— О, боги, какой ужас! — южанин в отчаянии всплеснул руками. — И что, нет никакого спасения?!
Начальник расправил плечи, выпятил грудь:
— Вы перешли черту, когда напали на отделение уважаемого банка! Теперь вам нет надежды на спасение! Охранники у входа уже дали знать шерифу, констебли уже берут в железное кольцо весь квартал. Идут ваши последние минуты!
Южанин принялся ломать ладони:
— О, боги, боги! Мы еще так молоды!.. И мы не злые люди, просто сбились с пути!.. Где же справедливость? За что нам такая суровая кара?!
— Вам следовало трижды подумать, прежде чем сбиться с пути в сторону банка графа Шейланда!
— А может быть, суд?.. — в глазах южанина блеснули слезы надежды. — Если мы сдадимся прямо сейчас, возможно, судья сжалится над нами?..
— Могу пообещать одно: вас не прирежут, как свиней, прямо на месте. Вы выйдете из банка живыми и предстанете перед судом. А там уж молитесь, чтобы судья сытно позавтракал и был в хорошем настроении: тогда вы честно доживете свой век на галере. Но если судья будет зол, или вы проявите невежливость и расстроите его, то попадете в руки хозяина банка — графа Шейланда из Уэймара. И тогда да спасут Праматери ваши бедные души! Вас зароют заживо в каменной норе, вы будете гнить много лет подряд. Ваши сердца еще будут биться, когда черви сожрут ваши глаза и языки!
Южанин зажал рот ладонью. Мортимера тоже чуть не вывернуло наизнанку. Если бы не страх изменить позу, в которой его установили, приказчик согнулся бы и выблевал на ковер свой обед.
Но тут рабыня, что прежде усмехалась, изобразила на лице подобие скуки. И южанин, мгновенно сбросив деланный испуг, влепил начальнику пощечину.
— Любезный, ты высказался? Позволь и мне пару слов. Прикажи псу отпереть и отдать нам деньги. Тогда выживут все, кто пока еще жив.
— Бросьте оружие и молите о пощаде, глупцы! Если сейчас же сдадитесь, отделаетесь катор...
Южанин оттолкнул Мортимера и уткнул начальника лицом в амбразуру — так, что концовка фразы прозвучала уже в отдушину.
— Я повторю свой намек, — сказал южанин и пощекотал кинжалом затылок начальника. — Прикажи отпереть.
Начальник издал странный звук — не то всхрюкнул, не то хохотнул.
— Вы даже из отделения не выйдете! Выход один, на нем стражники! Они уже все услышали и позвали констеблей!
Рабыня пнула сапогом стену.
— Эй, шакал в конуре! Отопри и отдай нам деньги. Иначе прирежем этих троих, а к тебе в дыру будем лить горящее масло, пока не задохнешься.
На минуту грабители умолкли, давая возможность оценить весомость угрозы. Начальник так и не уяснил, что к чему. А вот Мортимер с кассиром прекрасно понимали свои шансы. Они глядели друг на друга, и от вида ужаса на чужом лице каждому становилось еще страшнее.
— Чак, прошу тебя! Пожалей нас!.. — выдохнул кассир, обращаясь к стене с амбразурой.
— Надоело ждать, — бросила рабыня и стала считать. — Пять пальцев. Четыре пальца. Три пальца. Два...
Вдруг амбразура заговорила:
— Ладно, ладно, я выхожу.
— Умный парень, — улыбнулся южанин.
Вопреки протестам начальника, дверь хранилища лязгнула засовами, заскрипела. Наверное, внутри было жарко и душно: на бритом черепе стражника блестели капельки пота. Чак был высок и жилист, и, как показали события, отчаян и быстр, словно черт. Но вряд ли умен...
Стражник скользнул взглядом по кассе, поднял увесистый мешочек и бросил южанину:
— Держи.
Зрачки южанина машинально дернулись, следя за летящим предметом. А Чак мгновенно повернулся к рабыне и выбросил руку с ножом. Западница успела увернуться от клинка, но Чак ударил второй рукой и выбил из нее дух, тут же вновь занес нож. Однако южанин не стал тратить миг, чтобы поймать мешочек. Он отшатнулся, деньги с грохотом брякнули на пол, а южанин прыгнул вперед и всадил нож в затылок охранника — за секунду до того, как тот прикончил бы рабыню.
