— А что нам может помешать?!
— Вот и чудесно! Меня Александром кличут, это Макарка и Антоха.
— Очень приятно, — без тени лукавства признался Никита.
Ему впрямь было до одури приятно. По всему выходило, что он и сам, без помощи Свыше — равно как Снизу и Сбоку, — выкрутился из опаснейшей ситуации, убедительно сыграл человека двухсотпятидесятилетней давности, а значит, дорогого в этой жизни стоит как... как кто?! Ну, как актёришка — точно. Правда, очень скоро вынужден был признать, что на лаврах в спальне Мельпомены почил преждевременно. Александр отправил "близнецов" Макарку и Антоху прямиком в кабак, нового же знакомца придержал.
— Молодчага, казак! Только с бесами держись настороже, а то влипнешь в историю.
— Уже влип, — машинально признался Никита.
— Вот и я — тоже... — глухо пробормотал гвардеец.
— Ты — тоже... Ты — тоже!
Есаула бросило в озноб.
— Так, значит, ты..? Выходит, демоны через тебя..! Ой, бля!
— Вот именно, — со вздохом подтвердил Александр.
"Вот именно, — продублировал мысленным сообщением демон-хранитель. — Едва успели на подмогу, аж запарились! Господина Лейб-Гвардейского ледяной водой отливать пришлось, да ещё гемодиализ проводить на скорую руку. Он, видите ли, с утра пьян-распьян, как у них, служилых, от Петра Алексеевича водится... Ты, к слову, угости новых приятелей, а то у них в карманах алтын да полушка на всю гоп-компанию. Ваше здоровье! Чур".
И Никитушка не поскупился: едва ступив через порог распивочной в полуподвальном этаже бревенчатого доходного дома, швырнул кабатчику пару серебряных рублей.
— Ну-ка, братец, угости нас от щедрот своих тонкими винами да яствами заморскими!
Увы, сивушный полугар никак не потянул на "тонкое вино", а бигос из квашеной капусты со свиными шкварками — на категорию заморских яств (хотя блюдо это изначально польское). К тому же Никита, ничуть не избалованный изысками кулинарии за период службы, в грязной доисторической забегаловке поостерёгся закусывать даже хлебом и пареной репой. Не способствовал аппетиту и убогий интерьер, пропитанный ароматами кислой овчины, прогорклого масла и крыс.
Демонстративно поморщившись, он вручил кабацкому голове ещё рубль и с укоризной бросил:
— У тебя в ресторации, братец, как я погляжу, мясопустный день... Не обессудь, мы своего откушаем и выпьем.
— Как будет угодно добрым господам! — ответил тот, подобострастно кланяясь.
Заманчивое предложение — отведать коллекционного шампанского из погребка донского атамана — было встречено гвардейцами на "ура".
Никита стрижом вспорхнул по лесенке на свежий воздух, до дна опустошил лёгкие от смрада пивной и наскоро проинструктировал заждавшихся спецназовцев:
— Всё путём, друзья мои. Адам Никандрович, правь на Ближнюю Рогатку, встретимся там, я здесь ненадолго. Мусью де Рюблар, на запятки! Будете изображать форейтора...
— Форейтор, мсье Буривой, занимает несколько иное место, — возразил ведьмак-всезнайка. — При запряжке кареты цугом он садится верхом на одну из передних лошадей и...
— Отставить пререкания! — рявкнул Никита. — Развелось грамотеев — на фиг некого послать... Сказано, блин, на запятки, значит, так тому и быть!
— Уи, мсье, — подчинился Глузд с видом глупенькой блондинки, в конце концов осознавшей, что, коль скоро устроилась в грузинский ресторан официанткой, надругательства не избежать.
— То-то же, блин! — удовлетворённо буркнул есаул и перевёл взгляд на притихшую Гюльнару. — Цветик, поколдуй над самобранкой и собери мне в корзину штоф горилки с перчиком, полдюжины бутылок "Madame Clicquot", пару кило добротной колбасы, кружок пармезану, калач-другой, ну, и манерных овощей с фруктами.
Тут он заметил, как пожимает плечами ведьмак.
— Я что-нибудь забыл, мусью?
