Неподдельной радостью жены, узнавшей, что товарищ "брата" жив.
Миролюбивостью и желанием найти общий язык со всеми от мала до велика.
Мастеровитостью, однако же, малофункциональной и малополезной.
Легкостью, с коей он завоевал симпатию амодарок и привязал к себе мелкую, глядевшую на него с восторгом, открывши рот.
Веч никому и никогда не признался бы в своей предвзятости, потому как выяснилось, что он ничем не лучше "родственника" жены. Если в разговорах с нею открыто называл "брата" недоделком, придумав тому мотивированное объяснение, то второго амодара звал болезным про себя. Разве ж это оскорбительно? По делу и отражает суть.
Кто бы объяснил, какая польза в малопонятных кукольных представлениях — в каком месте и над чем смеяться или, наоборот, плакать. И какая польза от карандашной мазни?
Очевидно, польза имелась. Потому как жена расцветала, глядя на рисунки, и лицо ее становилось одухотворенным. Смеялась или кручинилась, наблюдая за похождениями игрушек над натянутой ширмой.
А потом болезный настроил комуз, подобрал нужные струны, и зазвучали по вечерам у костра амодарские мелодии — веселые и грустные, быстрые и медленные. Под незамысловатое треньканье пел болезный, не фальшивя, и голос у него оказался приятен, хоть и высоковат.
И амодарки "поплыли".
— Это романс, — шепнула жена на ухо, смахнув слезу уголком платка. Глаза эсрим Эмы увлажнились, а взор затуманился.
Эк, пробрало их на пустом месте. Похоже, стенания по осени и по увядшим с листьями надеждам считаются у амодаров достойным поводом для воспевания и оплакивания. Пустые песнопения о ерунде. Веч так и не понял, в чем их смысл.
А уж мелкая как обрадовалась. Сговорившись с музыкантом, звонко напевала по вечерам незамысловатые песенки, как объяснила жена, детские: про букашек-таракашек и солнечных зайчиков, на радость амодаркам. У детских песен хотя бы имелась осмысленность, в отличие от взрослых... как их... романсов, признал Веч. Напевшись вдоволь, мелкая переходила к танцам, прыгая козленком под треньканье струн и взявшись с жениным "родственником" за руки. Тот ухахатывался, загибаясь со смеху, но послушно повторял движения, а жена пояснила Вечу:
— Это плясовая. Под нее танцуют. Но Араму медведь на ухо наступил, совсем не чувствует ритма.
Веч наблюдал за шумом и гамом у костра и неожиданно подумал, что, пожалуй, в иных условиях болезный мог бы стать подходящей партией для его жены. Идеальным спутником жизни, потому как являл собою классический образец амодара — внешностью, характером, манерами. И возможно, напоминал первого мужа Айю, которому она однажды отдала сердце и душу.
До чего же у амодаров сложно в отношениях, напридумывали для себя чувства, любовь. Страдают, томятся, тоскуют. То ли дело у доугэнцев. В основе отношений лежит деловой подход, в котором основная роль отводится обеспеченности, влиянию семьи в клане, силе клана в Круге. А остальное маловажно.
Но ведь и у них также — с чувствами и с влечением. Иначе не прижималась бы доверчиво ночами, не целовала бы пылко и не смирилась бы с наличием первой, отцом навязанной. И не обращала затуманенный взор к небу, слушая тоскливый северный наигрыш, печалясь о том, что потеряно и не вернется. Вспоминая первую любовь, войною отобранную.
Наверное, Веч многого требует. Амодарам теперь только и осталось, что грустить по безвозвратно ушедшим временам. Невозможно вычеркнуть из памяти прошлое, и ему, Вечу, придется набраться терпения. Со временем прошлое потускнеет, и горькие воспоминания перекроются настоящим и будущим.
Болезный же, как назло, не давал забыть о прошлом, и оно оживало, взбудораженное перебором струн амодарской рукой. Напоминало о том, что у амодаров осталось много общего. Общая память о стране, которой нет. Общие песни. Общие традиции.
