Хогвартс. Альтернативная история. 7

С прошлого августа Косой переулок практически не изменился. Народ ходил по магазинам, кто-то уже закупал детям учебники, а все столики в уличных кафе были заняты. Получив в транспортной компании все необходимые сведения и взяв расписание порталов, я отправился в банк, по пути заметив, что у Олливандера действительно открыто.

Денег на моем счету прибавилось, и это было приятно, поскольку жизнь в Европе оказалась не из дешевых. Если мне удастся поступить, учиться я буду бесплатно, а вот за комнату и все остальное придется платить, так что, выйдя из банка, я всерьез начал обдумывать перспективу ежедневной аппарации из Хогсмида в университет: проживание у Аберфорта стоило значительно меньше. Сейчас я еще не знал, куда аппарировать, но когда я там окажусь и получу точные ориентиры...

От размышлений я очнулся у самых дверей магазина. Едва я взялся за ручку, как дверь распахнулась, и из лавки вышла дородная колдунья, за которой следовал восторженный ребенок, державший в руках коробку с новой палочкой. Я посторонился, а потом шагнул в полутемное помещение. Олливандер неподвижно стоял за прилавком и глядел на меня не мигая, словно в трансе.

— Догадываюсь, зачем вы пришли, — произнес он, — но вряд ли я смогу ответить на вопрос, который вас интересует.

— А вы попытайтесь, — сказал я, останавливаясь напротив. — И если бы вы не хотели об этом говорить, то там, на берегу, вы бы промолчали.

Олливандер слабо улыбнулся, подошел к дверям и перевернул висевшую на них табличку "Открыто" обратной стороной к улице. Послышался щелчок замка.

— Идемте, — сказал мастер и повел меня в глубь магазина. В комнате, служившей ему кабинетом, мы сели в кресла у невысокого столика в виде шахматной доски, на которой были расставлены фигуры.

— Не увлекаетесь? — осведомился Олливандер, указывая на шахматы. Я покачал головой.

— Вы должны понимать, — продолжал он. — То, что вы услышите, не более чем сомнительная гипотеза. Отнеситесь к этой истории со здоровым скептицизмом.

— Ладно, — сказал я. — Со скептицизмом у меня все в порядке.

— Тогда, если позволите, я начну издалека и немного расскажу о своей семье. В роду Олливандеров изготовлением волшебных палочек занимались все, даже женщины, хотя это очень необычно — традиционно женщины изготавливают другие виды магических предметов. Я родился в Лондоне, но когда мне исполнилось два года, мать поссорилась с отцом и уехала к брату в Индию. Он тоже занимался созданием палочек, и у него я получил первые уроки мастерства. Когда мне было пятнадцать, мы покинули страну, много путешествовали по Азии, а потом осели в Европе. Несмотря на ссору родителей, я унаследовал отцовское дело и эту лавку, куда вернулся... давно, с вашей точки зрения очень давно. С собой я привез почти весь дядин товар — на старости лет он оставил свое дело и уплыл в Бразилию, где его след затерялся. Среди этого товара была ваша палочка. Она появилась у него еще в Индии, и это он рассказал мне, что ее активной частью может быть чешуя Левиафана. Потом, конечно, я узнал, что это невозможно, но всегда находил эту историю восхитительной, а потому рассказал ее вам. Передавая свой товар, дядя объяснил, что эту палочку он редко предлагал клиентам, но не потому, что не хотел продавать, а потому, что, по его словам, ее время еще не настало. Он говорил, что за ней обязательно придут, но не знал, кто и когда.

Олливандер помолчал, глядя на шахматные фигурки.

— И вот за ней пришли вы. До вашего появления я предлагал ее тем, кому не подходили все остальные мои палочки. Хотя, сказать по правде, у меня хранится еще несколько экземпляров, не предназначенных для тех, кого ожидает первый курс Хогвартса... К примеру, у меня есть костяная палочка со шкуркой королевского василиска — оружие невероятной силы, для могучих воинов, которые сумеют укротить ее и подчинить себе.

