— Выходите, не то хуже будет.
— Вы не оригинальны, мадам. Нам уже грозили. Спросите вашего сторожевого пса.
— Такой идиот может сболтнуть любую глупость. Обещаю: вам не причинят вреда.
— Даже после того как мы отдадим Анне, то, что передал Филипп?
Семя брошено. Пусть подумают, только ли письмо привез наглый рыцарь, а заодно пусть повнимательнее наблюдают друг за другом.
— Ты оскорбил нас своим недоверием, — дама уже не кричала, не молоѓтила в дверь, норовя голыми руками вынести створки. — Мы благородѓные господа. Нашему слову можно доверять.
Как же! Да я тебе бродячую собаку не доверю, благородная!
Анна де Барн сидела в куцем креслице у камина, спиной к огню. По неубранному, столу раскатились кубки. На пол капало вино. Собаки, вставая на задѓние лапы, стаскивали и уносили недоеденные куски.
Лицо женщины, как и оплывшая фигура, едва угадывались в сумраке. Одежда — бесформенное покрывало. Никто не озаботился посветить, но мириться с этим Роберт не собирался:
— Раз уж нас удостоили аудиенции, прикажи принести факел. Невежливо беседовать впотьмах, — мирно обратился он к даме Герберге.
— Света достаточно. К тому же, мои воины тебе не слуги, посылай, если тебе так нужно, своего вассала, — необъявленное перемирие, кажется, заканчивалось, голос у дамы Герберги опять истерически подѓрагивал. Однако на брошенный вызов Гарет покладисто прогудел, что это, мол, мигом. Факел он вынул из кольца при входе, вернулся и встал рядом с креслом хозяйки замка. Герберга отшатнулась. Просмоленная пакля чадила и разбрасывала искры.
В пляшущем, но ярком свете Роберту, наконец, удалось разглядеть Анну. Личико маленькое треугольное, очень бледное, неподѓвижное. Глаза опущены долу. Подрагивали длинные слипшиеся ресницы. От них по щекам метались острые тени. И в каждой черточке — как крик — стыд. Она вся сжалась, пытаясь руками прикрыть позорный живот. За спиной Роберта послышались сопение и смешки. Интересно, кто такой смелый? Или просто пьяный. Неважно. Роберт шагнул к женщине, встал на колено, взял холодную мокрую ладошку. Анна попыѓталась отнять, он не выпустил.
— Мадам, со мной письмо, которое продиктовал ваш муж незадолго до смерти, пока еще мог говорить. Если изволите, я прочту его вам.
— Дайте. Я сама, — всхлипнуло-шепнуло над головой.
Она, наконец, подняла глаза. Когда-то это были солѓнечные васильки. Сейчас на рыцаря смотрел синий туман.
'Это — Рай?'
Ему едва удалось подавить приступ бешенства. Разнести тут все, разрушить, размазать. Он прижался лбом к ее холодной руке, стараясь удержать порыв. Но когда поднимался, с колен красная мгла еще клубилась в сознании.
Роберт достал из-под кольчуги футляр со свитком, отвинтил крышку, вытряхнул на ладонь туго скрученный пергамент. Тонѓкая бледная рука Анны уже потянулась к нему, когда раздался напряженный голос Герберги:
— Отдай мне, сестра. Тебе в т в о е м положении ни к чему волнения. Я потом сама тебе почитаю. Мы останемся наедине и вместе оплачем Филиппа.
Окончание фразы прозвучало настолько фальшиво, что, кажется, даже сама Герберга это почувствовала. Впрочем — ни стыда, ни смущения, наоборот: она вплотную придвинулась к креслу Анны и требовательно протянула руку.
Свиток так и остался у Роберта. Анна же склонила гоѓлову и затряслась от плача.
— Дай! — Герберга обернулась к рыцарю.
— Послание предназначено не тебе.
— Может быть, как раз мне! Я ходила с Филиппом в Святую землю, вместе с ним сражалась. А она, — гневный жест в сторону плачущей женщины, — не дала себе труда достойно нести вдовий крест. Да будет тебе известно, она беременна.
Тирада была призвана свалить с ног тонкого благородного рыцаря, навеки разрушив его веру в любовь...