— Нельзя забыть того, чего априори не знаешь... — глубокомысленно ответил Глузд. — Вы ведь не в курсе, что торговый дом господина Филиппа Клико был — точнее, будет — основан лишь в 1772 году, а знаменитая мадам Клико, вдова его младшего сына Франсуа, станет королевой шампанского много позднее, в 1805-м.
Никита густо покраснел.
— М-да, хм, косяк! Мои новые друзья рисковали опробовать благородный напиток задолго до его появления на свет... Что порекомендуете взамен?
— "Dom Perignon Vintage". Бенедиктинский монах Дом Периньон, главный винодел Отвильерского аббатства, занялся шампанским в 1670 году, так что историческая достоверность гарантирована.
— Быть по сему! — вывел резюме Никита. — Благодарю вас, мусью. Считайте меня вашим должником.
И прикусил язык, потому что без труда прочёл в зелёных глазах ведьмака: я вас за этот самый язык не тянул!
— Должником, говорите? Может, я в этой связи..?
Без труда же угадал, что именно лукавец, обожающий негу в комфортных условиях, попросит в счёт погашения долга.
— Да вот хрен вам, мон ами, пойдёте на запятки! А продолжите кочевряжиться, переодену в казака эскорта, будете там с пикой красоваться. Вопросы есть?
Вопрос — кстати, по существу — нашёлся у Гюльнары:
— Какой именно колбасы желает отведать монсеньор?
— Монсеньору после ваших пирожков что-то ничего уже не хочется отведать. Разве только марганцовки для активации притупленного рвотного рефлекса. Ну, а что до колбасы... — он призадумался. — Ага! Пусть будет из ослятины — в отместку гвардии за мой стресс. И, это, слышь, давай-ка пошустрее! Народец истомился...
...Народец ознаменовал "второе пришествие" Никиты Буривого так, будто на сцену вышла топлесс Анна Семенович. Когда аплодисменты, переходящие в овацию, наконец-то стихли, выяснилось, что товарищеского полку за время его отсутствия прибыло — расфуфыренные вертопрахи завлекли в свою компанию пехотинца, дотоле богобоязненно вкушавшего щи в тёмном углу пивной.
— Жуковский Андрей Иванович, — представился блондин лет двадцати пяти с невыразительным лицом заштатного клерка, — прапорщик Выборгского пехотного полка, из дворян Тульской губернии.
Собственноручно сервируя стол перед изголодавшимися сопитухами, Никита вспоминал из курса лекций в навьем мире: Выборгский пехотный полк, до июля 1762 года пехотный полк генерал-поручика Пальменбаха, впоследствии опять же Выборгский, но мушкетерский. На сегодняшний день командир там... как же его, блин? Ага, Думашев!
— Очень приятно познакомиться, — заверил он скромного тульского шляхтича и, в свою очередь представившись, участливо спросил. — Как себя чувствует его высокородие господин Думашев?
Прапорщик отреагировал ожидаемо и вполне адекватно ситуации — едва ни брякнулся с колченогого табурета на пол, густо усыпанный тырсой.
— Вы знакомы с полковником Думашевым?! Милостивый государь мой Никита Кузьмич, я поражён!
— Увы, мон шер Андрей Иванович, не столь близко знаком, как хотелось бы. Достойный муж, великий воин, надёжа и опора земли Русской... Дай сюда, товарищ!
Это "милостивый государь" отобрал литровую бутыль шампанского у одного из "близнецов". Кажется, Макара. Ну, или Антона — без принципиальной разницы... Молодой конногвардеец, опившийся к тому времени дрянным полугаром фактически до зелёных чертей, безуспешно пытался извлечь пробку зубами. А Никитушка замыслил ещё один эффектный жест — превращение сабли в штопор. Ничего, кстати, сложного, минимум приложения силы, минимум же навыка владения холодным оружием. Клинок запускается вскользь по бутылке. Лёгкий тычок обухом по выступающему ободку у горловины, и стекло в этом месте трескается вкруговую. Ну, а газы, под давлением бурлящие в игристом вине, срабатывают как пороховой заряд в патроне. Выстрел — и пробка с колечком стекла врезается в потолок! Те же газы не позволяют осколкам просыпаться в вино... Аплодисменты восхищённой публики. Слёзы. Цветы. Поцелуи взасос. Жаркие объятия экзальтированных дамочек. Сдержанный поклон маэстро. Занавес...