Пусть болезный своими песнями не путает прошлое и настоящее. Хоть у амодаров в прошлом имеется много общего, настоящее таково, что Айю замужем за доугэнцем, а каким окажется будущее, знает лишь Триединый.
Болезный не путался. Лишнего себе не позволял ни словом, ни делом. Общался вежливо, с соблюдением приличий. Правда, иногда Веч ловил меланхолично-задумчивые взгляды амодара, бросаемые украдкой на жену. Увы, крайне недостаточный повод, чтобы схватить болезного за грудки и, прижав к машине, втолковать по-мужски, что бывает с теми, кто заглядывается на чужих жен.
Рукодельник и не подозревал, что стал причиной разлада, зачаровав амодарок лицедейством и своею пачкотней. Ничего особенного Веч в рисунках не нашел, но отчего-то жена приняла близко к сердцу его критику. Ладно, согласен, пачкотня неплоха, но и хвалить мазюкальщика Веч не намеревался. Как и признавать, что пристрастен к одному конкретному индивидууму, впечатлившему амодарок отнюдь не умением развести огонь и добыть дичь к ужину или победой в драке и в схватке на ножах. Жена оскорбилась до глубины души и на мировую идти не желала. И каждая минута размолвки, каждый час молчаливого бойкота увеличивали в геометрической прогрессии его, Веча, сомнения. В том, что смешав ойрен с чаем, не получишь доброго напитка. В том, что нет ничего общего у снежной пери и потомка кочевников. И не получится ничего путного из холодной северной крови и горячей южной.
Нельзя сомневаться ни в себе, ни в ней. Беншамирский кам также сказал: шагай вперед, на сомнения не оглядывайся, иначе застрянешь в начале пути и с места не сдвинешься. Он и о многом другом говорил, несомненно мудром, но соглашаться с наставлениями легко, а следовать им гораздо труднее.
Оказывается, в жизни случаются странные вещи. Руки управляются с повседневной рутиной, рот что-то отвечает, что-то жует, а голова думает, но не о том.
А о том, что обиделась на пустом месте и не желает идти навстречу. И сравнивает его, Веча, и болезного амодара, выискивая плюсы и минусы, и делает выводы не в его, Веча, пользу.
О том, что отдалилась и замкнулась, спрятавшись за створками раковины.
Раньше бы он посмеялся. Чай не мальчишка, чтобы маяться и изнывать. Не случалось прежде такого, чтобы в подреберье засела заноза, мешая думать, делая рассеянным. А как связался с амодаркой, так и завертелся калейдоскоп эмоций, подчас постыдных для доугэнца. Например, беспомощность в размолвке с женой. Она ясно дала понять, что между Вечем и амодарской солидарностью выберет последнюю. Доугэнской женщине достаточно напомнить о ее месте в доме и в семье, и разлад прекратится, не начавшись. Скажи тоже самое амодарке и получишь прямо противоположный эффект.
В конце концов, разве Веч не прав? Ему ли извиняться и за что? За то, что оскорбил нежные амодарские чувства? Ну да, за то, что принизил талант земляка. Почти что родственника.
Может, и Вечу стоит оскорбиться на непонимание особенностей доугэнского уклада?
И наконец-то накачать запасное колесо, чтобы его бесы разодрали.
Веч раздраженно ругнулся, проверив "сосок" на камере. Колесо спускало, вдвоем с В'Инаем они нашли порез и залили клеем, до ближайшего города и лавки запчастей. А пока нужно подкачать.
На колесо упала тень. Веч поднял голову, рядом опустилась на корточки жена. Села, его разглядывая с непонятным выражением лица.
— Что? — спросил он недовольно. — Чтоб тебя! — выругался в сердцах, заметив, что клей не схватился, и через порез снова засипел воздух из камеры.
Жена вдруг наклонилась и прикоснулась губами к его рту, прижав прохладную ладошку к небритой щеке.
