Кели знала теперь, что он играет попросту много. Очень много. Все время, когда не занят в Лиаре. "Меня это успокаивает, — говорил он, — отвлекает. Почти как в Медиане себя чувствуешь". Кели тоже начала учиться, стала играть больше, но — по многу часов в день? Она бы не выдержала. Ей было скучновато.
Эрмин изящно закончил соло и перешел на ритм, и одновременно с этим начал петь — и голос у него тоже был красивее, чем у Ланси.
А я на себя зову беду,*
Тем, что я прав,
Но я от страдания уйду
За стебли трав,
А железу лязгать и звенеть,
О камень стен,
Огонь и выстрелы,
Плоть и медь,
Воля и плен,
А я на себя зову беду,
Тем, что восстал,
Но я от страдания уйду
Через металл
*Александр Зимбовский
(Эрмина очень поразило это стихотворение Кели. Как ты додумалась до такого? — спросил он. Не знаю, ответила она. Я это пережил, сказал он. Ты описываешь это, понимаешь? Я тоже переживала все то, о чем пишу. Но по-другому).
Они уже репетировали вместе. Кели набрала воздуха и вступила вокалом. Эрмину нравился ее голос — высокий и резкий, неожиданно высокий и неожиданно резкий, разговаривала она скорее глуховато и негромко.
А я на себя зову беду,
Я не один,
И я верю в друзей — они дойдут,
Мы победим,
И я верю в наш флаг, его цвета,
Истину слов,
Я все, даже гибель рассчитал,
И я готов.
Они вместе закончили песню. Это был кайф. Неземной кайф — ничего не надо, ни одобрения, ни славы, ни денег, только бы петь вот так, а тем более — вместе с ним. Так нечеловечески красиво. Так сильно. Кели даже чуть прикрыла глаза от счастья.
— Слушай, — осторожно сказал Энди, — а ты ведь у нас здесь останешься?
— Ну... наверное, да, — сказал Эрмин, — по крайней мере, какое-то... — и умолк.
— Тебя же не переведут в другое место?
— Может быть, переведут, — сказал он.
— Так это... а вдруг оставят? И вообще, пока ты здесь... а может, мы группу забацаем? Я на флейте могу... Ланси вот будет тоже на клори...
— Я и на басу могу, — сказал Ланси.
Эрмин с интересом поглядел на него. Он думал.
— Ударника бы хорошо найти.. и клавиши, — сказал он, — хотя можно и так. У Кели, — он глянул на девушку, — много отличных текстов. Я, конечно, тоже много знаю, но не на дарайском. Кели может петь... у нее прекрасный вокал.
Кели слегка покраснела. И уцепилась от смущения за его руку. Эрмин неожиданно крепко сжал ее ладонь.
— Насчет клавиш можно поговорить с Ани, — предложил Ланси, — он кортанист. По-моему, неплохо играет. А ударника...
— Найдем, — твердо сказал Энди, — это не такая проблема.
В глазах Эрмина зажглись огоньки.
— Только, народ, — сказал он, — вкалывать надо будет. Вы как — потянете?
Они перекусили в столовой — у обоих только что кончилась работа. До репетиции еще полтора часа. Кели предложила сходить в охраняемую зону, в Медиану. Туда ведь всегда тянет, и многие ходят просто так... поиграть. Эрмин с радостью согласился.
Кели шла рядом с ним, почти физически ощущая сантиметры, которые их разделяют. Ей вдруг пришло в голову, что они теперь все свободное время проводят вместе. Она перестала ходить на тренировки... не встречалась ни с кем из Клубка Сплетающихся Корней. Она даже в одиночестве почти не оставалась. Только школа и работа отделяли ее от дейтрина. А чем в это время занимается он? Наверное, тоже работает... создает маки. Ведь для этого его и взяли сюда. А все остальное — с Кели.
И это выходило совершенно случайно. Репетиции, которых вдруг стало очень много. Между репетициями — какие-нибудь дела, которые интересно делать вместе... книги, которые она хотела ему показать. Музыка — много музыки. Разговоры. Прогулки по примечательным местам — внутри Лиара и интерната, конечно, в город никто Эрмина не выпускал.
