Приходится придумывать иные способы добраться до главы секты. Следующего же культиста Тереза убивает аккуратно, так, чтобы одежда не запачкалась кровью. С амулетом высшего аколита на груди она может спокойно пройти по самым защищенным коридорам в главное ритуальное помещение, через дверь, предназначенную лишь для четырех человек и никого больше.
Широкий балкон и огромный зал под ним. По полу темной дымкой плывет овеществленная тьма, сотни людей безмолвно качаются в трансе среди этого моря клубящихся теней. Посреди балкона стоит алтарь, по три стороны которого находятся три человека в длинных синих одеяниях, а на самом постаменте лежит бессознательный человек в форме её отряда.
Уильям Ламберт.
Проходит некоторое время, прежде чем оставшиеся сектанты присоединяются к сборищу. Новый глава Шестипалых торжествующе взмахивает руками перед обезумевшей толпой. Он хочет что-то сказать, но получает в спину разряд цепной молнии, что перекидывается на двух других сектантов.
Барьер лопается, как огромный мыльный пузырь. Люди в зале начинают кричать, биться в конвульсиях, выгибаться, ломая себе и друг другу кости. Если смотреть сверху, то они сливаются в единую человеческую массу. Откат неоконченного ритуала.
Вот и все. Конец. Пора уходить.
Тереза посылает в Аврорат сигнал о помощи и измеряет пульс Ламберта, надеясь, что он ещё жив. Им надо собрать всех, вызвать подмогу, затем аппарировать...
Она не может сдвинуться с места.
Ладонь до боли сжимают чужие пальцы. Уильям открывает глаза. Белки и радужка у него абсолютно черные и пустые. Прямо как у Хагена.
Из его глазниц начинает течь та же тлетворная мерзость. Она пачкает его щеки, стекает по подбородку и капает на грудь. Тереза пытается вырвать руку, но понимает, что не может пошевелиться. Да что там пошевелиться. Ей не удается даже отвести взгляд.
Мир схлопывается.
* * *
Тьма.
Рядом нет ни одного источника света.
Вокруг растянулось ровное зеркало холодной черной воды. Сколько ни смотри, ни вглядывайся, не увидишь дна ни сверху, ни снизу.
Какое-то подспудное ощущение подсказывает, что его нет вообще.
Ей нужно идти. Выбраться из этого места. Спасти.
Но куда? Зачем? Кого спасать?
Озеро с черной водой, маслянистой и пахнущей ржавым железом, чернильными лапами цепляется за ноги, окутывает тело и тормозит каждый шаг. Жидкость похожа на нефть или смолу. Такая же вязкая, с тошнотворным сладковатым душком, какой появляется при разложении трупов.
Желчь подкатывает к горлу. Она продолжает идти. Это её долг. Она обязана.
Кому? Кому ты обязана?
Людям.
Каким людям? Назови их имена. Помнишь ли ты хоть кого-то?
Она смыкает глаза и всеми силами пытается выудить из памяти хоть что-то. Воспоминания напоминают калейдоскоп несвязных разноцветных кусков. Серые будни соседствуют с ярко-желтым детским счастьем, всепоглощающей страстью и ярость багрянца, беспроглядной чернотой ненависти.
Нет, она занята не тем. Совсем не тем. Ей нужно выбраться. Бежать. Прочь отсюда. Каждое движение дается тяжело, словно идешь под водой, а не по ней.
Она рычит подобно дикому зверю и делает очередной шаг вперед. И все равно остается на месте. Беги не беги, нет никакого толку, если не ты хозяин этого мира. Ледяная тьма, первозданная чернота из которой создано все вокруг смыкается вокруг её тела.
Чернота...
Чернота!
Блэк.
Такая фамилия у тех ради кого она должна — ты никому не обязана — вернуться обратно.
Она помнит. Зло смеется, победно, задирая голову кверху.
Или может быть дну?
Если нельзя сдвинуться с места, даже пройдя сотни миль, может, просто идешь не в том направлении? Или не в той плоскости?
Она опускается на колени, прикасается к черной поверхности, протягивает под водой руку на ту сторону...
Той стороны нет.
...и понимает что задыхается. При попадании в нос и рот вместе с рваным вдохом черная мерзость перекрывает доступ воздуху. Удушье вызывает конвульсии и тошноту. Тело выгибается, дергается, зубы щелкают, пытаясь поймать вожделенный кислород. Горло судорожно сжимается, пытаясь вытолкнуть чужеродную материю.
Наконец приходит осознание — смерть уже здесь. Поглотила еще не до конца, но осталось совсем немного.
Один вздох. Последний рывок. Успешный.
Почти.
* * *
Острая боль пронзает правую ногу. Кажется, что вместо конечности остается один только комок оголенных нервов. По щекам текут бессильные слезы. Она кричит, срывая голосовые связки, выгибается, царапает камень ногтями и едва может достать до последней пилюли с блокиратором боли. Впервые он работает в пол силы.
Тереза вновь на вершине зала под особняком Шестипалых. Том самом, где проводился ритуал. Все пространство зала залито потусторонней черной жижей, в которой плавают расчлененные тела сектантов. Всех двух сотен, если не больше. Вонь крови и разложения стоит такая, что начинает мутить. Приходится дышать через раз.
