Зверь лютый Книга 33. Интриганки

— Конечно, — ответил бывший остиарий епископа Минденского Вернера.

Три года назад, спалив усадьбу епископа и освободив еретичку Фриду, герцогиня прихватила с собой и единственного выжившего из тогдашней инквизиционной команды — остиария (секретаря) епископа. Поскольку он пошёл на "сотрудничество со следствием", то возвращаться к Вернеру очень не хотел.

Ему помогли добраться до Бремена. Минденский епископ подчиняется Кельну. Понятно, что между архиепископами Кельна и Бремена существуют... трения. Которые и позволили бедняге остаться в живых: архиепископ сунул его в глушь приходским священником. Люди герцогини поддерживали беднягу в обмен на мелкие услуги. Нынче пришло время ещё одной.

Система. Как преступник-одиночка не мог спастись от "Священной Фемы", так и Изабелла не могла предвидеть действия многих, не связанных явно между собой, людей герцогини.

Выпоротая новобрачная со свежими дорожками слёз на покрытом мукОй и мУкой лице, была вскоре поставлена снова к алтарю. Где произнесла положенные ответы на положенные вопросы. Как бы не было Квентину противно, но он исполнил положенное движение по команде: "А теперь поцелуйте друг друга". Отвращение, однако, было столь сильно, что, не смотря на крепко внушённую привычку к благочестию, пришлось отплёвываться прямо в церкви.

Совершенно отупевшую отплакавшуюся тринадцатилетнюю "молодую" отвели в сторонку — пришлось дождаться оформления "свидетельства о браке" в трёх экземплярах с автографами двух свидетелей.

Ещё в темноте все вернулись на барку и продолжили плаванье, рассчитывая затемно проскочить Бремен.

— Ваша Светлость!

Зубастый Йо прямо светился от восторга, получив возможность обоснованно использовать столь не частое обращение к своему спутнику. Кветин тоже... радостно переживал свой новый статус. Граф! Это тебе не просто эдельхерр! Или, там, шевалье!

— Теперь, значится, брачное ложе.

А вот это испортило Квентину настроение. Избавленная от "свадебного платья" супруга выглядела... непрезентабельно. А воспоминания о её... употреблении вызывали чувство брезгливости.

— Н-не...

— Консуммация, — веское слово немого нищего поставило новоявленного графа де Коридор в безвыходное положение.

В основе "веского слова" лежит латинское consummatio — "довершение". В смысле бракосочетательного процесса.

Брезгливость была чересчур сильно видна на открытом, честном лице юноши. Однако изобретательный ум профессионального вора нашёл решение:

— Говорят, она "русский поцелуй"... ну... пробовала. И ещё хотела. Ну и вот...

Как брошенная между делом в разговоре с герцогиней в спальне герцога короткая реплика графини стала известна вору... Да и было ли это знанием или лишь удачным предположением?

Графа посадили, графиню расположили и, замученная до немоты супруга, под радостные возгласы присутствующих, исполнила столь заинтересовавший её прежде приём.

Квентин сперва никак не мог расслабиться. Однако едва он закрыл глаза, едва перед его внутренним взором явился образ Прекрасной дамы... прикрытой лишь водопадом прекрасных белокурых волос... трепетно ожидающей уверенного движения благородного господина... отводящего не дрогнувшей твёрдой рукой водопад в сторону, дабы хозяйским оком окинуть... как дело пошло. И, довольно скоро завершилось. Ибо сила воображения юного рыцаря — велика, сильна и эффективна. Как и многое другое в его теле.

Под аплодисменты присутствующих он отправился спать на своё место на корме. А на его место на носу уселся радостный Зубастый Йо:

— Никогда прежде! Ни одну графиню! Так! Пропустить — нельзя!

