— Вивьен, из Авиньона пришло распоряжение на твой счет. Я спешу сказать тебе: как бы ни задумывал ты выдерживать тактику молчания, у тебя ничего не получится. Его Святейшество считает тебя виновным в сочувствии ереси и в самой ереси. Он запретил епископу Лорану вмешиваться в ход твоего допроса. Больше никто не придет тебя вызволять, поэтому лучше тебе сознаться сразу, иначе придется мучиться до тех пор, пока ты не сдашься… или не умрешь.
Вивьен резко выдохнул.
— Это правда, — тихо подтвердил Ренар. — Вивьен, тебе… подумай, прошу тебя. Будет лучше, если ты заговоришь.
«Этого не может быть», — уговаривал себя Вивьен. — «Папа не мог на такое пойти! Или мог?»
Если бы эти угрозы озвучил ему один лишь де Борд, Вивьен ни за что не поверил бы ему, но Ренар… Ренар выглядел искренним, подавленным, обеспокоенным. Казалось, он не врал. Возможно, де Борд попросту обманул его, и поэтому Ренар действительно верит, что выхода у Вивьена два — сознаться или умереть на допросе.
«Ради Лорана, будь ты проклят, ты должен молчать!» — приказал себе Вивьен, чувствуя, что от волнения у него начинают стучать зубы.
— Я начну с того же вопроса, что и раньше. Я уверен, что ты так упорно молчишь, потому что защищаешь кого-то. Защищаешь своих сообщников-катаров, которые притаились где-то в Руане. Ансель де Кутт — среди них?
Вивьен молчал, в ужасе ожидая, что сейчас де Борд прикажет начать пытку.
— Тебе было известно о его ереси, когда случился инцидент в Кантелё? — внезапно вмешался в допрос Ренар. Его голос отдавал мрачной решительностью, заставившей Вивьена содрогнуться.
— Не спеши, сын мой, — улыбнулся де Борд. — Вивьен еще не дал нам ответы на самые первые вопросы. Мы ведь так давно с ним не беседовали. Итак, Вивьен. Поговорим о твоих сообщниках, которые дали тебе катарскую книгу? Кто они?
Вивьен молчал.
Де Борд устало вздохнул.
— Воистину, ночь будет долгой. Приступим, — сказал он.
С двух сторон палачи начали медленно давить на рычаги. Раздался легкий скрежет: механизм станка пришел в движение. Вивьен напрягся, попытавшись сопротивляться пыточному орудию, но тут же понял, что от его усилий не будет никакого толку. Веревки натянулись, кожаные ремни врезались в руки и лодыжки и потянули за собой в разные стороны тело арестанта.
Вивьен ожидал боли, но с удивлением отметил, что, как только механизм едва пришел в движение, ощущение было… приятным. Бодрящим. Даже несмотря на глубокие, зажившие лишь наполовину раны от плетей на спине и травмированную руку, он ощутил, как позвоночник приятно растягивается, наливая тело неуместной в таких обстоятельствах силой. Первые мгновения даже казалось, что пытка не будет такой страшной, но уже через миг Вивьен понял, в чем его ошибка. Приятно потянувшись, тело его начало стремиться вернуться в прежнее положение, но станок не пустил.
Вивьен с ужасом испустил дрожащий вздох. Он почувствовал, как вместо приятного натяжения в плечах и пояснице начинает постепенно нарастать напряжение. А ведь палачи только начали! Если они потянут за рычаги снова, придет боль, и она будет страшной. Вивьен помнил, как дико вопили, выли, стонали и плакали арестанты, оказываясь на станке. Помнил он и о том, какие жуткие травмы наносил им этот агрегат.
Тем временем де Борд молчал, наблюдая, как на лице его арестанта усиливается напряжение. Мышцы рук Вивьена сотрясла волна дрожи, ему отчаянно хотелось опустить их и резко выдохнуть, но он не мог этого сделать.
— Ты прекрасно знаешь, что сделает с тобой этот станок, — напомнил де Борд, заметив страх в глазах обвиняемого. — Ты видел это сам множество раз. Одумайся, Вивьен. Боль еще даже не началась.
Словно в подтверждение его слов палач, стоявший у рычага, тянувшего руки, надавил чуть сильнее, и механизм вновь пришел в движение. Глаза Вивьена расширились от страха.
«Нет-нет-нет, не надо больше! Нет!» — в панике застучали мысли у него в голове, когда он почувствовал, как его тело растягивают дальше вместо того, чтобы дать ему вернуться в исходное положение. В ушах появилась легкая пульсация, а в плечах и пояснице замаячили первые призраки боли.
«Не смей кричать!» — приказал себе Вивьен, стиснув челюсти и оцарапав язык о сломанный зуб, хотя желание заорать и взмолиться о пощаде уже ворочалось на задворках его разума.
— Ты поддерживаешь связь с Анселем де Куттом? — продолжал спрашивать де Борд. — Он состоит в той катарской секте, которая снабдила тебя книгой?
Вивьен молчал.
Де Борд кивнул.
— Продолжайте, — сказал он.