— Так ить, не покрой Иосиф деву Марию, — испортил все Гарет, — тоже бы думали — нагуляла.
— Заткни своего вассала! — голос Герберги сорѓвался на крик. Сзади зашумели, лязгнуло. Сунув свиток за пазуху, Роберт крутнулся на пятках и прилип спиной к спине Гарета. Руки рванули из ножен оружие. Меч и факел с одной стороны, меч и спата с другой.
Они клубились. Бормотание, крик, ор, лай, звон, хаотичное движение вокруг ощетиненной мечами пары.
Но они не нападали. Ждали сигнала? Боялись?
— Разве подобает доброму христианину обнажать меч в доме, где его приняли как друга? — раздался голос, разом перекрывший все остальные звуки.
Люди расступились. Из-за их спин на свет вышел монах. Неопрятную коричневую рясу подпоясывала толстая веревка. На голове как всегда накинут капюшон. Опытным глазом Роберт определил, что под рясой подѓдета кольчуга. Да и руки у брата Петра нельзя было назвать холеными. Таким больше, нежели требник, подобала франциска.
— Гостеприимство у вас весьма странное, — откликнулся рыцарь.
Впрочем, стоило ли задираться? Боя не будет. Роберт это почувствовал. Почуял.
— Если и дальше собираешься пользоваться нашим добрым расположением, — приказал брат Петр, — передай послаѓние даме Герберге и вложи меч в ножны.
— Я исполняю последнюю волю Филиппа. Сказано: передать в руки вдовы и сына. Сына не вижу. Не подскажешь, где юный наследник? — проигнорировал приказ Роберт.
— Баронет отправился в монастырь. Приболел. Да и ни к чему юному созданию взирать на позор матери. Мы милосердны.
Умный, сильный, наглый. Последние слова произнес без всякого выражения, но аж руки зачесались, вогнать кончик меча под рясу — никакая кольчуга не спасет. Но тогда — все, конец. Задавят числом. А потом — пытка. Ладно, если самого, могут и Анну над огнем растянуть.
Оставалось, беседовать, не замечая вызова.
— Мадам Анну, — Роберт развернулся к монаху, — как я понимаю, тоже ожидает постриг?
— А что ей остается? Надеюсь, кармелитки за небольшую плату примут благородную, но погрязѓшую в грехе даму. Таким образом, справедливость восторжествует.
Опять! Он что нарочно нарывается? Вполне возможно. Но не проще ли было дать команду своим волкам? Ах да! Есть же еще Герик! Брат Петр не увеѓрен в некоторой части своего воинства.
Роберт внимательнее присмотрелся к окружающим. По одежде не разберешь кто местный, кто пришлый. Лица похожие, в том смысле, что все одинаково пьяные и возбужденные. Но вот ближние не на шутку рассержены, а те, кто остались за их спинами вроде и не торопятся вступаться за торжество справедливости. Да и монах продолжает говорить... И тут Роберт сообразил: брат Петр тянет время. Что ж, и мы потянем — вступим в дискуссию:
— Не понимаю твоего негодования, — возразил Роберт. — Ты здесь посторонний. И не тебе вмешиваться в дела дома, — укусил, так укусил, и кажется, нащупал больное место. Даже клобук у доброго брата дернулся.
Но ответ прозвучал уверенно:
— Ошибаешься. Я духовник благородной дамы Герберги. Мой сан дает мне право. Но как ты, рыцарь и друг барона Филиппа можешь споѓкойно смотреть на позор, которым покрыла себя его вдова?
— Война. Чужие страны, чужие обычаи, да и собственные лишения учат пониманию и прощению. Странно, что я воин, объясняю это тебе, служителю церкви. В моих глазах, Анна — женщина, нуждающаяся в поддержке. Я окажу ей такую поддержку. Но мы заболтались. Наши дамы скучают, да и оружие зря пылится. Поправь меня, если ошибаюсь: убивать гостей, пока, не входит в ваши планы? — клобук едва заметно качнулся, — а запугать нас, как ты уже догадался, не так-то просто.
Действительно, зачем дразнить толпу обнаженным железом? Прочесывающий окрестности дозор еще не вернулся, значит можно продолжить игру.