И никаких там поцелуев и всего такого, даже мысли такой почему-то уже не возникало.
Только пробивало током, когда он вдруг случайно касался ее руки, или она ловила его взгляд, темный, улыбающийся, нежный.
Медиана в который раз встретила родным, освобождающим уютом. Эрмин огляделся вокруг. По периметру серого поля — несколько рядов виртуальных преград. Дальше — белые и серые цепи вангалов...
Пожалуй, можно прорваться, очередной раз подумал он. Шансы есть. Вероятно, конечно, что убьют. Или, что хуже, вернут назад — и тогда снова в атрайд... Но в крайнем случае можно попробовать вырваться отсюда.
Но похоже, иль Кэр не врет, и он действительно свой, и ждет только приказа и возможности, чтобы вернуть Эрмина назад... в Дейтрос... Он повернулся к Кели.
— Смотри!
И стал превращаться. Он еще в квенсене начал тренироваться, очень уж интересно было — и освоил облик стремительной птицы, похожей на крупного совершенно черного альбатроса. Кели ахнула — альбатрос с почти геометрическими очертаниями крыльев и тела стрелой взлетел в серое небо. Было видно, как вдали зашевелились вангалы, как напряглась одна из ловушек — в небо полетели золотистые стрелы, но альбатрос нырнул в их поток, пролетел и выскочил невредимый, перевернулся, снизился, чтобы не пугать охрану, закружил над головой Кели. Сел ей на плечо, больно вцепившись когтями.
— Эрмин! — засмеялась она. Протянув руку, погладила черные — такие настоящие! — перья. Он сорвался в воздух, оставив царапины на ее плече. Снова взлетел, покружил, сел — превращение было изящным, почти незаметным, мгновенный серый шар, увеличивающийся в размере, и вот уже настоящий Эрмин стоит перед ней, победно улыбаясь.
— Красота какая, — искренне сказала она.
— Это красота? Смотри! — в его руках возникло живое пламя, он держал огонь на лнях, спокойно, как фокусник, костер разгорался без всяких признаков дров, и вдруг языки пламени застыли, разделяясь, превращаясь в огненные цветы... камни... каменный огненно-рыжий букет цветов, рождающий снопы золотистых искр. Эрмин вдруг бросил в Кели этот букет, и на ходу камни распались и закружились вокруг девушки золотой, янтарной короной, все разгораясь, рассылая лучи. Кели показалось, что она стоит — нет, уже плывет — в центре звезды, все исчезло вокруг, кроме сверкающей фантасмагории.
Кели взмахнула руками и заставила лучи изменить цвет. Теперь солнечная корона вокруг сияла всеми цветами радуги.
— Молодец! — Эрмин оказался рядом, — а хочешь взлететь?
"А я не знала, умеют ли гэйны летать в Медиане... спрашивала соседку", — вспомнила Кели. Ее сияющие глаза молча ответили Эрмину. Дейтрин взял ее за руку.
— Это просто... пошли!
Они взлетели — просто так, без всяких подручных средств. В какой-то миг Кели испугалась, подумала, что падает, и в самом деле ухнула вниз, но тотчас что-то поддержало ее, будто воздушная подушка. Это Эрмин, подумала она. Он держит меня. Это он летит, а не я... Но ведь и я могу... Она представила, что внизу — ничего нет, одна пустота, космос, земля не тянет больше, она потеряла силу... тем более, что Медиана — в каком-то смысле и есть космос. Кели вспомнила свои детские сны — ведь тогда у нее получалось летать.
Она оторвалась от Эрмина и стала уходить выше и выше, в серый зенит над головой... Восторг овладел Кели, ей захотелось петь и кричать, сбывались ее детские сны — она летела, парила над далекой землей. И вдруг огненное и черное полыхнуло в глаза, и Кели в ужасе вспомнила — "ловушки!" — и тотчас темная стена выросла между ней и ловушкой, и Кели со всего маху ударилась об эту стену, и ничего не соображая от страха и боли, полетела вниз, но стена обернулась черным плащом, и плащ окутал ее невесомой опорой, удержал, ее падение замедлилось — и вот она уже мягко приземлилась. Эрмин выпустил из руки плащ, тотчас исчезнувший, и протянул руку Кели.