— Тирья тон тирья, — сказал южанин мертвецу.
Женщина отряхнулась, глотнула воздуха, презрительно пнула труп Чака:
— Безмозглый пес. Кто захочет сдохнуть ради денег?!
— Видимо, он надеялся победить, — рассудительно молвил южанин. — Ты как считаешь?
Вопрос адресовался Мортимеру, и тот проскулил:
— Вы убьете нас?..
— Вопросом на вопрос — как невежливо. Не вижу смысла убивать тебя: от этого ты вежливей не станешь.
Южанин заглянул в мешочек и присвистнул. Рабыня зашла в хранилище и вынесла еще два, столь же увесистых. Дала по одному в руки кассиру и Мортимеру.
— Вперед, выходим.
— Теперь вам точно конец! — подал голос начальник. — У выхода вас ждут!
— Надеюсь, что ждут, — сказал южанин и стукнул начальника головой о стену. Тот лишился чувств.
Когда они вышли в приемный зал, Мортимер убедился в правоте начальника: их, действительно, ожидали. Правда, не те люди, кого имел в виду начальник. Привычные мордовороты у наружной двери были мертвы — лежали ровно на тех местах, где весь день несли вахту. И приказчик Хаген разделил их судьбу — он распластался по столу, залив кровью учетную книгу. Щетинистые узкоглазые мужики расхаживали по комнате, поигрывая изогнутыми мечами. Увидев их, Мортимер сбился с шага и чуть не упал. Кто-то из головорезов заржал, как конь. Другой отнял ношу у приказчика, брякнул на стол, распахнул. Глаза его расширились:
— Ай, Дух Степи!
— Вот еще, — сказал южанин и отдал узкоглазым два других мешочка.
С минуту все были заняты: смотрели на золото. В Мортимере затрепетала робкая надежда: сейчас они обрадуются, подобреют от щедрости добычи, и... может быть... Взглянув на кассира, увидел тот же проблеск и в его глазах. Глория-Заступница, помоги нам!..
— Убей их.
То был давешний клиент в шляпе и очках. Он смотрел прямиком в лицо Мортимеру, а обращался к женщине:
— Убей.
— Зачем? — спросила рабыня.
— Затем, что я говорю.
Она помедлила, будто взвесила.
— Не довод.
— Лучше не спорь со мной, дамочка.
Рабыня расставила ноги пошире, положила руки на пояс с ножами, упрямо наклонила голову.
— Незачем их убивать. Идите!
Мортимер и кассир не сразу поняли, что она обращается к ним.
— Ты чего это?.. — рыкнул один из узкоглазых. — Кончай ползунов!
— Идите отсюда, — повторила рабыня, толкнув их в спины.
Мортимер никогда бы не решился пройти сквозь толпу бандитов с острыми мечами, если б не прямой приказ. Чара твердо сказала, что ему делать, и он подчинился. Вдавив голову в плечи, зашагал к двери.
— Убейте, — повторил клиент в шляпе.
Один узкоглазый поднял меч, и Мортимер сжался еще сильнее, но продолжал идти — уже не мог остановиться.
— Только попробуй, — сказал позади южанин.
Головорез застыл, не нанеся удара. Пройдя в футе от его клинка, Мортимер и кассир выбрались на улицу. Когда дверь захлопнулась за спинами, оба побежали.
Скоро Мортимер потерял кассира из виду. Тот свернул в какой-то переулок, а Мортимер мчал прямо. Снег забивался в глаза и уши, под ногами скрипело, в легких разгорался огонь. Он бежал, не разбирая дороги и почти ничего не видя. Дважды наталкивался на людей, раз упал... Опомнился от гулкого медного звона в небесах. Остановился, уперся руками в колени, тяжко дыша, запрокинул голову. Он был у городской ратуши, часы на ней пробили пол-восьмого.