Отправив оружие на место, Роберт оттер плечом Гербергу. Гарет тоже встал рядом с креслицем хозяйки. Факел давал достаточно света. Анна наконец смогла прочесть письмо.
Слезы, проделывая извилистые дорожки, ползли по щекам, каѓпали на пергамент. Она несколько раз возвращалась к началу, но вот последние слова были прочитаны. Голова на мгновение опустилась к самым строчкам. А потом женщина с неожиданным проворством оберѓнулась и метнула свиток в камин.
Герберга издала крик больше похожий на карканье и кинулась к огню, но свиток уже корчился за бледными языками пламени.
— Тварь! Ты поплатишься за это. — лицо Герберги исказилось до неузнаваемости. Роберту показалось, не будь его рядом, благородная дама набросилась бы на беременную с кулаками.
— Дочь моя! — прорезался в шуме голос монаха. Анна уставилась в пол, Герберга тоже, но напряжена как тетива. Даже закованному в броню рыцарю стало не по себе.
И вновь:
— Дочь моя, покоримся воле...
Дослушивать Роберт не стал. Ему наскучил, вернее, опротивел этот спектакль. Почтительно склонившись, но предложил Анне руку. Та вскинула темно синие полные слез глаза и нерешительно вложила лаѓдошку в его широкую, покрытую твердыми мозолями ладонь.
— Позвольте Вас проводить?
Кивок и быстрый взгляд в сторону Герберги.
— Я думаю, благородная дама не станет возражать.
Гарет шел следом за ними, сбиваясь с шага — через два на третий — огѓлядывался. Плевать, что подумают. Он не видел ничего зазорного в демонстрации собственной осторожности. Роберт наоборот ни разу не обернулся. Таковы правила игры. Только дадут ли доиграть? Он спиной чувствовал нацеленные вслед взгляды. Под кольчугой гулял озноб.
То, что произошло сейчас у камина, можно было расценивать даже как маленькую победу. Правда, полной уверенности в этом у него не было.
Комнаты Анны, с примыкающей к ней клетушкой Бины, мало чем отличалась от других в замке. Но стараниями двух женщин в нее был привнесен какой-никакой уют: глиняные подсвечники на маленьком столике, сундучок в углу, блюдо с яблоками на вышитой салѓфетке.
Анна опустилась на край широкого ложа. Ей трудно дался даже короткий подъем по лестнице. Из своего закутка выкаѓтилась кругленькая Бина:
— Мадам Анна, миленькая, давайте помогу: накидку снимем, башмачки расшнуруем. Устали...
— Не сейчас, Бина. Иди, пожалуйста, к себе. Мне надо поговорить с рыцарем.
— Хорошо, моя госпожа. Хорошо. Уже ушла. А можно второму рыцарю пойти со мной? Мне там надо кое-что переставить. Одной не под силу, а слуг зови, не зови — все равно не придут.
Друзья переглянулись. Гарет едва заметно подмигнул и двинулся за провожатой.
— Мессир, — голосок Анны дрожал, — я не знаю кто вы... но Вы первый, кто... Вы единѓственный, кто по-человечески к нам отнесся. И я прошу... прошу: уходите. Вы, может быть, спасетесь. Я покажу, как отсюда выбраться.
— А как же вы, Анна?
— Мне уже все равно. Моя жизнь кончилась. — И чуть слышно, прерывистым шепотом:— Меня уже нет.
— Что с вашим сыном?
— Не знаю. Его увезли. Его все время держали отдельно от меня.
— Куда увезли, не знаете?
— Сказали в монастырь. Не знаю, правда ли это.
— А не могло так случиться...
— Нет! Он жив! Я чувствую. Я знаю.
Огромные, синие глаза смотрели на него и просили: не разубеждай меня! Не надо.
— Я — Роберт. В рассказах Филиппа де Барна я мог присутѓствовать как граф Парижский.
— Вы!!!
— Он говорил обо мне?
— Да он только о Вас и говорил. Как был оруженосцем, как вы в Пуатье вместе сражались на турнире. Говорил, что обязательно найдет Вас в Святой земле.
