Давно я так быстро не бегала и давно мне не было так страшно. Меня трясло так же, как ту несчастную негритянку. Вот только никто не держал и не успокаивал меня. Наоборот, это мне приходилось удерживать Васеньку да еще следить, чтобы не придавить слишком сильно.
В комнату я ворвалась так, будто за мной гнались все психи мира вперемешку с маньяками. Захлопнула дверь и прижалась к ней спиной. Решила переждать немного, успокоиться. А то как же давать ребенку лекарство, если руки ходуном ходят. Еще и сердце колотится так, что вот-вот выскочит в горло.
Дверь за спиной вздрогнула, словно в нее ударилось что-то тяжелое. Потом часто и громко застучали. Я прижалась к двери изо всех сил и закричала:
— Уходите, все уходите! Никого не впущу!
За дверью немного повозились и стало очень тихо. Будто вымерли все в этом доме. А мне сделалось еще страшнее. Если бы я могла подпереть эту дверь! Да и все остальные тоже. Но для этого надо сначала отойти от двери, а потом еще выломать какую-то мебель из пола. Я бы выломала, не постеснялась, но очень не хотелось оставлять дверь без присмотра. Вот постою еще немножко, послушаю и пойду ломать мебель. А если Родаль будет недоволен, то мне наплевать — я не нанималась жить в сумасшедшем доме!
Притихший было Васенька опять захныкал и до меня дошло, что я веду себя, как законченная дура. Стою, пугаю себя всякими страшилками, а у меня на руках больной ребенок. Надо дать ему лекарство и посмотреть, как там Олежка. Вдруг я разбудила его своими криками. А если кто-нибудь сюда ворвется и захочет обидеть маленьких, я его собственными руками удавлю!
Только я положила Васеньку на стол и взяла бутылочку с суспензией, как в комнате появился Родаль. Я не заметила, через какую дверь он вошел, но уж точно не через ту, возле которой я стояла две минуты назад. На веранде прохладнее, чем в комнате и сквозняк я бы почувствовала. Выглядел хозяин дома так, будто в драке поучаствовал. Кто знает, что устроила ему жена, когда перестала отвлекаться на меня с Васенькой.
— Сана ходит. Бистро! — заявил Родаль, останавливаясь по другую сторону стола.
— Куда уходить? — я отвлеклась и набрала слишком много лекарства. Пришлось вылить обратно в бутылочку.
— Дом. Сана ходит свой дом!
— Домой? Прямо сейчас?! — и опять я налила слишком много. Разве можно что-то точно отмерить, когда постоянно отвлекают? — Ночь же на улице!
— Сана ходит! Бистро-бистро!
— Да что случилось-то?! — бутылочку пришлось отставить, пока не разлила.
— Сана брать свой дети, прятат.
— Зачем "прятать"?
— Сана искат, убиват.
— Кого искать? И убивать я никого не собираюсь!
— Сана глюпый...
В дверь громко постучали и я не узнала, с какой это радости красавчику приспичило обзываться. Когда снаружи завыли и зарычали, он крикнул так, что у меня в ушах зазвенело. А Васенька опять испугался. Маленький не заплакал, а тоже вскрикнул или даже взвизгнул, задрожал всем тельцем, выгнулся и... покатился по столу, путаясь в простынке.
— Придурок, посмотри, что ты натворил! — и мы с Родалем бросились к малышу с двух сторон.
Со стола он не упал, задержался на самом краю, а тут и мы подбежали. Я успела чуть раньше, схватила дрожащий и шевелящийся сверток, понесла к месту пеленания. Там у меня и чистые памперсы, и одежка, и лекарство, и всякие мелочи, которые могут понадобиться. Конечно, оно не прибито, не приклеено и легко переносится с места на место, но легче одного ребенка перенести, чем перетаскивать всё к этому живчику. И ведь не один раз ходить придется, а оставлять Васеньку под присмотром его папочки совсем не хочется. Нервный он какой-то — то кричит, когда не надо, то цепочку в руках крутит, вместо того, чтобы ребеночка придержать. Да и отвыкла я на кого-то надеяться. Лучше уж самой — быстрее и надежнее получится.