Несколько отяжелевший от выпитого, с чувством удовлетворения от огромной удачи, которую он сумел обрести, юный рыцарь, а точнее — юный граф, привалился к борту и засопел. Во сне он радостно улыбался. Снилась ему Прекрасная дама. С длинными до пят распущенными белокурыми волосами. Как он наматывает их на кулак. А она с восторгом любви и покорности смотрит на него и опускается перед ним на колени... Но оставим нескромные юношеские сны их смотрителю.

Утром обнаружилась ещё одна потеря: вечно пьяный шкипер чересчур много "принял на радостях". Упал за борт и захлебнулся. Его вытащили, но откачать не смогли. Честно говоря, эта утрата мало кого взволновала: оставался последний, довольно короткий, кусок по реке. Только дебил плакал и рвал волосы. Сперва на себе. Потом, из любопытства — на теле своего покойного нанимателя.

Через день барка пришла в Браке. Небольшое поселение, стремительно растущее и всё более перехватывающее у столицы здешних земель Бремена статус порта. Везер имеет в своём нижнем течении глубину 5 м. Однако ниже Бремена в русле идёт полоса песчаных наносов, уменьшающая глубины до 2-3 метров. Чем больше распространяются в здешних морях большие нефы и когги, тем чаще морские грузы приходят в Браке. Городок потеряет значение в 19 в., когда будет построен новый порт прямо на побережье.

Изабелла была совершенно замучена. Неподвижно сидя, она тупо смотрела в одну точку. Вовсе не давала оснований подозревать её в повторении попытки обмана, случившейся перед венчанием.

Ведь она же сама! Просила: "Возьми меня в жёны". Называла: "Дорогой. Единственный". Благородный человек знает цену своему слову, не изменяет ему, исполняет обещанное. А эта... беспородная лживая сучка.

Лгунья была противна настоящему рыцарю, так что он положительно оценил её одеяние, более похожее на одежду ученика бедного ремесленника с уродливым маленьким капелюхом на бритом черепе с оттопыренными ушами.

Барка ещё только приближалась к Браке, когда немой ткнул рукой в один из стоявших у пристани коггов:

— Туда.

Надо сказать, что Квентин сильно волновался по поводу того, как они найдут морской корабль, как договорятся, как разместятся с такой... своеобразной командой.

На борту их встретил суперкарго. Чем-то неуловимо похожий на немого нищего. Более того, когда Квентин подслушал, что два этих человека говорят между собой на одном, неизвестном ему, языке, он вполне уверился в могуществе герцогини, предусмотревшей каждый шаг на его пути к цели. К прославлению Шотландии и освобождению Глена от злобных захватчиков.

Корабль был нанят людьми герцогини для перевозки хлеба голодающей Голландии. Едва команда с барки разместилась в носовой надстройке — кормовая была занята капитаном — как когг поднял якорь и несомый течением и отливом устремился в Северное море. Восемь фризов, составляющих экипаж, говорили на своём дикарском языке, который Квентин не понимал.

Плавание тянулось однообразно. Единственным развлечением было обучение графиньки разнообразным "штукам". Шестеро мужчин, включая суперкарго и немого нищего, каждый день давали ученице регулярный и разнообразный опыт.

Когг пришёл в устье Марсдипа, где людьми герцогини строился порт, откуда хлеб должны были тащить во внутренние области. А путешественники пересели на другой корабль, который только что разгрузился и возвращался в Гент на Шельде.

Здесь странники получили повозку и пару верховых коней, что очень обрадовало Квентина: рыцарь должен быть в седле.

Тяготы сухопутного путешествия, как ни странно, укрепили дух и здоровье Изабеллы. Взамен прежде совершенно отсутствующего, тупого выражения в глазах начал появляться смысл, обдумывание какой-то цели. Казалось, что каждый оборот колеса фургона, приближающий к родному замку, придавал графине новые силы.

Веселый взгляд блестящих голубых глаз, внимательно останавливавшийся на окружавших предметах, был добродушен, беспечен и в то же время полон решимости. Изменения в поведении супруги не прошли мимо внимания свежесделанного графа, беспечность уступила место тревожности и перешла в решительность.