Будь Хаген жив, еще можно было бы на полчаса зайти в пивную, пропустить по кружке, вспомнить самых тупых клиентов за день... Но Хагена нет. Остается только пойти домой... Там жена спросит, почему Мортимер сегодня пришел так рано. Придется рассказать ей, как было дело... Становилось жутко от одной попытки вспомнить события, не то что изложить их. Да и жена... Весь его опыт кричал: ни о чем необычном не говори жене. Не хочешь проблем — следи, чтобы все и всегда шло как обычно. Тогда не окажешься в чем-нибудь виноват...
Мортимер зашел в пивную и заказал горячего вина — унять дрожь в теле, скоротать лишние полчаса.
* * *
К моменту, когда он сделал последний глоток, отряд из десяти всадников уже покинул Кристал Фолл. С главной дороги они свернули на тропку, вьющуюся через лес. Стоило углубиться в чащу на полмили, как головной всадник замахал своей странной шляпой, приказывая сделать привал. Шаваны ганты Бирая спешились, чтобы поставить шатры и собрать хвороста. Колдун остановил их:
— Никакого огня. Скоро двинем дальше, только уладим одно недоразумение. Чара!..
Уверенная, что именно с нею будет разговор, Чара уже подъехала к Колдуну.
— Я здесь.
— Скажи-ка мне, дорогуша, что это было? Почему два ползуна ушли живыми?
— Почему нет?
— Я велел тебе их убить.
— А я не видела в том смысла. Они безоружны и слабы. Я не убиваю детей.
— Ты говоришь так, будто мне есть хоть какое-то дело до твоих принципов. Заверяю тебя: ты ошибаешься. Есть только один принцип: служишь мне — делай, что велю.
— Я служу тебе? — Чара недобро понизила голос. — По-твоему, я — собачонка? Уясни, Колдун: мы нанялись сделать для тебя одно дело — и ничего больше. Ты хотел денег — получил. Ничего другого мы не обещали.
— Формально ты права, — так же тихо ответил Колдун. — Однако...
Он сделал какое-то движение ладонью, и меж пальцев ожила, повисла в воздухе голубая искра. Чара молча смотрела на нее. Колдун поднял руку в сторону Чары. Шаваны ганты Бирая отшатнулись от женщины, вокруг нее возникла жутковатая пустота. Но сама Чара не двинулась с места.
Неймир подъехал поближе и заговорил, примирительно разведя руками:
— Послушай, Колдун. Ты не обижайся, но против Чары твои штуки не сработают. С семи лет она не встречала никого, кто бы ее испугал, а видала она многих, даже герцога Ориджина, хотя и издали. Если хочешь кого-нибудь напугать, попробуй со мной. Протяни ко мне свою руку с колдунством — я сразу задрожу, как лысый хвост. Честно, так и будет. Скажешь: "Неймир, вы неправы", — и я отвечу: "Да, Колдун, мы очень виноваты, прости нас!"
Колдун ухмыльнулся — до того потешно говорил Неймир, еще и передразнивая альмерский акцент банковских служек.
— Вот только сразу предупреждаю: это будет ложь. Когда надо спасать шкуру, я могу и соврать. А истина останется прежней: волки Ориджинов убивают для удовольствия, псы императора — по его указке, дикие звери — ради пищи, а люди убивают лишь тогда, когда без этого не обойтись. Мы — люди. И даже ради тебя, Колдун, не превратимся ни в волков, ни в собак.
Колдун опустил руку, искра угасла.
— И что же мне делать с вами двумя?.. — промолвил в вязком, медлительном раздумье. — Могу прямо сейчас убить обоих или прогнать... Но тогда потеряю двух лучших своих воинов.
Чаре хватило ума промолчать, хотя висело на языке: "Мы не твои воины".
— Либо, — продолжил Колдун, — могу смириться с вашими дурацкими принципами... Но тогда выйдет, что вы тут командуете, а не я.
Неймир развел руками:
— В том и состоит искусство командира: не отдавать таких приказов, которые умный воин откажется выполнить.
— Пф! Тоже мне, умники! — фыркнул ганта Бирай, выходя из-за спин Спутников. — Умный воин не загоняет в тупик, а находит выход.
— И ты знаешь выход? — осведомился Колдун.