Начала разматывать тугой влажный сверток, тихонько напевая: "Чи-чи-чи, чи-чи-чи, полетели кирпичи..." Слова у песенки самые глупые, но малыши от нее почему-то успокаиваются. Зато "баю-баюшки-баю" действует не всегда.
Васенька замотался так туго, что я начала опасаться, как бы он не задохнулся. Еще и притих подозрительно. Я заторопилась, дернула чуть сильнее и ткань затрещала. Только я коснулась влажных слипшихся волосиков, как в дверь ударили чем-то тяжелым и громко завыли. У Родаля что, еще и зверинец при доме имеется? А хозяин дома не нашел ничего умнее, как опять заорать над ухом. Маленький дернулся под рукой и... укусил меня.
— Ва-ас!..
Сунула пострадавший палец в рот, заодно и заткнула его, чтобы не болтал лишнего. Я ведь чуть не ляпнула: "Васенька, что же ты делаешь?!" Вот бы Родаль обрадовался!
Во рту почувствовался вкус крови. Хорошо малыш тяпнул, но с перепугу еще и не такое бывает. А я сама виновата: нечего по сторонам глазеть, надо следить, куда пальцы сую.
Тельце под рукой зашевелилось, я посмотрела и... отдернула руку. Показалось, что какой-то звереныш копошится в простынке. На секунду только отдернула, а Родаль тут же оттер меня плечом. "Я сам" сказал и... шлепнул маленького. А я вцепилась в руку этого горевоспитателя и заорала:
— С ума сошел?! Ва-асс...
Папаша повернулся ко мне и, кажется, зарычал. Руку я тут же отпустила и половина то, что хотела сказать, у меня застряла в горле. Не думала, что можно испугаться одного только взгляда. Опять облизала укушенный палец и немного успокоилась, пока Родаль склонился к своему сыну и закрыл его от меня. Обошла, чтобы видеть их обоих.
Никакого звереныша на столе, конечно, не было, а простынку я таки порвала.
— Нельзя бить таких маленьких, — заговорила я намного тише. — Ударишь чуть сильнее и на всю жизнь калекой сделаешь. И кричать над ребенком нельзя, он может испугаться. Вы же не хотите, чтобы ваш сын стал заикой? И что это вы делаете с ним?.. Прекратите!
Если заботливый папаша меня и услышал, то виду не подал, и свой странный массаж не прекратил. Он сгибал и разгибал маленькому ручки и ножки, тыкал пальцами в тельце так, что оставались красные следы, еще и бормотал что-то на своем языке. А потом сделал такое, что у меня глаза на лоб полезли: ухватился за цепочку, которую успел повесить Васеньке на шею, потянул ее к себе, отчего малыш почти сел. Глазенки у ребенка сделались испуганными, губки задрожали, а его папашка рявкнул что-то командным голосом, ткнул пальцем в лобик, чуть выше бровей и... отпустил цепочку. Васенька упал на спинку и затих.
— Ты что с ним сделал?! — я бросилась к малышу, но Родаль не сдвинулся с места и даже прикоснуться к ребенку не дал.
— Не брат! Он спат! — А голос все такой же командный.
Глаза у Васеньки закрылись, он задышал тихо и спокойно. Измерить температуру я не могла, но похоже, что малышу стало лучше. Прокушенный палец опять засаднил и я сунула его в рот. Универсальный способ лечения: и царапины, и ожоги, и ушибы — все залечивает! Родаль тут же дернулся:
— Показат!
— На, смотри! — и я повертела перед ним облизанным пальцем. Заодно и сама посмотрела. С двух сторон от ногтя виднелось по маленькой дырочке и они уже не кровоточили. — О, похоже у Ва... у вашего сына прорезался еще один зубик, снизу.
Родаль нагнулся к моей руке, принюхался и я быстро убрала ее за спину, от греха подальше. А вдруг кусаться — это у них наследственное?
— Сана пахнут кров.
— Ну и что? Попахну немного и перестану. А Ва... а вашего сына надо убрать со стола. Он всегда спит очень беспокойно, может свалиться, — и я опять потянулась к ребенку.