— Э-э-э... послушай. Похоже, что она... ну... оживать начала... снова чего-то... ну, каверзу какую-то...

— Хорошо.

— Что "хорошо"?! Приедем в её замок, она натравит на нас своих людей! Они нас просто зарежут!

— Хорошо. Что ты понял.

Краткий обмен репликами двух верховых, едущих впереди повозки по узкой горной дороги под пологом Арденнского леса ошеломляющей красоты, где величественно возвышаются деревья многих пород, сосны, дубы, клёны...

На последнем обеденном привале перед границей графства на тихой мирной лесной полянке, Квентин отошёл отлить, как вдруг тишину леса разорвал дикий крик. Инстинктивно обнажив меч, рыцарь кинулся обратно к своим путникам.

Изабелла с воплем каталась по земле, держась за ногу. А остальные стояли вокруг и разглядывали её.

— Что?! Что случилось?!

— Дык вот... Ваша Светлость... ихняя светлость — ударивши. Ножку зашибивши.

— Ножку?! Обо что?!

— Да вот... об палку эту, — Зубастый Йо помахал крепким дрыном, который он подобрал пару дней назад и ошкурил.

— Но... но как же...?

— Торопилась. Бежала, споткнулась, упала. Сучка. Оторвала от рубахи лоскут, написала чего-то сажей из очага на последнем постоялом дворе. И сунула в торбу проезжему крестьянину. Тот из этого... Коридора. Да я углядел и спёр у раззявы деревенского. Тут показал, а она сдриснуть вздумала. Дура. У Зубастного — не бегают.

На предъявленном лоскуте нижней рубахи было слово "Adiuva", что Квентин перевёл с латинского как "Помогите!". Имя Изабелла. И герб графства.

— И что ж теперь делать?

— Перелом. Лубки.

Веское слово немого определило суету ближайшего часа.

Вслушиваясь в постепенно утихающие стоны пострадавшей, Квентин, хоть и презирал свинопаску, поинтересовался у немого:

— Зачем? Зачем её так? Она же ничего худого не сделала.

— И не сделает.

— Но это... она, конечно, заслужила. Неблагородная самозванка. Тварь безродная, примазавшаяся. Но вот так просто сломать ногу... Ударом дубинки... Это жестоко.

— Жестоко? В отношении Шотландии?

Воспоминание о милой родине, стенающей под пятой, уничтожило сомнения в душе голубоглазого рыцаря.

Квентин пребывал в крайней тревоге. Глупое своеволие псевдо-графини, столь свойственное всем ничтожествам, изображающим из себя нечто значимое, ставило под удар весь план. Освобождение стенающей любимой Шотландии, утрату почти возвращённого Глена. Честь дворянина, славу полководца... Даже ставшее уже привычным ощущение графского достоинства.

— Извольте взглянуть, Ваша Светлость. Наложено, примотано. Пошевели пальцами, сучка. Извольте видеть — шевелятся. А бегать не будет.

Цепкий взгляд голубых глаз прошёлся по кулю из палок и тряпок на ноге графини. На открытом честном лице отразилось глубокое сомнение:

— Бегать — да. Но она же писала. То послание, которое могло оказаться гибельным для нас. Правой рукой.

Чувствовалось, что это человек, бесстрашно вступающий в жизнь, полную неведомых ему зол и опасностей, для борьбы с которыми у него только и есть оружия, что живой ум и молодая отвага. Здесь живой ум вычленил возможную опасность, а молодая отвага предложила простое, но эффективное решение.

Зубастый Йо уронил челюсть.

— Не, ну ты, бл... Сразу чувствуется дворянское происхождение. Пятнадцать поколений благородных предков... эт те не мешок мякины, эт у тя голова на плечах. Сразу просёк. Мы-то — ни сном, ни духом. Так правой, говоришь?