— И? — растерялся Веч. Хотел спросить: "И что это означает? ", но вопрос вылетел из головы, потому как жена, и не подумав оторваться, наоборот, потянулась навстречу, углубляя поцелуй, и оплела шею рукою. Вечу пришлось обхватить ее неловко руками, вымазанными в солидоле, чтобы не завалиться им обоим на землю.
Ох, он уж и забыл, какая она гибкая, и... как бывает, когда женщина предлагает, дарит себя. Женщина, истрепавшая нервы и доведшая до бессонницы.
Упоительно.
Не оторваться.
Дай, Триединый, не выглядеть бестолково, забыв, чем занимался минуту назад.
— Не вздумай сомневаться во мне, — сказала жена, отстранившись и восстанавливая дыхание.
Еще раз поцеловала и, одарив улыбкой, удалилась к костровищу. Вечу только и оставалось, провожая ее взглядом, ухватиться за дверцу, чтобы удержать равновесие. И оглядеться, не видел ли кто обжиманий возле машины.
— Почему? — спросил он, оставшись наедине в шатре.
Остаток вечера извелся, ловя ее взгляды и переполнившись тревожными предположениями, словно котелок с кашей. Какую игру затеяла, взбаламутив и посматривая загадочно за ужином?
Так затянула пружину, что Веч ни о чем другом не мог думать. Только о переменчивости женского поведения.
— Соскучилась, — сказала жена, прильнув.
Как и он, чего уж там. Но и понять не мог, в чем причина неожиданной благосклонности.
— Каждый человек по-своему видит прекрасное. Музыку, песни, живопись. Мне не следовало навязывать свое мнение, тем более, так... — замялась она, подыскивая нужное слово.
— импульсивно?
— Да. В результате сама же обиделась.
— Бывает, — сказал Веч и поцеловал. Потом еще раз. И еще. Довольно болтовни.
— И тебе... испортила... настроение... — заторопилась жена высказаться.
Не то слово. Ушатала нервишки будь здоров.
— Угу, — пробормотал Веч, переключившись с её губ на шею и ключицы.
А там и не до разговоров стало.
Кто говорил, что физическое удовольствие — обычная разрядка для организма, после которой участники отворачиваются друг от друга, пожелав тихой ночи? Уж точно не Веч. Физическое удовольствие — прежде всего прелюдия, когда прохладные пальцы порхают по плечам, оглаживают мышцы, следуя за током вен, отчего по телу пробегает неконтролируемая дрожь, а кожа покрывается мурашками. Ее дыхание сзади, за спиною, щекочет шею, а невесомые касания жалят, воспламеняя кровь, которая и без того кипит. Ладонь к ладони, губы к губам — дразня и обещая. А потом... гори оно огнем в обоих мирах и в междумирье.
И спать вот так, нагими, кожа к коже, переплетя пальцы и прислушиваясь к мерному дыханию. Проснуться перед рассветом, с чувством потягиваясь, и вспоминать, как, расслабившись, ловил ртом тонкие пальцы, касающиеся его губ, и прикусывал, а она отдергивала, смеясь и запрокидывая голову, щекоча кончиками волос. И вдохнув сполна, понять — заноза в подреберье истаяла, пропала.
Поведение жены неуловимо изменилось. То коснется невзначай, то погладит руку, лежащую на рычаге коробки передач, то посмотрит искоса с хитрецой. Словно и нет рядом невольных наблюдателей, только они вдвоем. Но вела себя прилично. При случае целовала целомудренно, в щеку. Вечера в шатре дополнились шалостями, дурманящими голову. Жена по-прежнему заливалась румянцем, но смущения в нем стало гораздо меньше, как и стыдливости. Зато смелости прибавилось и инициативности, без мук и жертвенности. Даже обтирание тряпицей превратилось в провокационное действо. Влажная ткань, ведомая рукою Веча, скользила по изгибам женского тела, а жена, точно прожженная искусительница, принимала соблазнительные позы и подставляла освежающей прохладе ногу или руку. Как тут, скажите, сохранить трезвость ума? Веч поначалу издергался непониманием, у амодаров же на подкорке вырезан церемониал, связанный с приличиями, стеснительность — их второе имя. А тут, считай, жена вытворяет непристойности и словно прислушивается к своему второму "я": не претит ли её развязность понятиям об интимной стороне семейной жизни.