— На то я и ганта. Плати нам на десятину больше, а Спутникам — на десятину меньше, и мои люди положат в пыль всех, кого пожелаешь. А эти двое пускай стоят в стороне, раз у них сердца ягнячьи.
— По рукам, — кивнул Колдун после короткого колебания.
Неймир не успел возразить, да и не нашел, что сказать. Только минуту спустя возник в голове вопрос:
— Скажи, Колдун, зачем тебе так нужно убивать всех? Они нас видели — и что с того? Прохожие на улицах тоже видели — не резать же весь город!..
— Зачем?.. — губа оттопырилась в мерзкой ухмылке. — Сейчас увидишь. Бирай, ты принес что я просил?
Ганта махнул одному из своих людей, тот подал Колдуну мешок. Колдун огладил его, обласкал ладонями округлости лежащего внутри предмета. Раскрыл мешок, запустил обе руки и бережно, как великую ценность, вынул мертвую голову начальника отделения банка.
— О, да!
Взял ее перед собою, провел большими пальцами по векам, утирая несуществующие слезы. Западники следили за ним, проглотив дыхание, будто сам Зловонный Дух Червя на их глазах поднялся из земли. Колдун поднес голову к своему лицу и развел мертвые веки. Луна блеснула в зрачках покойника, когда Колдун впитал его взгляд.
— Аххх...
Зажмурился от удовольствия, на долгий миг задержал дыхание...
Потом швырнул голову в кусты.
Северная птица — 3
На юге Дворцового Острова, где он сужается и вытягивается длинной косой вдоль течения реки, расположен грузовой причал. Сюда — летом по воде, зимой на санях — доставляют все несметное разнообразие припасов, потребляемых дворцом. Летом вокруг грузового причала снуют лодки и баркасы, белеют паруса речных шхун, по трапам бегают матросы в залихватских синих беретах, кружат на плоских крыльях чайки, весело плещет меж бортов вода. Это зрелище, полное жизни и романтики, даровало вдохновение многим художникам. Стену комнатки Ионы в пансионе Елены-у-Озера украшала картина грузового пирса в майский полдень — один взгляд на нее навевал мечты...
Но зимою причал лишается всего очарования. Во-первых, вместо пригожих парусников и бойких лодочек ползают по реке неуклюжие сани под серой мешковиной, вместо матросиков в беретах — косматое тулупное мужичье. А во-вторых, ледостав открывает дорогу на остров не только саням, но и нищим. С рассвета они тянутся гуськом через реку и сбиваются на островной косе в хмурую, темную, зловонную толпу. Нищие ждут момента, когда откроются причальные ворота, и телега вывезет объедки, оставшиеся после вчерашних пиршеств. Стражники сбросят на землю ящики с едой настолько неприглядной, что дворцовые слуги побрезговали ею, и развернут телегу. Едва они отъедут на пару ярдов, как сотня человек превратится в свору уличных псов — и накинется на объедки.
У причальных ворот несут вахту трое северян — Вернер, Рагольф и Тенн. Шесть дней в неделю (кроме воскресенья, когда грузовой причал закрыт) они наблюдают, как нищие сползаются на косу, бранятся и бьются за место поближе к воротам, как ожидают, переругиваясь и переминаясь, почесывая болячки, как устраивают свалку, а после разбредаются, яростно жуя на ходу. Часовые не раз обсудили свое положение и пришли к единодушному выводу: эта вахта — наказание. Другие дежурят на стене или в башнях, или даже во дворце — в тепле, на свету, среди напудренных дамочек. Но Вернер и Тенн схлопотали искровый разряд при Пикси. Пока их соплеменники одерживали победу в ночном Лабелине, Вернер и Тенн сидели в плену... точнее, лежали бревнами, связанные по рукам и ногам. Не сказать, что в этом была их вина. Но когда капитан решал, кому дать дерьмовую вахту у нищенских ворот — не мог же он выбрать героев ночного Лабелина!.. Правда, третий часовой — Рагольф — не получал искры и не бывал в плену. Его просто никто не любил, от греев до капитана. Рагольф родился в горной глуши и говорил с таким сильным акцентом, что из трех слов поймешь от силы одно.