Мастер улыбнулся и поднял на меня глаза.

— Темный Лорд пробовал костяную палочку, — сказал он. — Пробовал, но не смог удержать. Она не для него. Он был мистик, стратег, визионер, познавший такие глубины магии, куда не отваживаются спускаться те, кто дорожит своим рассудком. Но воином он не был. Если хотите, — произнес Олливандер, слегка склонив голову набок, — я покажу ее вам.

— Расскажите, что вы тогда вспомнили, — ответил я, поборов искушение ответить "да".

— Месяцы, проведенные в заточении, — продолжил Олливандер, — в голоде, унижениях, физических и моральных страданиях, повлияли на мое восприятие, сделав его более чувствительным. Думаю, благодаря этой чувствительности в момент аппарации я вспомнил один забытый эпизод из раннего детства. В лавку моего дяди приходили разные люди, и не только чтобы купить палочки, но и чтобы продать их. Здесь такое не принято, однако там палочки время от времени меняют, выбирая те, что лучше подходят для конкретных целей и задач. Я вспомнил, как однажды к моему дяде пришло два колдуна, старик и молодой мужчина, — Олливандер помедлил, — и вспомнив это, вдруг осознал... как бы странно это ни прозвучало... что тем стариком, мой юный друг, были вы.

Это не показалось мне странным ни на секунду. Наоборот, я обрадовался, словно услышал нечто очень знакомое, какой-то фрагмент внешней истины о самом себе, который гармонировал с моим внутренним ощущением.

— Значит, я оставил палочку Левиафана вашему дяде, чтобы однажды за ней вернуться? — спросил я. — Потому что умирал и через вашу семью собирался найти ее в следующей жизни?

Олливандер поднял брови.

— Как вы догадались?

— Я читал о таких вещах, — ответил я. — Умирая, люди оставляют в определенном месте что-то ценное, какие-то предметы, артефакты, даже тексты учений, а потом рождаются в других телах и отыскивают их.

Олливандер молча смотрел на меня, а потом спросил:

— Значит, это не кажется вам безумной идеей или галлюцинацией измученного сознания?

— Это кажется мне абсолютно разумной идеей, разумнее многих, какие я слышал, — произнес я. — А вы больше ничего не помните об этом старике? Он случайно не был тибетец?

— Он был индус.

Мы помолчали.

— Я все же хочу вам ее показать, — сказал Олливандер. Не дожидаясь моего согласия, он встал, подошел к шкафу, выдвинул один из ящиков и достал большой футляр, похожий на длинную плоскую шкатулку. По комнате распространился аромат сосновой смолы и меда. Олливандер вернулся к столику, поднес футляр ближе к моему лицу и открыл крышку, словно официант, демонстрирующий посетителям блюдо.

Почему-то я был уверен, что костяные палочки ничем не отличаются от деревянных, но то, что находилось в футляре, меньше всего соответствовало моим ожиданиям.

Лежавшая в шкатулке палочка оказалась черно-коричневой, с желтыми пятнами, да и назвать ее палочкой можно было лишь условно. Передо мной была цельная прямая кость, обработанная, но не утратившая характерных бугорков с одного конца и заточенная до острия с другого. Несмотря на аромат сосны и меда, я чуял исходящий от палочки запах гнили, и хотя кость выглядела сухой, возникало ощущение, что если до нее дотронуться, ладонь испачкается.

Палочка-кость создавала разительный контраст с чистой, уютной комнатой, в которой мы сидели. Мысль о том, чтобы прикоснуться к ней, а тем более взять в руку, вызвала во мне отвращение. Олливандер закрыл футляр и убрал его в шкаф.

— Это вы ее сделали? — спросил я.