— Ай, молодца, казак! — воскликнул Александр, когда пенная жидкость растеклась по кубкам, столу и мундиру пехотинца. — Давай к нам, в конную гвардию! Клянусь честью, самолично за тебя по всем инстанциям ходатайствовать пойду.
Никита в ответ покачал головой, думая: "Да, сейчас! Всю жизнь мечтал".
— Заманчиво! — признался он. — Да только атаман и родной батька не отпустят... — как вдруг ударил по столешнице, схватил на лету подпрыгнувший кубок и вскричал. — За гвардию!
Ну, и пошло-поехало...
По истечении четверти часа, половины штофа и двух бутылок "Dom Perignon" Антоша с Макаркой отошли в нирвану, а более крепкая на это дело троица занялась хоровым пением а капелла, сиречь без музыкального сопровождения. Впрочем, есаул что-то выстукивал в такт по столешнице... И достучался! Будучи убеждённым монархистом, от души спел:
Боже, Царя храни!
Славному долги дни
Дай на земли!
Гордых смирителю,
Слабых хранителю,
Всех утешителю —
Всё ниспошли!..
И только на исходе первого куплета, будучи крайне удивлён тем, что никто из собутыльников не подтягивает гимн империи, почувствовал за собой исторический прокол, чреватый локальным заворотом причинно-следственных кишок...
Очень скоро, когда в нирвану вслед за "близнецами" отойдёт и Александр, они с прапорщиком не без облегчения покинут грязный кабак. Никита бросится нагонять экспедицию вдоль Лиговского канала, а господин Жуковский, запахнув длиннополый пехотный сюртук тёмно-зелёного сукна, побредёт одной из Рождественских (в далёком будущем Советских) улиц на съёмную квартирку бывшего сослуживца. Вечером он по памяти запишет понравившиеся стихи и, честно говоря, надолго о них позабудет.
Десять лет спустя Андрей Иванович получит абшид, в двадцать первом веке называемый отставкой, и навсегда удалится на родину, в село Мишенское Тульской губернии, под крылышко зажиточного помещика Афанасия Бунина. 29 января 1783 года у благодетеля Бунина и его воспитанницы, турчанки Сальхи (по крещению Елизаветы Турчаниновой), во грехе родится сын Василий. Андрей Иванович станет мальчику крестным отцом, даст свою фамилию, а позднее и вовсе усыновит.
И вот однажды, тридцать с небольшим лет спустя, Василий Андреевич Жуковский, маститый, широко уже известный в России поэт, отдыхая в родимых палестинах, возьмётся перебирать семейный архив и натолкнётся на пожелтевший листок со стихами. Заинтересуется. Расспросит отчима. А тот, хоть слабый здоровьем и в почтенном возрасте, вспомнит странного казака и даже напоёт...
И родится первоначальный вариант государственного гимна Российской империи на мотив британского "God save the King"!
И в третьем уже тысячелетии на него случайно западёт тот самый казак.
И закольцуется на самое себя континуум причинно-следственных связей.
И...
И ладно, хрен с ним!
И то сказать, одним континуумом больше, одним меньше...
Лишь бы не было войны!
Войны сегодня близ Санкт-Петербурга вроде бы не намечалось, и Никитушка, самую малость навеселе, бодро рысил вдоль Лиговского канала. Точнее, рысил аргамак, а есаул козлил, не оставляя без внимания ни единой встречной юбки. Видимо, ослятина — и впрямь действенный афродизиак... Кстати говоря, в пивной он машинально закусывал предназначенной гвардейцам колбасой. Благо, вспомнил об этом уже в пути, по прошествии времени, и вынужден был признать — ни малейших признаков отторжения, больше того, довольно вкусно. Если, конечно, Гюльнара в точности выполнила его указания по составу продукта...