Ламберт все также лежит на постаменте. Вместо глазных яблок у него лишь две пустые глазницы. Он дышит.
Тереза левитирует тело своего подчиненного в коридор, затем облокачивается на перила балкона и поднимает палочку. У неё не хватит силы удержать это заклятие, но...
Она обязана уничтожить это место.
Зал, погруженный во тьму, оказывается поглощен всепожирающим адским огнем. Тереза смотрит на беснующееся пламя и отворачивается, давая тому полную свободу воли. Дверь за её спиной захлопывается. Она касается уха и посылает второй сигнал всем, кто мог выжить.
Ответом ей становится гробовое молчание.
* * *
— Так значит, все это было одной гигантской иллюзией?
— Да, все верно. Я не знаю что именно Шестипалые хотели делать дальше, но то место куда я якобы попала... На самом деле его не было. Также как и бога. Я просто попала под воздействие заклятья. И моя нога... Концептуальная магия, конечно, сложна, но главе секты хватило силы приложить меня перед смертью, — она усмехнулась и провела рукой по волосам, откидывая их назад. — Знаете, я сейчас все это вам выговорила, и мне даже стало немного легче. Пожалуй, я даже рада, что пришла к вам.
— Это хорошо, миссис Саммерс. Но вы же понимаете, что все, о чем вы рассказали. Все это насилие и убийства... Ваши потери. С этим нужно работать...
Она кивала, улыбалась, слушала все, что говорит этот человек, а затем, когда время подошло к концу, пожала протянутую руку, записалась на следующую среду и покинула кабинет. Приходить к этому человеку вновь она не собиралась.
Хватит с неё вранья.
Перед глазами все ещё плескались черные волны, до жути реальные. Такие же реальные как голос бога Шестипалых — настоящего демона — и заклятие, способное изменить саму реальность. Человеку магия подобного уровня просто недоступна.
Тереза коснулась губ и прикусила костяшки пальцев. Дико хотелось курить. Она прислонилась лбом к стене и тяжело вздохнула, беря свои желания под жесткий контроль.
Рядом почти перед самими глазами висела та самая абстрактная красно-белая картина, похожая на кусок живой плоти. Тереза подошла ближе и прочла название.
'Цветочное поле'.
Глава 24. День всех святых III
Люциус вил словесные кружева с тем же профессионализмом и холодным расчетом, с которым паук плетет свою смертельную сеть. За свою жизнь он отлично отточил этот навык, сделав его своим оружием, не менее смертельным, чем магия. Но, увы, его сегодняшний противник оказался слишком опытен и хитер, чтобы запутаться в паутине слов. Дамблдор ловко увиливал, сверкая очками и источая фальшивое добродушие. Из всех присутствующих в комнате людей он был единственным, кто скрывал свои истинные мысли за маской приветливости и отзывчивости.
Люпин — на этого больного оборванца было просто жалко смотреть — сидел на крае стула, низко опустив голову и всем своим видом выражая раскаяние. На самом деле, Люциусу было абсолютно плевать на это ничтожество, но он не мог не воспользоваться случаем запятнать репутацию непогрешимого и всегда правого директора. Урок, окончившийся катастрофой и истерикой одной из учениц — великолепный предлог, чтобы расшатать золотой трон Дамблдора, а затем и вовсе скинуть его с пьедестала. Сначала жалоба Попечительскому совету, затем шумиха в СМИ, после общественный резонанс и вот, министру приходится подписать ряд документов, ограничивающих власть и влияние директора Хогвартса.
Какая жалость, что все оказалось далеко не так просто. У старика было заготовлено достаточно контраргументов, разбивающих все доводы. Опыт был не на стороне Люциуса.
Северус сидел рядом и едва сдерживал эмоции. Его ноздри гневно раздувались, у виска пульсировала жилка, а сам он был в шаге от того, чтобы кинуться на своего давнего школьного врага и пробить его черепом ближайшую стену. Не сказать, что Снейп испытывал какие-то теплые чувства к своим подопечным, чтобы мстить за одну истеричную девчонку — не тот склад характера — но свои обязанности по удержанию вверенного ему клубка маленьких змеенышей выполнял хорошо. Возможно, лишь потому, что, случись с ними что-нибудь нехорошее, родители слизеринцев в первую очередь разорвут именно Снейпа.
Директор продолжал свою искусную и пустую трель, иногда бросая внимательные взгляды на единственную женщину в их узком кругу. У стеллажей с бесполезными, но эффектными артефактами, в обманчиво расслабленной позе стояла Саммерс. Молчаливая и недвижимая как статуя из мрамора или слоновой кости. И взгляд у неё был такой же неживой и холодный, почти застывший. Её можно было бы назвать довольно привлекательной, даже красивой, но Люциус никогда не видел в ней женщину, только врага.
Сколько крови эта женщина ему выпила!