Судя по всему, не претило.
Вот и сейчас она неожиданно оказалась рядом и торопливо поцеловала, когда Веч укладывал шатер в скрутку. Поцеловала, умудрившись прикусить ему губу, и Веча окатило горячей волной с макушки до пят. Да что ж такое? И раньше мучился от бессонницы, и теперь не легче.
А потом его осенило: не иначе как это флирт.
Ну-ну, ухмыльнулся Веч. Интересно, что из этого получится.
Он и сам не заметил, как включился в игру. И ему понравилось. Поддразнивание, намеки, двусмысленность, предназначенная друг другу.
Замечали ли остальные? Наверное, замечали.
Что ему до чужого мнения? Ничего предосудительного и скандального, он флиртует с собственной женой.
Заодно всплыло из закоулков памяти имя болезного амодара. Точно, его зовут Сол.
_____________________________________________________________________________
Атеш-кед, Дом земли — общественное здание в церкалах земных кланов, с тотемным камнем в центре. В Атеш-кед проходят совещания старейшин
Атеш-ором, Дом воды — общественное здание в церкалах штормовых кланов, с тотемным камнем в центре. В Атеш-ором проходят совещания старейшин
15.2
— Почему мы поем и слушаем только амодарскую музыку? — сказала как-то жена после ужина и оконченных рутинных забот. — И у вас, доугэнцев, наверняка есть достойные песни.
— Есть. И песни, и сказания, — согласился В'Инай. — Я бы спел, но не умею обращаться с комузом. Зато на джембе настучу.
— Можно попробовать сыграться, — предложил болезный... Сол. — Это будет интересный опыт. Глядишь, организуем ансамбль.
Шутка шуткой, но из попутного городишки Веч привез джембу, не менее потрепанную, чем комуз, однако с целой кожаной мембраной, отлично резонировавшей. Звук, издаваемый барабаном, бодрил, заставляя сердце подстраиваться в такт ритмичным ударам.
Треньканье и настукивание увлекло доморощенных музыкантов, а вместе с ними и мелкую, вертевшуюся под ногами и притопывающую от нетерпения.
— Особая искусность не требуется, достаточно узнаваемых аккордов, — пояснил Сол. — Жаль, мне не представилась возможность услышать, как доугэнцы играют на комузе. Я бы подобрал ноты на слух. Вся надежда на тебя, Инай, подсказывай мне, верно или нет, — сказал он на доугэнском последние слова, немыслимо их исковеркав, и, похлопав сагриба по плечу, принялся перебирать струны.
Правду говорят, глаза боятся, а руки делают. Совершенно несхожие предпочтения в музыке у доугэнцев и амодаров не помешали тому, чтобы однажды забренчали узнаваемо струны, застучала джемба, и разнесся над степью зычный мужской голос:
— Лети по предгорьям, кочуй по равнинам,
Гортанная песнь про атата Мусина,
Достойного воина в латной кольчуге,
Враги пред которым трепещут в испуге.
Я славлю героя, кто видит и слышит,
Как враг в темноте подползает, как дышит.
Я славлю отвагу и силу героя,
Кто бьется с врагами железной рукою...
Малец спел складно, хотя и не так проникновенно, как Сол, зато компенсировал старательностью, и амодары выслушали песнь о судьбе персонажа доугэнского фольклора с вежливым вниманием. И недоделок не стал язвить, хотя и поухмылялся. Потому что не понял ни слова и не нашел, к чему придраться.
Апра, оживившись, прихлопывала в ладоши и подпевала под нос. Жена, конечно же, подпортила впечатление от песни расспросами. Почему славный атат предпочел напасть на соседнее племя, вместо того чтобы заключить мир? Почему славный атат добавил змеиного яда в пиршественный котел, вместо того чтобы сразиться с врагом в честной драке? А почему...