— Не брат! Сам!
Увидела как Родаль сует малыша в люльку, небрежно и неосторожно, как куклу или что-то неживое, и мне стало обидно до слез — не доверяет, не нужна. Сколько месяцев была хороша, а тут вдруг отцовские чувства в ком-то прорезались!
— Сана брат свой дети, ходит. Бистро!
Спорить мне не хотелось. Навалилась такая усталость, что хотелось лечь и заснуть. Ну еще, может быть, немножко поплакать в подушку перед сном. Даже есть не хотелось.
Родаль взял люльку под мышку и подошел к шкафу, что открывал проход в спальню.
— Сана ходить быстро! Свой дом. Бистро-бистро!
Пошла. А к ногам будто гири привязаны. Ну если кому-то приспичило везти меня в город среди ночи, то я и в машине поспать могу. Вот только вещи еще собирать!.. Их хоть и немного, но по всей же квартире расползлись. Попробуй вот так на бегу вспомни, что и где лежит. Не мог этот торопыга вчера об отъезде предупредить? Или хотя бы полдня на сборы дать? И так мозги ничего не соображают, тело как ватное, а он еще зудит: "Бистро, бистро!" И куда такая спешка? Можно подумать мы на корабль опаздываем — не успеем сесть сейчас, так он через час в лед вмерзнет и полгода так простоит. А нас за это время белые медведи съедят, с белыми мышами напару.
Быстро покидала в сумку те вещи, что нашла в спальне. Самыми последними засунула кроссовки. Обычно я переобуваюсь перед прогулкой, а сегодня забыла. Так в тапочках и шлялась по веранде и зимнему саду. Закрыла сумку, немного подумала под бурчание Родаля — он уже русские слова с родными путать начал — и опять дернула змейку. Надо переобуться, а то я этих комнатных тапочках и домой поеду. Хотя, кому какое дело? В чем хочу, в том и хожу. Просто самой неудобно — поизносились уже тапочки, товарный вид потеряли. Для дома еще сойдет, а на люди в таких стыдно показываться. Конечно, основная масса народу ночью спит, но всегда найдется бабулька-соседка, готовая сунуть нос, куда ее не просят, чтобы было о чем поболтать с другими такими же бабульками, или какой-нибудь полуночник, которого бессонница замордовала, решит приобщиться к природе.
Олежка спал, пока я собиралась, а Родаль бубнил, не переставая. И я подумала, что если он разбудит мне сыночку, то я никуда не пойду. Покормлю маленького и завалюсь спать, и пускай он несет нас в машину спящими, если ему так приспичило расстаться с нами сегодня. А может не только подумала, но и сказала, потому что Родаль подошел ко мне очень близко и произнес, старательно выговаривая слова:
— Сана надо бистро свой дом. Прятат свой дети.
Хотела сказать, что прячут обычно не детей, а кое-что другое. По банкам и сейфам. И тут же вспомнила о своей зарплате. Самое время! Хорошо хоть не завтра, не у себя дома. А то сидела бы на кухне, пила бы чай без сахара, без молока и без заварки и думала бы, почему это у меня в холодильнике ничего не стоит и не лежит, а в кошельке ничего не шуршит. И неизвестно, под каким кустом и за каким дубом искать своего бывшего работодателя.
Заикнулась о расчете, почти ожидая, что в ответ услышу: "Сейчас денег нет, заходи через недельку или через две". Обычно Родаль платил в конце месяца, всю сумму сразу, но в этот раз все иначе — май-то едва за половину перевалил.
К счастью, мои ожидания не оправдались. Красавчик вынул из кармана пачку двадцаток со знакомым уже портретом и сунул мне в руку. Даже пересчитывать не стал. А пачечка-то совсем не тонкая. Такую я обычно в конце месяца получаю, а может и меньше. От удивления пискнула: "Спасибо!" и, не считая, сунула в карман спортивных штанов. Тот, где еще работала "змейка". Конечно, она тоже не очень надежная защита, Но все же есть шанс не выронить зарплату во время поспешных сборов. А в такой спешке обязательно что-то забудешь или потеряешь.