— Конечно, нет! — удивленно воскликнул Олливандер, садясь в кресло. — Знаю, она выглядит не слишком привлекательно, но причина ее внешнего вида — тоска, если, конечно, такое можно сказать о предмете. Эта палочка очень давно без хозяина. Ей одиноко. К тому же, ее создавали как оружие, несущее страдание и смерть, а не для выполнения какого-нибудь мелкого бытового колдовства вроде переноски предметов, нарезки овощей и кипячения воды... Кстати, не желаете чаю?

* * *

По возвращении в Хогсмид я не знал, что произвело на меня большее впечатление — рассказ Олливандера или эта жуткая палочка-кость. Тем вечером мне было не до монаха, а потом он исчез, и я отложил решение его проблемы до лучших времен.

Услышав о моей идее с ежедневной аппарацией в Европу, Аберфорт не спешил ее одобрять. Он не возражал, чтобы я у него жил, но предостерег от опасностей регулярных аппараций на такие дальние расстояния, вместо этого посоветовав больше рисовать "своих чудищ" и зарабатывать ими деньги на жизнь. Но пока мне было не до художеств. Время летело так быстро, что не успел я привыкнуть к своему новому положению свободного человека, как кончилась первая неделя, и вот я уже сидел за столиком с Хагридом, пил пиво и обсуждал виденное в Азкабане. Лесничему повезло меньше — тогда в тюрьме были дементоры, и стражи Азкабана занимались своими исследованиями, предоставив им самостоятельно разбираться с преступниками. На нижних этажах действительно было темно, холодно и сыро, поскольку дементоры в первую очередь заботились о собственном комфорте и в последнюю — о комфорте осужденных.

Слушая Хагрида, я не мог не думать о Кэрроу и Тейлоре. В газетах писали, что суд над Пожирателями должен начаться осенью, и хотя в это время я вряд ли буду здесь и не смогу следить за его ходом, не стоило сомневаться, что оба они получат по полной, а Тейлор вообще никогда не выйдет из тюрьмы.

В тот момент я признал существование еще одного вопроса, на который у меня не было точного ответа. Хочу ли я его знать? Не проще ли оставить все как есть, в состоянии приятной неопределенности, и в зависимости от настроения предпочитать то один, то другой вариант? Однако спустя несколько дней, проведенных за книгами и конспектами, я решил — такими знаками пренебрегать нельзя. Я мог бы не попасть в тюрьму, или Тейлор мог бы ничего мне не рассказывать, оставив свои гипотезы при себе. Но я оказался в Азкабане, а Тейлор не стал молчать, и раз уж я теперь на свободе, истину необходимо выяснить.

До сих пор я говорил — как себе, так и другим, — что не хочу знать, кто мои родители, поскольку с самого детства представлял их безынтересными, скучными обывателями, которые в своей жизни не сделали ничего запоминающегося, и в этом незнании чувствовал себя свободным от того унылого будущего, которое могло меня ожидать. Однако теперь все выглядело иначе. Хотел я того или нет, я воплощал карму своего рода, но этот род трудно было назвать безынтересным.

В китайский квартал я собрался после того, как получил из университета ответ на свою заявку о поступлении, представлявшую собой копию аттестата. В присланном конверте находилось подтверждение того, что меня внесли в списки абитуриентов, и расписание экзаменов.

В день моего отбытия в Лондон монах появился вновь. Он молча наблюдал за сборами, и когда я начал надевать футболку, вдруг спросил:

— А для тебя?

— Что? — не понял я.

— Для него — инструмент, а для тебя? — повторил монах.

"Очень вовремя", недовольно подумал я, однако ответил:

— Поскольку я тебя нарисовал, в некотором смысле ты — часть меня, а к себе я хорошо отношусь.

— Ты меня запугивал, — напомнил монах.

— Тогда зачем вернулся? Оставался бы там.

Монах молчал.

— Знаешь, что? — сказал я. — Мне, честно, все это надоело. Я просто хотел оставить связь со школой, побольше узнать о тех картинах, где ты сейчас живешь, но если Дамблдору такое положение дел кажется угрозой...

Подойдя к рамке, я снял ее со стены и взял палочку.