— Вставай... Забыла, что здесь охраняют?
— Все равно я не понимаю, — сказала она. Эрмин задумчиво плясал пальцами на струнах, на минимальной громкости.
— Что не понимаешь?
— Ну как вот это получается, что одни могут в Медиане творить, другие нет... как это понять?
Эрмин перестал играть, отложил клори.
— Как бы тебе объяснить... Вот понимаешь, возьмем музыку. У одних людей есть способности, у других — вообще нет. Это понятно?
— Ну да, конечно. Но к музыке у многих есть способности.
— Но из этих многих большинство может только быть исполнителями. Научить играть можно... ну почти любого. В общем, очень многих. У кого есть хоть какой-то слух и хоть как-то пальцы работают. Это вопрос тренировки. Много работаешь — будешь играть... это может каждый. В Медиане тоже так. Каждый, если потренируется, сможет воспроизводить маки. Ничего особенного.
— А-а... а гэйны — это те, кто сочиняет музыку?
— Да. Именно так. Но... с другой стороны, вот у вас в Дарайе полно профессиональных композиторов, которые музыку сочинять не умеют. Они просто изучают чужую, берут из нее разные части, обрывки и сочиняют что-то похожее. Это то, что делают в Медиане ваши офицеры... и вангалы отчасти, хотя заметим, ума у них нет вообще. Как видно, ум для этого особенно не нужен. А вот есть люди, которые музыку создают... впервые... и она потом остается в веках. Которые создают что-то совсем новое, свое. Как вот ваш Ликан... как наш, ну например, иль Реас. Как на Триме Бетховен.
— Да, вроде понятно, — задумчиво сказала Кели.
— И с другой стороны, есть такие исполнители... они вроде и чужое играют, но так... по-своему, необычно. Это тоже гэйны...
— А как ты отличишь, гэйн это или нет? Ведь всегда одному нравится, а другому нет...
Эрмин помрачнел, вспомнив "уроки", полученные в атрайде.
— Никак не отличишь, — сказал он, — так с этим и придется жить. Никак мы это не можем отличить. Медиана только различает... кто настоящий, а кто нет...
Он взял клори, чтобы скрыть страшное воспоминание. Запел негромко, под легкий перебор, последнюю песню Кели.
Я не хочу быть в лавке игрушек*,
Ватный солдатик, мишка из плюша,
В черной банданке, олово лучше.
Пусть не дано быть вовсе из стали,
Иглы сквозь тело да прорастают —
Быть человеком,
С неба упавшим,
Вовсе пропащим,
Но человеком!
Но настоящим!
*Ал.Зимбовский
Кели жмурилась от наслаждения. Он — понимал все. Первый человек, совсем чужой, чуждый, иной, сам по себе непонятный — но вот понимал же то, что она написала. А они — свои — не понимали ничего. Как так может быть?
И в то же время — Дейтрос... война... гэйн. Наши враги. Хотя он, вроде бы, уже не враг. А как он сам к этому относится?
Эрмин снова тихо наигрывал что-то сложное. Кели набралась храбрости и спросила.
— Слушай, а тебе не влом... Ну то, что ты здесь на нас работаешь и все такое... Что в Дейтрос не вернешься?
Эрмин посмотрел на нее, перестал играть и слегка усмехнулся.
— А кто тебе сказал, что я не вернусь?
— Но... как же?
— Там посмотрим, — ответил он, — еще не вечер. Там посмотрим.
С треском и грохотом распахнулась дверь, и, галдя, вломились ребята. Из "Корней" здесь был только Энди со своей флейтой, и еще Ланси, Анэй и Кими, который умел играть на ударной установке. Группа подобралась вполне полноценная, и играли они не одну только акустику. Эрмин встал, и Кели заметила, как остальные сразу как-то замолчали и потянулись к нему.
