валунов блестели от влаги. Где-то слева вдали бесновался Рэрос, укрытый под шапкой водяной пыли.
На самой вершине Амон Лау около полуразрушенной каменной конструкции меня ждал Седой. Старые стены фактурой, материалом и стилем чем-то очень отдаленно напоминали каменные перья ухоронки; только узоры другие. Бойцы уселись кружком на светлом камне, устало отскребывая с одежды присохшую грязь, а я отправился гулять по развалинам.
Первое, что удивительно — здесь не слышно Рэроса. Уже этот факт заставлял о многом задуматься. Зато множество других звуков бродило по обломкам скал, — треск сломанных веток, шорох листьев... Все это напоминало слуховые галлюцинации; вот здесь я стою, и отчетливо слышу дробный стук копыт, а шаг влево сделал — ан нет его! Шаг обратно — есть! В конце концов я просто закрыл глаза и стал двигаться на слух, пытаясь привыкнуть к объемному звуковому узору. Шаг, шаг, тык — колонна. Шаг, шаг — слабое журчание ручья. Шаг, шаг... Стук сердца. Еще шаг... Интересно, а если я угукну — мне ответит эхо? Ну-ка...
— БУ!
— Горящий?..
В голосе Патлатого сквозило неприкрытое изумление.
— Патлатый?..
— Горящий, где вы?.. Вы вернулись?
— Ты все еще в той пещерке сидишь?
— Ну да...
— А мы вовсе и не вернулись. Вот такие, брат, дела... Давай-ка ты дуй в условленное место, и мы тут тоже задерживаться не будем.
— Воождь?.. А я вас слышу!..
Я хлопнул себя по лицу. Если уж теперь Серый волчара получил возможность поговорить...
— Так, все бросили, выдвинулись немедленно. Ни слова больше! Нас может слушать враг.
По пути к условленному месту произошло еще одно событие, которое стоит упомянуть. Из кустов с писком вылетела мелкая летучая мышка (днем! не в пещере, а на открытом воздухе!) и попыталась приземлиться Седому в шевелюру, но он отмахнулся от нее, приказав всем замереть, и поднял свою руку. Мышь вцепилась в поднятую руку на какие-то полсекунды, резкими виражами покружила вокруг нас, и порскнула обратно в кусты. Седой удовлетворенно сунул прокушенный палец в рот.
— Работает Погонщик Мышей, освоился. Это из Хурыговой стаи, больше некому. Значит, выжили они, сумели скрыться. Доложат ему о нас теперь. Вот и славно...
Я критически оглядел Седого.
— А ты подумал — может, я не хочу, чтобы обо мне доложили?
Седой хохотнул.
— Доложат в любом случае. Да даже если б ты того мыша прибил — они в дозоре тройками работают; один на контакт идет, а двое смотрят издали. Одного прибьют — кто-то из двоих других посланьице доставит. А сейчас — они знают по крови, что идут свои; меня Мышевод точно узнает. Не будут они препятствий чинить, Хурыг не дурак — если ты на путь свой встал, он тебе поперек слова не скажет...
* * *
Как я и предполагал, Патлатый верхом на Сером догнали нас быстро. Мы еще не успели обустроиться на ночевку, как Патлатый тихо выбрался к нам из кустов. Взгрев для профилактики новичка-дозорного ("а если б это враг был?") мы расположились вокруг бездымного костерка, разведенного из каких-то сухих обломков. Первая ночевка, когда с нами не было людей, и не надо маскироваться. Чхыгыр Алхимик наскреб по пути какой-то почвы, и сейчас сидел подсушивая ее над костром, периодически пробуя комочки на зуб и довольно хмыкая. Нургуш сел рядом с ним, заинтересованно приглядываясь к манипуляциям Чхыгыра — но делал вид, будто остервенело точит камнем какую-то железяку. Молчаливый влез на холмик неподалеку, и застыл там неподвижной птицей, наблюдая за окрестностями. Муклюк помыкал новичками: пятерка освобожденных из плена бегала вокруг лагеря, деловито поправляя амуницию и обустраивая сторожевые засидки; Муклюк ухал и удовлетворенно хлопал себя по голенищу сапога. Патлатый с Седым сидели по бокам от меня, бездумно глядя в огонь; напротив пристроился Серый волчище, против обыкновения, молча. Ездовые волки с моего согласия все четверо убежали на охоту; вдоль Андуина по этому берегу водились косули, и я надеялся на свежее мясо для бойцов. Лошадей не стреноживали; когда рядом их Вожак, никуда они не убегут — мирно щиплют какие-то кустики. Кустики, кстати, почему-то росли только в распадке ручья, на дне оврага, а не на склонах под солнцем. Сам Агнаар бродил вокруг своего стада, надкусывая то от одного, то от другого куста, но чаще всего возвращаясь к молодой поросли осинника. Какой-никакой собрался у меня отряд... Эх, Чага. Надеюсь, ты сумеешь удержать себя и других на таком шатком и неровном пути... Я, мысленно, с тобой.
* * *
Муклюк, добившись сносной подготовки новичков к ночному отдыху, подошел к костру и сел рядом с Седым, преданно глядя ему в глаза. Седой, игнорируя, молча смотрел в огонь. Муклюк, помявшись, несмело протянул руку к Седому.
— Морк?..
Седой очнулся, и обернулся к Муклюку.
— Что тебе, Упрямец?..