Ну, а Лиговка... "Лиговка, Лиговка, Лиговка, ты мой родительский дом!" — споёт в будущем Александр Яковлевич Розенбаум. Задолго до того, как град Петров стал объективной реальностью, трудолюбивые новгородцы прорубили в девственных чащобах прямую дорогу к поселениям в дельте Невы — к той же Спасовщине. В первой четверти XVIII века вдоль неё был проложен Лиговский канал для питания фонтанов Летнего сада от речки Лиги, проистекающей из озера в районе Дудергофских высот. После чудовищного наводнения 1777 года фонтаны будут разрушены, а канал за ненадобностью засыпан.
Район этот всегда пользовался дурной славой. Искони здесь располагались извозчичьи дворы, ночлежки для малоимущих и питейные заведения. Очень скоро Лиговка сделается, в сущности, единым воровским притоном — "малинником". Впрочем, и сейчас асоциальных типажей на улице хватало выше крыш. Пока Никита деликатно домогался пышногрудой матроны, какой-то варнак хулигански запустил в него булыжником. Он без труда изловил нарушителя общественного порядка, но бить не стал. По трём причинам. Во-первых, потому, что обещал Координатору быть в командировке образцом толерантности и гуманизма. Во-вторых, хулиган промазал. В-третьих, оказался мужем ощупанной барышни...
После за ним увязался прокажённый, и он, спасаясь, бросил коня в бешеный карьер. На всякий случай. Пусть даже в сакральном мире ему была сделана комплексная прививка. А если всё-таки подхватит, то, как утверждал домовой, кикимора Прозерпина, справится с лепрой быстрее, чем с поносом. Как бы там ни было, решил не провоцировать судьбу...
Потом Буривой уже взялся было за плеть, дабы отвадить вороватых нищебродов. Те завели вокруг него своеобразный хоровод, явно стремясь рассеять внимание и под шумок слямзить тощенькую перемётную суму с крупа аргамака позади седла...
Ну, а затем... Затем у Никиты состоялась встреча. Встреча с самой заглавной из букв! Отвлекшись на караван пышно украшенных карет, в особенности — на открытое ландо с развязными дамочками-хохотушками, активно зазывавшими его в свою компанию (промеж ног — в отсутствие вакансий на диванах), он далеко не сразу приметил толпу. А ведь толпа — всегда угроза, да ещё какая! Толпа — это бесструктурное скопление индивидов, лишённых ясно осознаваемой общности целей и замыслов, но взаимно связанных сходством эмоционального состояния и общим объектом внимания. Проще говоря, человек в толпе не думает, зато чувствует стократ острее, нежели обычно. Чувствует, в том числе, силу кулаков, агрессивность и право решать насущные вопросы современности без оглядки на Закон и Мораль. Каким же Вопросом искони задавалось русское свободомыслие в лице своих голубоглазых и весьма светловолосых представителей? Безальтернативный вариант: "Кто виноват?"! Ну-ну, и кто же всегда виноват? Известно, кто, — жиды! Варяги, татары с монголами, немцы, поляки, чеченцы, грузины, хохлы... В общем, инородцы/иноверцы/чужестранцы. Именно те, кого перед светлым ликом (оскаленной мордой) толпы олицетворял собою Никита. Эх, ему бы отвернуть... А поздно! И герой наших времён принял самое логичное, на его взгляд, решение — присоединиться к митингующим. Тем паче, что было их — раз, два, и обчёлся: полтора десятка взрослых, большей частью пожилых людей, да примерно столько же малолетних огольцов. Не толпа, а деревенский сход по поводу ежегодного завала посевной и массового падежа единственной бурёнки...
Горе-толпа приняла Никиту в свои "недра" так, что ему даже стало чуточку обидно. Откуда в людях столько равнодушия к пришельцу из иных времён, больше того, герою всех этих времён?! Застыли, блин, как истуканы, с шапками долой, тупо слушают бабёнку-замарашку, крестятся на неё, как на святую, да ещё бормочут редкостную чушь: "Наша Андрей Фёдорович! Христа ради юродивая Андрей Фёдорович!"... Бред какой-то! Здесь, пожалуй, и по роже не схлопочешь, коль приспичит надобность...