Он — интересный, подумала Кели. Яркий. Вроде бы и дейтрин, чужой, но воспринимается не как другие дейтрины. Может, потому что он гэйн? Или просто человек такой. Вроде и говорит с акцентом, но так уверенно, так умно и правильно... или даже не очень умно — но так, что его хочется слушать. Почему-то всем хочется. И всем хочется его внимания.
И играет он лучше всех.
И глаза — темные, блестящие, живые.
— Привет, — сказал Эрмин, — ну что, давайте по местам? Начнем с "Каменных островов" для разминки...
Quinta
Кибой овладела эйфория. Он выполнил задание дейтрина, и он уехал из Рон-Таира, никем не замеченный, не пойманный, свободный. Сомнения еще шевелились где-то на темном донышке — а что, если записи не удались, если они испорчены, если связной не сможет их найти и передать, а что, если дейтры вообще обманут и ликвидируют его — но Киба разумно объяснял себе, что все это маловероятно, что тот, кто организовал операцию — вероятно, это был тот самый, в маске, с блестящими серыми глазами в прорезях — не мог ошибиться в мелочах, и вряд ли он обманет. В таких делах не применяют логику мелких криминальных авторитетов. И разумно объяснив себе это, Киба успокоился и теперь уже считал, что все позади, почти все, и это восторженное чувство захватило его и опьянило, и какие-то мелкие, досадные моменты — вроде патрульных пайков на платформе, проверки документов в поезде — тревожили его особенно неприятно, потому что он их уже и не ждал.
По инструкции ему теперь следовало вернуться в столицу и поселиться в одном из гигантских муравейников, в тивеле бедноты, где его никто не мог знать. В небольшой — полторы комнатки — квартире Кибу ожидала папка с деньгами на проживание и с новыми документами. Теперь его звали Мартаан Гало, ему еще не исполнилось шестидесяти, и он жил якобы на пособие, ожидая неизбежного момента, когда придется избавить общество от своего присутствия.
На самом деле Киба ждал, когда организаторы операции найдут его и переправят через Медиану на Триму.
Он был счастлив. После двух лет атрайда, после тягостной и опасной агентурной операции — он был почти свободен. Просыпаясь утром, жмурился от солнца, нагло лезущего в глаза — в квартире не было занавесок. Нагишом шлепал в ванну. Следуя инструкции, почти не выходил никуда — разве что за продуктами, но ему это было и не нужно.
Киба знал, что за ним наблюдают. Его об этом предупредили. Где-то здесь живет еще один дейтрийский агент, и ведет наблюдение — кто их знает, как, может, насовали в квартиру жучков, а может, лазеры на окно нацелены. Киба этим не особенно интересовался.
В квартире — поразительная предусмотрительность — была собрана довольно неплохая библиотечка классики — дарайской, триманской, дейтрийской, и книги по социологии, истории. Киба мог выходить через свой терминал в сеть. И наконец, он начал писать статью — на тему, которая была прервана заключением в атрайд, статью о СЭП.
У него не было достаточного материала, он не мог собрать статистику, не проводил экспериментов, не мог собственно работать над этим материалом в прямом смысле слова. Но он мог и хотел записать идеи, приведшие его тогда к этой работе, оформившиеся сейчас, после всего, что он узнал и увидел.
Текст обрастал подробностями. Киба работал с утра до вечера и рвался, как ребенок — только теперь он понял, в чем состоит его жизнь. Его радость, его счастье. Киба предложил и разработал несколько серий экспериментов. Может быть, кому-то придет в голову продолжить его труд... Или можно будет сделать это на Триме. Он предсказывал результаты этих экспериментов. Он копался в сети, выбирая доступные данные — их, открытых, было мало, но все же и из них кое-что можно выжать, обладая достаточно острым умом. Он строил схемы. Жалел, что работы дейтрийских ученых так абсолютно недоступны — а ведь они наверняка продвинулись гораздо дальше в изучении СЭП. Он философствовал.