— Ха, а ты помнишь меня! Морк, а, Морк. А ты свою стаю собрать не хочешь? Я бы за тобой пошел.
Седой усмехнулся.
— Зачем? Старый Морк видит, как течет вода в пещере. Как, пробив маленькую норку в известняке, сочится, точит камень капля за каплей — и через годы этот крохотный ручеек превращается в полноводный поток. Зачем мне искать свои пути? я пойду за тем, кто способен пробить горы.
— Разве тебе не хочется вести за собой Стаю?
— Куда, Упрямец?.. в бой? Старый Морк видел достаточно крови. Хватит.
Муклюк осекся и замолчал. Я с интересом глянул на них, и потыкал Седого:
— Тебе ведь есть, что рассказать.
Седой извлек откуда-то метательный нож черной чеканки, задумчиво покрутил его в пальцах и так же незаметно сунул обратно; после чего снова уставился в костер и замер. Орки мигом утихли, собравшись кружком и навострив уши; даже Агнаар подобрался ближе к костру. В наступившей тишине слышалось только потрескивание огня и шорох листвы, перебираемой легким дуновением ветра. Седой заговорил медленно и тихо:
— Горящий, вот ты говоришь, "Седой знает много историй..." А ведь светленькие по своей воле их редко нам рассказывают. Ты, Горящий, не знал, но я очень долго служил палачом. Штатным палачом Дул-Гулдура. Как однажды сказал Хозяин, я был лучшим из палачей. Тем, кто может выпытать любую тайну, и при этом не дать уйти за Грань; свести с ума, разбить надежды, вывернуть верность, похоронить совесть, пропитать тяжелым страхом сердце, и — получить ответы на вопросы... Пришлось с зельями немного поработать — подопечные норовили то разум потерять, то сдохнуть. Не мастер ядов, конечно, куда там — очень уж мои познания специфические, в мирной жизни непригодные. Когда я обрел настоящее палаческое мастерство — меня боялись и чужие... и свои. Разумные были для меня всего лишь кричащим куском мяса с осколками костей, необточенной заготовкой для ножа в моих руках — меня вело безумие крови. Я слишком хорошо знал, как резать людей, и никогда не ошибался. Никто не мог предсказать мой следующий шаг, а я чуял — чуял каждую дрожь их гнилых душонок. Того, чего не понимают, всегда боятся — и меня боялись — боялись до икоты, боялись до судорог; боялись рядовые, и боялись командиры; боялись люди, и боялись волки... Тогда меня и прозвали Кровавым. Много лет я был тенью вождей, мрачной, жестокой, неумолимой тенью... Но я любил слушать истории, что рассказывали мои подопечные. И потом, однажды, мне стало интересно... Интересно, понимаешь?.. и тогда я стал собирателем историй, Горящий. Я ушел из допросной — точнее, меня списали за излишнюю мягкость, посчитав это признаком старости. Зато я обрел нечто иное, чему поначалу не имел названия. Я стал искать другие пути, как вода ищет выхода из замкнутого пространства под тяжелым гнетом сверху, просачиваясь в каждую трещину. Я перебирал пыльные обгорелые трактаты и читал полустершиеся знаки в глубинах пещер. Я в одиночку уходил в самые сумасшедшие вылазки, и возвращался живым, с новыми историями; моя странность хранила меня. Вспомни, кроме меня, поначалу никто не рискнул лично выйти говорить с ожившим Балрогом, Демоном Ужаса, Огненным Бичом Преисподней. Все боялись за свою никчемную жизнь. А я понял — вот он, шанс — шанс на настоящую историю... Любопытство — оно сильнее страха.
Я покачал головой и усмехнулся.
— Вот так делишь свой хлеб с человеком, а потом оказывается, что он чудовище...
— Если очень глубоко заглянуть себе в сердце — многие из нас чудовища, Горящий. Просто некоторые находят в себе силы это признать, и пытаются измениться. А другие, даже устроив резню своих братьев на берегах Блаженного королевства, считают себя безупречными. Сила духа не только в том, чтобы не пасть — пасть может каждый, и я таких павших видел множество. Настоящая сила духа в том, чтобы суметь встать. А встать можно — из самой глубокой бездны. Это говорю тебе я, Морк Седой, бывший особый палач Дул-Гулдура...
* * *
Глава 45
Охота волков оказалась успешна, и они под утро притащили молодую косулю; однако уже светало, и наскоро разделав мясо, мы тронулись в путь. Ночью небо, сколько хватало глаз, обложило плотными серыми облаками; под утро облака опустились ближе к земле, и пошел дождь. Слабенькая, мелкая, противная, холодная осенняя морось размачивала бурую грязь, оседала на одежде и коже, пропитывала воздух. Волки, мокрые и нахохлившиеся, смотрели на мир побитыми собаками. Кони скользили на кручах и падали в грязи. Небо серой хмарью пало на землю; верх и низ, промокнув, перепутались. Наш отряд пробивался сквозь пустоши Бурых равнин, стиснув зубы и вяло переругиваясь. Остановившись на отдых после полудня, я скептически оглядел через Зрячий Камень пройденный путь. По равнинам Рохана мы пешком пробежали бы в разы больше, чем по этим глинистым холмам. Кони вязли, и скорее мешали движению, чем помогали нам. Человек, да и орк, при должной подготовке — крепкая тварь; выживет и будет тянуть лямку там, где сдохнут даже крысы.