— Думаю, лучше мне освободить тебя от такого непростого выбора. — Я направив палочку на камин, и между сложенных поленьев заплясали язычки пламени.

— Эй! — опасливо прохрипел монах, косясь на дрова. — Ты что задумал?

— Берегись, — предупредил я его и бросил картину в огонь. Монах взвизгнул и исчез с полотна.

— Вынь! — истошно завопил он. — Вынь! Вынь!

Немного подождав, я вытащил картину и положил ее на стол. Слабое пламя не успело тронуть ни раму, ни холст. Монах осторожно выглянул из-за рамки, проверяя сохранность полотна, а я погасил огонь и отправился по своим делам, оставив монаха приходить в чувство.

Аппарировав к "Дырявому котлу", я вышел из зоны чар, наложенных на его вход, и смешался с лондонской толпой, без всяких заклинаний ощутив себя настоящим невидимкой. Хотя расстояние до китайского квартала было неблизким, я решил добраться до него пешком, с удовольствием осматривая город, который не видел столько лет.

Вход на главную улицу венчала высокая голубая арка, украшенная узорами и золотыми иероглифами. Принадлежавший Ма ресторан был не самым шикарным и находился довольно далеко. Вместе с туристами, любителями китайской кухни, а также с жителями этих мест я направился вперед, не слишком представляя, как себя вести и чем объяснить свой визит.

На ресторан Ма указывала синяя вывеска с белыми иероглифами. Небольшой зал сохранился точно таким, каким я его помнил. Сейчас, в разгар дня, здесь было почти пусто, лишь несколько столиков оказались заняты одинокими посетителями. У железной двери, за которой находился второй зал для особых гостей, еще меньше этого, скучал охранник. Когда я вошел, ко мне подошла девушка-официантка, но прежде, чем она успела что-то сказать, я спросил:

— Где хозяин?

— Хозяин? — девушка обернулась к охраннику и что-то сказала по-китайски. Тот неторопливо встал и двинулся к нам.

— Зачем тебе хозяин? — заговорил он. — Иди отсюда, пока цел. Слышишь? Давай, проваливай.

— Хозяина позови, — сказал я ему и достал палочку. Девушка отскочила назад, в испуге прижав ладони к лицу, а охранник резко остановился и хлопнул себя по карманам. Я направил на него палочку.

— Быстро!

Посетители оторвались от своих блюд и встревожено следили за происходящим, но если и были колдунами, то не спешили вмешиваться, ожидая, чем кончится дело. Впрочем, звать никого не пришлось. В этот момент из второго зала появился сам старый Ма. За прошедшие годы он ничуть не изменился, оставаясь все таким же морщинистым, сутулым, с длинной, но аккуратной бородой.

Увидев, что происходит в ресторане, мистер Ма ошеломленно замер. Потом его лицо начало темнеть, голова затряслась, и старик принялся яростно вопить, размахивая кулаками. Кричал он на китайском, но хотя я не понимал ни слова, интонации безошибочно указывали на то, что мое появление его не обрадовало.

— Опустите, опустите, — зашептала девушка со слезами на глазах. — Вы оскорбляете хозяина!

— А он оскорбляет меня! — рявкнул я. — Он знает английский и пусть говорит на нем, чтобы я понимал!

— Тут нельзя с оружием, это приличное место, — жалобно причитала девушка. Ма продолжал кричать, но к этому времени уже немного сбавил обороты. Наконец, он послал охранника обратно к двери, махнул официантке, чтобы та отправлялась к посетителям, и приказал мне на английском:

— Убери.

Не слишком охотно я спрятал палочку. Старик проследовал в сторону кухни, свернул в коридор к лестнице на верхние этажи и направился к задней двери, выходившей на соседнюю улицу, куда грузовики привозили продукты. Мы остановились у самого выхода, рядом с грудой пустых ящиков и двумя пластиковыми креслами, где время от времени повара устраивали себе перекур.