Палачи медленно давили на рычаги, давая арестанту почувствовать каждый миг натяжения веревок. Боль становилась все сильнее, Вивьен чувствовал, как на лбу начинает выступать пот. Он пыхтел и старался сопротивляться, но ничего не мог поделать: механизм станка был безжалостен.
Де Борд продолжал методично повторять интересующие его вопросы о катарской секте, рассуждать о том, кого Вивьен защищает своим молчанием, увещевать, что рано или поздно он все равно сдастся. Ренар, сложив руки на груди, в молчаливом напряжении наблюдал за процессом допроса.
— Неужели ты не понимаешь? — подошел де Борд и наклонился к самому уху арестанта. — Ты не сможешь молчать вечно. Наступит момент, когда твое упрямство иссякнет. И если придется, до этого момента я прикажу сделать столько оборотов рычага, что тебе вырвут руки и ноги из суставов. И, поверь, Вивьен, никому уже не будет жаль, потому что это определит, насколько твоя душа испорчена мерзостью ереси.
Вивьен не знал, сколько прошло времени. Ему казалось, что его истязают целую вечность, хотя на деле, должно быть прошло не больше двух часов. Все это время он, как мог, старался не издать ни звука, однако натужные стоны все же вырывались из его груди, пока тело продолжало болезненно удлиняться. Под руководством де Борда палачи то немного ослабляли натяжение, то делали его сильнее. При этом ослабление натяжения не приносило с собой облегчения. Страдающие плечи и поясница начинали ныть сильнее прежнего, им требовалось некоторое время, чтобы прийти в норму, однако этого времени никто не давал: пытка возобновлялась, и, казалось, ей не было конца.
Каждый раз де Борд останавливал истязание на каком-то уровне натяжения, меньше которого веревки станка ослаблять уже не велел. В какой-то момент тело Вивьена растянулось так сильно, что ему стало трудно дышать: ребра давили на грудную клетку. В горле пересохло, но никто не собирался давать ему попить, а попросить было нельзя.
Боль в плечах нарастала. Казалось, станок вот-вот разорвет свою жертву на части, а ведь Вивьен знал, что такое может произойти.
«Я не могу… не могу!» — думал он, чувствуя, как по щекам бегут горячие слезы. Пот ручьями тек с лица, дышать было неимоверно тяжело, но, к собственному ужасу Вивьен не мог провалиться в забытье, чтобы убежать от этой боли, как это бывало с ним на прошлых допросах. Что-то словно удерживало его от этого.
Прозвучал мягкий, едва слышный хруст, непохожий на хруст костей, но принесший с собой такую боль, что Вивьен испустил отчаянный крик. Издалека до него доносились увещевания де Борда:
— На этот раз пытка не прекратится, пока ты не заговоришь, — напомнил он.
И пытка не прекращалась. Теперь она сделалась еще ужаснее, хотя Вивьен не верил, что может быть больнее. Уже не способный сдерживаться, пока хватало воздуха, он кричал, выл, плакал, стонал и рычал от боли, словно загнанный раненый зверь. Мысль молчать, чтобы доказать свою невиновность с каждым ударом сердца становилась все более призрачной. Он уже не понимал, ради чего борется. Все мысли, которые он держал до этого в голове о своей будущей свободной жизни, оставили его разум, теперь в нем была только боль.
Он вновь начал ощущать обессиленную благодарность в моменты, когда де Борд приказывал чуть ослабить натяжение. Ему так хотелось взмолиться: «еще! Прошу, ослабьте еще хоть немного!». Он понимал, что собственные мысли начинают путаться и искажаться от боли, но ничего не мог с этим сделать.
Вивьен сбился со счета, сколько раз де Борд приказал палачам давить на рычаги. Он устало мотал головой и стонал, понимая, что никто на этот раз не придет, чтобы спасти его. В голове нарастал болезненный пульс, и в какой-то момент носом хлынула кровь от давления, но ничто не стало для палачей сигналом прекратить процесс. Пытка продолжалась, растягивая дальше уже порванные сухожилия.
И вдруг посреди допросной зазвучало что-то помимо вопросов де Борда и криков арестанта. Вивьен даже не понял, что слышит собственный голос. Казалось, душа его разделилась надвое: та часть, в которой теплились остатки воли, умоляли замолчать, но вторая… вторая часть больше не могла выносить этих мук.
— Умоляю! — срывающимся голосом закричал он. — Остановите…
Оба дознавателя невольно встрепенулись. С первого дня ареста они не могли добиться от Вивьена ни слова — разве что стоны и крики, но ни одного связного предложения.
— Я… вас прошу! Я вас умоляю! — заплакал Вивьен, понимая, что больше молчать нет никакого смысла. — Остановите… я не могу больше… пожалуйста!
Де Борд молчал, не отдавая палачам никаких приказов. Те в нерешительности переглянулись и замерли.
— Молю… прекратите… — едва слышно прошептал Вивьен, закрывая глаза и пытаясь не закашляться из-за пересохшего горла. — Я расскажу… я все сделаю, только прошу вас… хватит…
Ренар сделал шаг вперед.
