Ну и что теперь мне следует предпринять? Ждать, когда все придет именно к вооруженному противостоянию? Или когда всех сидящих тут клюнет жареный петух в одно место? Они еще не в курсе — вскоре прибудет артиллерийская бригада из России, которая и примет участие в ликвидации мятежа куртинцев. Знаю, что не сегодня — завтра генерал Занкевич подпишет приказ о прекращении всякого снабжения лагеря продуктами и фуражом. Также знаю, что министр Керенский даст добро на применение самых жестких мер по отношению к бунтующим солдатам. Я все это знаю, но вот как убедить солдат прекратить "играть" в революцию и сохранить людей, я не могу придумать. Моего "красноречия" здесь явно недостаточно. Хорошо хоть все члены комитета приняли решение восстановить дисциплину, возобновить занятия и не поддаваться провокациям толкающих солдат к применению оружия, для чего признали необходимым ввести запрет на его ношение в самом лагере. Уже плюс мне. Но все это до поры до времени. Количество солдат здесь огромно и убедить всех в необходимости подчиниться командованию, прямо скажем, невозможно. Даже если действовать через комитет, который имеет определенное влияние на умы своих сослуживцев, все одно не сможет сгладить противоречия. На офицеров рассчитывать не приходится, нет среди них авторитетных людей. Лишь несколько человек примкнули к солдатам, и то в большинстве выходцы из унтер-офицеров.
Что делать?
Выход я вижу пока лишь в одном. То, что советовал Смирнову применимо и по отношению ко мне. Если я смогу в кратчайшие сроки отправить хотя бы один корабль с инвалидами, то мое слово станет иметь определенное значение, и это прямой путь к сердцу каждого солдата. Не уверен, но надеюсь, что так и будет.
Значит, решено!
Для начала необходимо составить списки солдат, которые уже не смогут ни воевать, ни работать. Затем добиться от командования, чтобы не препятствовали отправке и составили соответствующие документы или сопроводительные..., не знаю, как точно сформулировать, да это и не суть важно, главное иметь хоть какие-то документы иначе из морского порта никого не выпустят. Соответственно проработать этот вопрос с местными властями и если появятся с их стороны препоны, то привлечь прессу, как и задумывал раньше. Ну и самое главное — это найти средства для решения всех вопросов. Тут, видимо, нужно подключить Красный Крест. И придется уговаривать моих знакомых по вояжу из России во Францию, деньги у них есть. Может и Смирнов повлияет на Занкевича и тот поспособствует делу и выделит средства, а если ещё и убедит в этом военного министра Франции, то вообще прекрасно....
Мои рассуждения не отвлекали меня от хода совещания комитетчиков, да и как тут отвлечься, когда вокруг кипели нешуточные страсти, и, если честно мне это нравилось. Значит, мои слова все-таки достигли их ушей и люди стали задумываться. Признаюсь, мне стоило большого труда сдерживать себя и не начать отдавать распоряжения, согласуюсь со своим видением обстановки. Тут еще председатель полкового комитета Ян Балтайс подсуропил. Решив, что не может повлиять на солдат и, не соглашаясь с решением большинства членов комитета о продолжении противостояния с командованием бригад, он оповестил всех сидящих, что складывает с себя полномочия председателя и уходит из лагеря к своим сослуживцам в третью бригаду. Он долго распинался о том, как его тут не понимают и что все его потуги мирным путем решить вопрос с отправкой домой закончились неудачей. И лишь солдаты, ушедшие из лагеря Ля Куртин, правильно поняли свои задачи на сегодняшний день, и их решение полностью совпадает с его желанием.