Тщетно рыдающая графиня молила своего законного супруга защитить её от новых мучений. Квентин, как и подобает доброму христианину и честному рыцарю, привел ей несколько цитат из "Святого Писания" по теме "воздаяние за грехи тяжкие", "жена да убоится мужа своего" и прочих благочестивых мыслей по поводу.

Бедняжку положили в повозку, её некогда белую нежную ручку, не столь давно ласкавшую герцога Саксонского на глазах его супруги, перекинули через бортик. Глухой удар давешнего дрына вызвал новый вопль боли. Тоже довольно глухой — графиньку предварительно заткнули.

Наоравшуюся, наплакавшуюся, пропотевшую, измученную графиню, с наложенными лубками, вскрикивавшую при каждом движении, переодели в её платье, положили в фургон и компания двинулась дальше.

Через пару часов они встретили в лесу аборигена. Которого графиня опознала. А он её.

С его слов, после отъезда графини в замок приехали люди опекуна — епископа Утрехта, принялись угнетать и обижать местных жителей. Потом многие уехали, увезя с собой все её вещи, а также сокровищницу и вообще — всё ценное, что нашли в замке. Сказали: для сохранения у опекуна. В замке осталось два рыцаря и десятка два слуг.

— Они продолжают притеснять и угнетать. Обирают крестьян вашей милости. Вот если бы Ваша милость вернулась и всех этих утрехнутых выгнала, то люди очень бы благодарны были.

Изабелла охнула от незаметного тычка:

— Мой верный Вилли. Вот мой супруг. Квентин, граф де Коридор. Он храбрый рыцарь. Ему ничего не стоит выгнать этот сброд из замка.

Лесник... офигел. Потом попытался ещё раз сорвать с головы снятую уже прежде шапку, и низко, в ноги, поклонился Квентину.

— Ваша милость! Как я рад! Что вы, стал быть, теперя наш, стал быть, сеньор. Ну теперя-то, с этих утрехнутых, только лохмотья полетят. Вид, ваша милость, у вас весь такой... бравый. Вы их там... одним щелчком.

Квентину было приятно слышать слова доброго селянина в свой адрес. Честь благородного дворянина и права владетельного графа требовали немедленно освободить этих добрых людей от ига слуг наглого епископа. Но мысль о необходимости штурмовать замок в одиночку, с парой воров, речным дебилом и немым нищим... несколько смущала.

Он принялся расспрашивать лесника о гарнизоне и вооружении, о постах и сменах, о ловушках вне стен и слабых местах самих стен. Наконец, верный Вилли проводил путешественников в свою избушку в глубине леса. Где они и вкусили скудную трапезу перед днём великих свершений.

Квентин никогда не брал замки и вполне справедливо почитал такое подвигом, достойным великих героев древности.

Увы, подвигу не суждено было случиться.

Поглядывая на нацарапанный на полу хижины план замка, немой вдруг вытащил из мешка толстый канат с завязанными на нём узлами и петлёй на одном конце.

— Идёшь в замок. В полночь выходишь вот сюда. — Он ткнул палочкой в часть стены на рисунке. — Петлю на зубец, верёвку за стену. Сам — спать. Десять су и благодарность сеньора.

Верный Вилли уронил челюсть. Оглядел присутствующих, принялся мекать, постепенно, но не быстро, переходя к членораздельным словам и даже фразам.

Увы, поговорить было не с кем. Немой молчал, Зубастый кивал, а Квентин выглядел. Гордо и неприступно. Остальные же удалились с графиней в чуланчик, где приступили к вечерним молитвам.

Попытки уточнить: о су от какого ливра, парижского или турского, идёт речь — были отметены. Как и поползновения получить половину сразу. Напоминание немого:

— Солнце. Садится, — ускорило процесс.

Верный лесник рысцой побежал в сторону замка, а Квентин несколько смущённо сообщил:

— Я... неуверен. Всё-таки я по канату лазал давно, в детстве. А тут стены высокие. Теперь даже и не знаю — смогу ли.

— Не надо. Спи.

Произнеся последнюю команду немой высморкался в кусты и исчез.