— Да ради всего святого, ослабьте веревки! — воскликнул он.
— Нет, — строго возразил де Борд. — Разговор только начался.
— Как он будет с вами говорить? Он же едва дышит!
— Ренар, — де Борд строго посмотрел на молодого инквизитора и покачал головой. — В прошлый раз ты проявил сентиментальность, и допрос пришлось останавливать. Возможно, Вивьену не нужно было бы переживать пытку станком, не помешай ты мне тогда. Теперь же — ему придется постараться и поговорить со мной, пока он в таком положении. Умолять остановить пытку — это не признаться. Ты слышишь меня, Вивьен?
Глаза арестанта были закрыты, он закусывал губу, с трудом дыша через нос, полный запекшейся крови.
— Пожалуйста… дайте воды… — надломленным голосом попросил он.
— Ты должен ее заслужить, — строго произнес де Борд.
— Вы не можете! — воскликнул Ренар.
— Назови мне имя человека, который дал тебе катарскую книгу.
Вивьен скривился от боли, заставил себя осторожно набрать в грудь воздуха и ответил:
— Ансель де Кутт… это был Ансель. Вы… все имена вы знаете… не было секты… был только он. Это у него я… забрал книгу…
— Это наглая ложь. Ты думаешь, этого достаточно, чтобы получить воду?
Ренар качнул головой и резко отошел от станка, взяв заранее приготовленный кувшин и налив немного воды в миску. После этого он подошел к арестанту с другой стороны, ожег пламенем едва видящих глаз архиепископа и поднес миску с водой к губам Вивьена.
— Когда? — Ренар почувствовал, как собственный голос от потрясения не желает его слушаться и звучит надтреснуто, как у древнего старика. — Когда это произошло? Скажи мне это, и я дам тебе воды. — Он вновь строго посмотрел на де Борда. — И мы ослабим веревки станка.
— Я все скажу… — всхлипнув и вновь застонав от боли, пообещал Вивьен.
— Когда это случилось? Когда Ансель отдал тебе книгу?
— Почти… три года назад. В лагере прокаженных… у аббатства Сент-Этьен.
Де Борд напряженно уставился на Ренара, пытаясь понять, насколько хорошо тот понимает, о чем говорит арестант. Ренар явно понимал и был вне себя.
— Хочешь сказать, ты держал у себя эту книгу… почти три года? Просто держал ее у себя?! — воскликнул он, в его голосе прозвучали обличительные нотки.
— Я… я изучал ее… хотел понять… прошу, дайте воды!
Ренар прерывисто вздохнул и, наконец, позволил арестанту попить.
— Ослабьте натяжение, — попросил он палачей.
— Совсем немного! — тут же дополнил де Борд. — Чтобы ему было чуть легче говорить. Но пока на станке он демонстрирует лучшее поведение из всех, что я видел.
Палачи послушно ослабили натяжение веревок станка. Допросная вновь заполнилась мучительным стоном. Дышать стало чуть легче, но боль в плечах стала будто острее.
— То, что Ансель — еретик… ты знал? — поджав губы, спросил Ренар. — До того, как случился инцидент в Кантелё?
Вивьен часто дышал, приходя в себя от боли. Де Борду не понравилось, что пауза затягивается.
— Палачи, — обратился он.
— Нет! — застонал Вивьен. — Прошу вас! Я все скажу… дайте… немного времени… совсем немного…
— У тебя было достаточно времени, ты истратил его на бесцельное молчание. В предыдущем положении ты был сговорчивее.
Палачи поняли приказ, и натяжение снова усилилось. Вивьен жадно попытался поймать ртом воздух. Слезы вновь брызнули из глаз, и он мучительно закричал.
— Как давно ты знаешь о ереси Анселя де Кутта? — ровным голосом спросил де Борд.
— Он… не де Кутт, — скривившись, простонал Вивьен. — Он Ансель Асье. Из Каркассона… Нижний город. Из семьи катаров, которую сожгли… тридцать три года назад. Дело вел Жак Фурнье…
Де Борд поморщился.
— Ты говоришь о Его Святейшестве Бенедикте XII, упокой Господь его душу, прояви уважение, — фыркнул он. Ренар с угрожающим возмущением воззрился на него.
— Хватит, — тихо сказал он. — Вы хотите информации или формальностей? Ослабьте натяжение, и он скажет вам больше.
— Твой метод однажды уже не сработал, — покачал головой де Борд. — Не забывай, что Вивьен сам вынудил нас так с ним поступать.
— Вивьен, — Ренар чуть склонился к арестанту. — Расскажи что-то, что бы позволило нам понять, что ты больше ничего не укрываешь. Откуда ты узнал… про Анселя? Как давно ты знаешь о его ереси?
Вивьен продышался и кивнул.
— Помнишь, я ездил… в Клюни… из-за отца?
— Ты был не в Клюни? — догадался Ренар. Вивьен кивнул. — В Каркассоне?
— Да…
— Что заставило тебя туда поехать?
— Подозрения. Я подозревал Анселя в ереси. Уже тогда.
— И не сказал ни мне, ни епископу Лорану?!