Никто не кинулся его уговаривать, по всему было видно, что к этому уже давно дело шло. Решение освободить человека от обязанностей приняли быстро, и тут же единогласно проголосовали: — на освободившееся место выдвинуть Афанасия Глобу. Я его не знал, и если честно, то он мне не понравился и не только из-за его какой-то "звероподобной" физиономии. Чересчур уверенный в себе и наглый. Но, как говорится, это мое мнение, и к делу не пришьешь. Решили, значит, придется с ним каким-то образом договариваться, боюсь, ещё и сдерживать его явно агрессивные намерения предстоит. И что-то мне говорит — с ним будет трудно не только мне. Волков было заикнулся и меня включить в состав комитета, но его предложение не нашло поддержки, и с большим перевесом голосов не прошло. Я и сам сказал, что не могу быть в составе комитета, так как являюсь уполномоченным представителем общества Красного Креста и лишь прошу членов комитета оказать содействие в моем желании добиться отправки домой всех инвалидов и больных. На вопрос, о какой именно поддержке идет речь, я попросил составить списки инвалидов и больных солдат и уговорить подписать генерала Лохвицкого сопроводительные документы, разрешающие покинуть ряды дивизии этому контингенту солдат.
— Ты уверен, что сможешь решить вопрос?
Новый председатель комитета Глыба, интуитивно почувствовал, что не нравится мне, и поэтому искал причину досадить и показать всем мою некомпетентность в вопросах касающихся солдат.
— Если у тебя есть такая уверенность, и ты, в самом деле, сможешь отправить инвалидов домой, то почему только их? Надо этот вопрос в целом решать. Все солдаты хотят того же. Если мы станем требовать сделать подобное только для инвалидов, это будет выглядеть как уступки. Офицерье подумает, что мы сдаем свои позиции. Необходимо отстаивать наши требования по отправке в Россию всех солдат, а не только этих бедолаг.
— Ты Афанасий не балуй. Мы тебя избрали председателем, мы же можем и скинуть.
Реплика Волкова сыграла роль спички. Вмиг вспыхнули вновь споры, и дебаты пошли по новому кругу. Почему-то такое простое предложение вызвало у некоторых чуть ли не злобу. Их возмутило, что кто-то поедет домой, а они останутся с носом. Я попытался сказать, что еще ничего неизвестно, вполне вероятно, если удастся отправить инвалидов, то потом можно будет требовать отправки и других солдат. Никакие мои доводы не принимались. Озлобленные таким предложением члены комитета ни в какую не хотели его принимать. Волков быстро сориентировался:
-Прошу внимания, предлагаю вынести спорный вопрос на общий митинг солдат.
Все утихли, против такого решения не попрешь, и оно было принято.
Я почувствовал себе несколько неловко, вроде предлагаю сделать доброе дело, а получается, несправедливость проталкиваю, и в их глазах выгляжу как человек с мутными мыслями, как бы и не выгоду ищу для себя. Я же тоже отношусь к больным. Я хоть и знал, что в России каждый второй в первую очередь думает о себе, но вот так..., открыто сказать, что им наплевать на беспомощных и почти неживых уже людей, как и сегодняшнему Российскому правительству.... А где сострадание? Куда засунули пожелание божественное: "помоги ближнему своему"? Или все же таким вот людям свойственно другое: "своя рубаха ближе к телу"?
Уже, после того как все разошлись, Волков мне сказал:
— Зря ты насчет инвалидов вопрос поднял. Можно же было и без объявления сказать мне об этом. Мы бы с тобой и порешали это дело. Тем более что списки инвалидов и больных уже давно составлены. Лохвицкого даже уговаривать не придется, если ты сможешь предоставить распоряжение Французского руководства ну и естественно разрешение от Зенкевича, то считай дело сделано. Он сегодня начальник и без его приказа командир дивизии никто делать не станет. Тем более генерал Лохвицкий, служака еще тот. Вот где вначале нужно решать этот вопрос, а не на митинге. Хотя, конечно, решение, принятое солдатами тоже немаловажную роль, может сыграть, так сказать, подтолкнуть кое — кого в нужную сторону. Хотя тут тоже возможна та же реакция, как и у членов комитета. Я бы не стал вносить сумятицу в мозги солдатам, нежелательно. Тут и без этого хватает проблем. А ты сам видел. Если у наиболее сознательных солдат, выбранных в комитеты, твое предложение вызвало критику, то чего ждать от других? Одних анархистов, этих крикунов, будет достаточно, чтобы замутить воду и похерить все добрые намерения в отношении никому не нужных солдат инвалидов.