До ванной комнаты я так и не дошла, хотя точно помню, что хотела отметиться перед дальней дорожкой. Но сначала отвлеклась на зимнюю куртку — она у меня в большой комнате уже несколько месяцев валяется. Увидел бы это отец, грандиозный скандал устроил бы. У него-то каждая вещь на своей вешалке, каждый инструмент на своем месте. И не дай бог кто-то что-то возьмет без спросу или положит не туда! Мне до такого фанатизма далеко, я в маму пошла, а с ней отец вечно цапается на почве аккуратности.
Только убрала куртку и закрыла сумку, Родаль опять завел свое: "Бистро ходит". Хотела сказать ему, чтобы помолчал хоть пять минут, из-за этого нытья у меня в голове ни одной умной мысли не осталось, но глянула в его сторону и обо всем позабыла.
Родаль стоял возле зеркала. Большого, прямоугольного, в старинной кованой раме из такого же светлого серебра, как и цепочка на шее Васеньки. Мамирьяна это серебро называет польским — не тускнеет оно, не темнеет, а потерял — не жалко, все равно, мол, шляхтичи такого в этот сплав намешали, что настоящего серебра в нем кот наплакал.
Но меня не столько рама заинтересовала, будь она хоть трижды серебряная и четырежды старинная, сколько само зеркало. В последний раз я смотрелась в настоящее большое зеркало еще у себя дома. А здесь ничего отражающего так и не заметила, даже в ванной комнате, хотя у некоторых именно там самые большие зеркала и установлены — на потолке или во всю стену. Я уже думала, что у Родаля фобия какая-то насчет зеркал, а оказалось, что плохо искала. Как говорится, кто ищет — тот находит, а кто искать не умеет — смотрится в карманное зеркальце. А в него за один раз только нос или глаз разглядеть можно. Я ведь не Мамирьяна, у которой в косметичке почти трюмо помещается. Да и не большой я любитель пялиться в зеркала, просто интересно стало: на кого я теперь похожа. Вдруг похудела, изменилась так, что сама себя не узнаю. Вот и пошла к большому зеркалу, а то, что сумку и люльку оставить можно, даже не подумала. Совсем затуркалась, последние мозги растеряла. Точно так же, года два назад мама на базаре взвешивалась — влезла на весы с двумя большим торбами. И если бы бабулька-взвешивальщица промолчала... Короче, и смех и грех тогда получился. Хорошо хоть отца рядом с нами не оказалось, он чуть позже подошел, когда мы от тех весов уже далеко были.
Я еще в зеркало заглянуть не успела, только остановилась, а Родаль опять завел свое: "Сана бистро ходит...", потом вообще полную бредятину понес:
— Сана поздно приходит — плёхо, Сана рано приходит — плёхо, плёхо!
Еще за рукав меня схватил и тянет. А я терпеть не могу, когда меня куда-то насильно тянут. Остановилась рядом с этим торопыгой, а были бы у меня руки свободными, я бы еще и в бока их уперла. Но сказать все, что думаю о тех, кто выпихивает гостей в шею, не успела — Родаль толкнул меня. Отступил на шаг в сторону и толкнул. Не в шею, конечно, а в плечо, но так сильно, что я на месте устоять не смогла. А хорошо ходить боком только крабы умеют.
Со всего маха я ударила плечом в зеркало и упала... по ту сторону рамы. Еще и головой стукнулась так, что в глазах потемнело.
Болела голова и слегка подташнивало. Хорошо, что поужинала я сегодня рано, а то вся еда не в прок пошла бы. И еще повезло, что люлька у меня не на том плече висела, каким я в зеркало ткнулась, и что в сумке ничего особо ценного и хрупкого не было. Кроме денег, конечно, но что этим бумажкам сделается? Мамирьяна говорила, что доллар — самая крепкая валюта и никаких падений не боится. Если не шутила, конечно. Моя сестричка любит пошутить над другими.
Я поднялась, стараясь не сильно качать головой, в глазах посветлело и оказалось, что ругаться мне не с кем — Родаля рядом нет. И зеркала его дурацкого нет, и дома нет, и вообще...