— Так получилось, что это я его нашел. Совершенно случайно и к тому же поздно. Он умирал. Последние его слова были о Вас и о сыне.
— А я... А я — вот, — она будто в недоумении развела руки, обозначая свое положение. Ожившее, было, треугольное личико, опять помертѓвело.
— Анна, — Роберту пришлось повысить голос, — посмотрите на меня. Я уходил в Поход будучи графом, а когда вернулся, мой домен уже отдали другому, меня же, чтобы не мешал, попытались заставить уйти в монастырь. В плену я был рабом, ворочал камни на руднике. Вокруг были одни враги, и надо было просто выжить. Я выжил, вернулся, а дома все это время меня, оказывается, поджидал куда более коварный и подлый враг. Поверьте, совсем недавно я тоже думал, что жизнь кончилась.
Показалось или нет, что на дне заплаканных потемневших от боли глаз что-то шевельнулось?
— Анна, я вез не только письмо...
— Тише не говорите.
— И тем не менее я готов, с вашего согласия, разумеется, пойти на переговоры с Петром и Гербергой.
— Они обманут. Как меня. Вас заставят заплатить, а потом убьют.
— Это не так просто. Они, как я заметил, не спешат подставлять свои головы под меч.
— Монах прикажет — пойдут, — прошептала одними губами Анна,
— Он главный? Командует?
— Он и Лупо.
— Итальянец?
— Да. Тот сам по себе. Приехал всего с одним спутником, но быстро стал верховодить.
— Где он сейчас?
— Бина говорит: уехал сегодня..
— А его товарищ?
— Нет. Он... вроде слуги. Или, лучше сказать, оруженосца. Только... подлого звания. Мерзкий.
— Как он выглядит?
— Маленький как подросток, а лицо злобного карлика.
— Длинная не по росту кольчуга, плоская мисюрка, серый палий?
— Ты его знал?
— Очень недолго. Ровно столько, сколько летит стрела.
Анна непроизвольно дернула головой:
— Господь наградит тебя за это, Роберт.
— Монаха зовут Петр?
— Да.
— Очень интересно. Я знал одного Петра по прозвищу Пустынник. Говорят, он сейчас скитается по королевству, прославляет себя и проклинает вождей Похода.
— Они его вспоминали. Герберга... нет, не помню. Они тогда перепились, спорили, кричали. Монах сказал, что Петр — имя не одного человека, что их легион. Потом про истинную веру... но такое было на моей памяти только раз. Монах предпочитает отмалчиваться.
Анна за разговором чуть успокоилась. Слезы высохли.
— Или он — тот самый? — спохватилась женщина.
— Кто? Ах, Петр! Нет, конечно. Самозванец. После Похода как черви после дождя полезли фальшивые Петры Пустынники, копейщики Готфрида и латники Танкреда.
— Роберт, — Анна остановилась, не решаясь продолжить, мужчина улыбнулся, подбадривая, — ты ведь знаком с родственниками Филиппа? Эта Герберга... муж никогда о ней не говорил.
— И не мог говорить, поелику таковой не существует. Она тоже саѓмозванка. Она имеет столько же прав на твой дом, сколько забежавшая бродячая собака.
Теперь ей надо было дать выплакаться. Роберт молча гладил рассыпавшиеся по плечам рыжие пряди. Женщина, уткнулась лицом в его плечо и тихо беззвучно вздрагивала. Потом Бина увела хозяйку в свою коморку и уложила.
Гарет выводил носом ночную руладу. Договорились: он сменит Роберта перед рассветом.
Спать совершенно не хотелось. Свечей не зажигали. Камина, впрочем, тоже. Не было дров. Роберт, спиной к стене, расположился на полу у двери. Черно-синий на черно-черном, проем узкого окна мерцал ясными холодными звездами. Когда-то давным-давно, в другой жизни, Тафлар говорил, что это далекие солнца. А Роберту они всегда казались любопытными глазами, наблюдающими в прорехи черного небесного бархата, за мелкими тварюшками — людьми.
ALLIOS
Париж встречал их потрепанную, заляпанную грязью компанию шуѓмом, смрадом и пыльным закатным маревом. Солнце садилось в тяжелую, клубящуюся, синюю тучу с золотистой корочкой по верху.