— Извини Миша, честно говоря, не ожидал, что такой простой вопрос вызовет отрицательный резонанс. Я только лишь попросил помочь, а они уже подумали, что я специально сюда приехал ради отправки инвалидов домой. Ничего же еще не определено, одни наметки.
Вот именно. Так что давай-ка брат дуй обратно в Париж и решай там этот вопрос.
— Миша, я тут хотел кое-что предпринять, чтобы не началась большая драка с применением оружия между бригадами.
— Ты все-таки думаешь, этого стоит ожидать?
— Я точно знаю, драка будет, если не предотвратить, а сделать это можно только уговорив, таких людей как Глоба, не обострять ситуацию. Тут вполне достаточно будет, если вы просто потянете время, предстоят в скором времени большие перемены в России, все может повернуться совсем по-другому, в том числе и тут, у нас. Я предполагаю, что из-за неразберихи и возможных перемен в России никто нами не заинтересуется, и будем мы тут на правах мигрантов без денег и документов торчать. Я хотел уговорить людей признать этот факт и найти выход. Один из них это создание своего предприятия, где солдаты смогут остаться одним большим коллективом. Они смогут накопить деньги, чтобы нанять корабль и вернуться на родину.
— Постой. Я тебя правильно понял, завод, что ли предлагаешь создать? А деньги? Ведь даже я понимаю, для такого дела необходимы средства, причем немалые. Значит, они у вас с Игнатьевым имеются? Так почему бы их не потратить на наш отъезд домой? И никакого завода придумывать, не нужно будет.
— Деньги не мои, Миша. Я могу только поспособствовать, чтобы обеспечить работой целиком Особую бригаду.
— Это что же, все шешнадцать тыщ? Охренеть. А где жить будут?
— Вопрос решаемый. К сожалению, я по поведению членов комитета уже понял — не все согласятся на подобный шаг. Большинство все-таки пойдет за Глобой, и будут продолжать требовать отправки домой. Их и отправят. С глаз долой в тьму-таракань. Оружие придется сдать, комитеты распустить, условия, естественно, никто для русских создавать не станет, огородят колючкой бараки в африканской пустыне и заставят работать. Но как это объяснить людям и заставить поверить во все, что в таком случае с ними случится, я не представляю?
— Да может ничего подобного и не будет. Мы же не станем применять оружие по французам, мы же союзники и хотим немногого, чтобы нас отправили обратно домой, всего лишь. Они же должны понимать, русские тоже люди и у них желания ничем не отличаются от французских?
— Это ты не въезжаешь, простую истину понять не можешь. Начхать им, я имею в виду правительство Франции и Англии, на нас. Им и на Россию по большому счету наплевать. Им главное сегодня выиграть войну и заработать как можно больше денег, а для этого пойдут на все. Даже если придется заложить всю империю в банк, они ее заложат. Им не нужна Россия. Ты это уразуметь можешь?
— Ну, так, соображаю, не дитя же малое. Тут другое, ты в толк взять не можешь. Главное наше требование к командованию чтобы домой возвернули. А тут ты со своим предложением и когда они узнали, что могут кого-то отправить домой естественно стали под себя примерять. Каждый думает о себе в первую очередь. Французы такие же люди, как и мы, они будут свои интересы защищать. Им, конечно, наши требования и в хрен не стояли. Тут я с тобой полностью согласен.