Порой он даже восхищался её целеустремленностью. Но куда чаще ненавидел. Она напоминала ему бойцовскую псину, одну из тех, что выступают на подпольных собачьих боях. Поразительная хватка. Ни жалости, ни сострадания, ни пощады. Такая скорее сдохнет, чем разомкнет челюсти и упустит свою добычу. Этим она напоминала Беллу, одновременно являясь её отражением и антиподом.
Он усмехнулся при воспоминании о первой встрече этих двух женщин, хотя, тогда ещё совсем молодых девиц, и тут же помрачнел, когда перед глазами встал мертвый Лестрейндж и то, во что Саммерс его превратила перед смертью.
Люциус потратил многие годы, чтобы растоптать её и уничтожить.
И ведь у него это почти получилось...
— К тому же я сам вел подобным образом уроки ЗОТИ в молодости. Министерство тогда выпустило методички, в которых были рекомендации по проведению всех уроков в Хогвартсе. И Попечительский совет их одобрил в... — директор улыбнулся и покачал головой. — Ох, совсем уже память подводит. Кажется, это было в 1908 году. И они все ещё действуют, а ведь прошло уже столько лет, — он притворно вздохнул.
— Значит, школа занимается по устаревшей программе? И вы не прислали никаких заявлений в Попечительский совет? Разве не директор отвечает за одобрение всей учебной литературы? Стоит ли мне назвать это халатным отношением...
Все по новой. Разные слова, но мысли одни и те же. Они здесь почти полчаса, а никаких подвижек так и не произошло. И от этого Люпина не избавиться — вина якобы не его, а устаревшей методики. Да и толку от его смещения никакого. Для директора он — разменная монета. Только Северус и порадуется этой бессмысленной отставке.
И словно этого мало, ещё и Драко начал вести себя странно: сначала прекратил переписку, а затем, после почти недели молчания изменил тон своих ответов, проявляя несвойственные себе черты вроде спокойствия и задумчивости. Конечно, Люциус радовался изменениям в сыне. Спесь и гордыня — плохие советчики, способные довести до могилы, особенно людей занятых политикой и финансами. Драко всегда был умным мальчиком, но слишком мягкое воспитание и попустительство многим проступкам со стороны Цисcи грозили обернуться в будущем немалыми проблемами. К тому же 'особенность' крови Блэков, которой в сыне ровно половина. Не зря многих из этой семьи называют безумцами.
И все же сын вел себя странно. Люди не способны меняться так быстро. Должен был произойти какой-то переломный момент, о котором Драко наотрез отказывается говорить.
Иногда Люциус даже задумывался, а не решила ли Саммерс отыграться на нем с помощью сына? Сломать мальчика, выплавив из него совершенно новую личность, возможно, даже настроенную против семьи Малфоев? Учителя, особенно в закрытых школах, могут стать ближе родителей.
От этих мыслей его сердце холодело. Однако, какими бы переживаниями не была занята его душа, разум все равно продолжал исправно работать, продолжая всеми силами наседать на директора.
И даже десятки минут спустя, когда они едва пришли к решению, способному удовлетворить обе стороны, когда директор участливо поинтересовался делами 'дражайшей миссис Малфой', а сам Люциус уже готов был развернуться на каблуках и отправиться на поиски сына — им предстоял долгий разговор — взгляд Саммерс изменился, став слишком подозрительным и внимательным. Она нахмурилась, её жуткие глаза, раз за разом скользили по его фигуре, словно пытались уцепиться за нечто невидимое.
Люциус презрительно усмехнулся, издевательски кивнул ей и покинул директорский кабинет.
Неужели она, наконец, догадалась? Впрочем, это мало что меняет. До чего бы эта женщина не додумалась, никаких реальных доказательств ей найти не удастся.
Об этом он позаботился в первую очередь.
* * *
Горячие капли крови терялись среди прелой, рыжевато-бурой, медленно гниющей листвы. Свежий след вел все дальше за деревья, терялся за голыми ветвями кустарников и черными головешками пней. Сириус бежал, шумно втягивая холодный воздух, и выцветшая трава покорно приминалась под его лапами. Серый мех мелькнул вдали и пропал вновь. Заяц — будущий обед — бежал быстро, на пределе сил перебирая лапами, желая сохранить свою жизнь.
Делал он это, пожалуй, даже слишком быстро. Впервые Сириус пожалел что он волкодав, а не борзая.
Они бежали вдоль опушки как привязанные. Заяц петлял, но даже будучи раненным оказался быстрее своего преследователя. С каждым футом расстояние между ними все увеличивалось, пока не стало вовсе критическим.
Сириус остановился и высунул язык. Дыхание сбилось, легкие клекотали в груди, грозя взорваться и разбить ему ребра. Несостоявшаяся жертва благополучно оторвалась от своего преследователя и скрылась за опушкой.
'Кажется, сегодня опять придется остаться без еды'.
Сириус лег между корней, зарылся мордой в красные листья, вдыхая запах осени. И свободы. Все оттенки красного и желтого плясали перед глазами, расплывались и крутились, будто кусочки стекла в сломанном калейдоскопе. В нос ударил удушающий запах корицы, перезрелых овощей и дыма.
Тысячи красок и запахов вокруг казались сном. Порой он с ужасом представлял, как уснет или просто закроет глаза, а проснется в своей камере.