Он, придерживая за руку, развернул меня к себе и удивленно поинтересовался:
— И отколь ты все это знаешь, а? Так и хочется тебя потрогать, может рядом со мной сейчас стоит не Христ? Нет, облик твой, не перепутаешь, но вот если судить по разговору, то кто-то другой. Я же тебя хорошо знаю, помню, ты же почти неграмотный, политикой никогда не интересовался. Это я тебе всегда объяснял, что и почему. У меня как-никак четыре класса церковно-приходской школы, а ты насколько я помню всего два года в школу ходил. И тут бац, ведешь разговор, как будто университет закончил. Может, в самом деле, в тебя кто-то подселился или, и вовсе подменили?
Я, было, чуть не сорвался и не признался, что действительно, вместо Христофора с ним разговаривает другой человек. Но так и не решился. Не поймет... и все мои намерения испортит. Ему станется дать команду меня закрыть под замок. Никаких объяснения не примет, это не Игнатьев. Того и то пришлось неделю убеждать, что я нормально мыслящий человек из будущего. А Волков хоть и разбирается немного в вопросах политики, но скромненько, на уровне обывателя. Ну и как ему объяснить мои метаморфозы....
Я сделал вид, что не заметил вопроса и продолжил разговор на нужную для меня тему, одновременно стараясь убедить — я все тот же Христофор, его друг и сослуживец, просто разговариваю, находясь под влиянием сновидений. Эта выдуманная мной легенда пока не подводила, провидцев в любом виде в России почитали и слушали. Считали сумасшедшими, юродивыми, но, тем не менее, слушали и верили. Мне так думается, я-то никогда с ними никаких дел не имел и не обращался за советами.
— Михаил! Я хочу, признаться. Ты действительно прав. Я и сам заметил в себе необычные перемены и если бы я смог понять отколь все это во мне, то я бы рассказал. Ты для меня всегда был как брат, мы с тобой и в радости, и в печали вместе, и от тебя у меня секретов нет. Да ты сам пойми. Ну, кто мне разъяснит, почему я так изменился? Ты? Нет, знаний не хватит. Может батюшка нашей полковой церкви? Вряд ли, ему возможно, как и Степану в голову придет мысль, что во мне дьявол сидит и примется его изгонять. Никто не сможет. Так и не надо этого делать. Пускай все остается, как оно есть. Только прошу, одно пойми — все, что я говорю — правда, и по моей внутренней убежденности необходимо ее знать и действовать, как подсказывает мое внутренне второе я. Тебе же, желательно прислушаться к моим пожеланиям, я плохого не скажу, и никому зла не пожелаю, наоборот, только хорошее. Прими брат все это на веру. Я тебя прошу. Поверь мне, как и раньше между нами было.
— Поверить говоришь...? Так ведь ничего другого и не остается.
Он все еще продолжал смотреть в мои глаза, и видимо никак не мог решиться на это доверие. Слишком все необычным было для него во мне. Вернее, стало. Он и сомневался лишь потому, что достаточно неплохо знал меня прежнего.
— Ладно. Будь, по-твоему. Так что тебе там еще известно про наше будущее, какие такие сны ты хотел мне до митинга рассказать? Давай повествуй, я выслушаю и приму решение: что принять, а что отсеять, как непригодную для нас вещь.
Я и рассказал. Все что знал о Русском Экспедиционном Корпусе, о судьбе солдат и офицеров, о смертях и ужасах рабства в африканских колониях. Коротко, но и этого хватило, мой друг стал смотреть на меня каким-то пришибленным недоверчивым взглядом.
— Ну, ты и наговорил.... Если даже половина из всего рассказанного, правда, то..., я и не знаю теперь, что делать. Я так понял, ты видишь выход из этой ситуации лишь в создании своего предприятия? Это, значит, уговаривать придется людей. Ведь у всех нас теплится надежда, что мы сможем добиться отправки домой. А ты предлагаешь работать на французов и не меньше, чем года три — четыре.
