Беглецы, к счастью не успели уйти далеко и затеряться в катакомбах — их догнали в маленьком квадратном зале, с колоннадой по центру, и сразу же взяли в кольцо. Легрэ даже в свете факелов узнал капитана Фернандо без труда.
— Вот так встреча, — сказал Кристиан, выступая с мечом наперевес вперед солдат. — Да вы не один, капитан, с герцогом. Я смотрю, его милость утомились от беготни.
Фернандо счастливо улыбнулся. На абсолютно белом лице короля улыбка смотрелась абсолютно безумно. Как только он увидел Легрэ, дьявол захватил власть над ним. И нельзя сказать, что для короля это было плохо — берсеки тоже безумны во время битвы. Мужчина протянул правую руку к Лукасу, и тот молча вложил в нее меч. В левой Фернандо держал обратным хватом кинжал. Лукас отошел назад, обнажив свой кинжал. Он знал, что сейчас лучше быть подальше от короля.
— Кристиан Легрэ... Смиренный монах...
Фернандо легким шагом пошел к помощнику аббата.
— Очень глупо с вашей стороны, капитан, размахивать этим, — Кристиан холодно кивнул на меч в руках Фернандо. Он не боялся, он давно ничего уже не боялся. — Думаете, я с вами тут честные поединки устраивать буду? Ошибаетесь. Поэтому, давайте договоримся. Вы идете со мной по доброй воле, а ваши спутники остаются целы и невредимы.
Король рассмеялся:
— Вы думаете, меня вот эти, — он легко обозначил направления мечом и кинжалом, — остановят? Или ты боишься, Кристиан? — ощерился дьявол, полыхнув глазами.
— Конечно, боюсь, — Легрэ пожал плечами и криво усмехнулся. — Отсутствие здравого смысла у других людей всегда пугало меня до дрожи. Вы превзошли все мои ожидания, капитан, своей смелостью, — Кристиан произнес последнее слово с издевкой и засмеялся. Пальцы сильнее сжали рукоять меча.
В глазах короля опять стояла тьма — зрачки полностью затопили радужку. Два быстрых, бегом, шага вперед — в ближайшего сарацина летит кинжал. Еще шаг — меч в левой руке, в правой — раскручивающийся кнут, еще шаг — визг кнута разрезает воздух. Разворот — меч рассекает живот ближайшего врага, правая рука дергает кнут на себя. Кончик кнута на излете рассекает щеку Легрэ до кости.
Атака безусловно была хороша, и Легрэ, по первой схватившись за щеку, оценил всю прелесть реакции капитана, но она была единственной и второго шанса для драки Фернандо не дали. Те, кто не пал сразу просто навалились на беднягу и после пяти минут отчаянной борьбы скрутили по рукам и ногам. Бросившийся на помощь капитану гвардеец умер быстро и не успев понять, как по горлу прошло острое лезвие ятагана. Легрэ стоял в стороне и, кривясь от боли, наблюдал за тем, как Фернандо даже в безвыходном положении, пытается бороться. Кончилось же все до смешного просто — кто-то из солдат ударил капитана рукоятью по голове, и наступила тишина.
Кристиан молча подошел к Луису, взял его на руки, и раньше остальных скрылся в мраке бесконечных лабиринтов.
* * *
Валасский монастырь стал прибежищем, домом Себастьяна на долгие шесть лет. Именно тогда он прибыл в этот благодатный край. Именно тогда увидел кровавые следы войны на этой разоренной земле. Именно тогда взялся за благое дело возрождения, забыв, что давно не верит ни в Бога. Ни тем более в милосердие. Почти год провел юный Антуан в подвалах инквизиции. Люди погибали там гораздо быстрее, но юноше тогда не спешили предъявлять обвинения. Просто утверждали, что он одержим страстями и ересью. Молодой инквизитор сразу выбрал себе жертву среди множества обвиненных. И выбил личную камеру для допросов, где отвязно и беззастенчиво играл с молодым монахом, принуждая того медленно починяться и становиться послушным своей воле. Наверное, тогда разуму грозили серьезные повреждения — Антуан считал инквизитора единственным господином и хозяином, которому обязан угождать и во всем подчиняться. Но юноша сбежал. Его пожалел старый тюремщик, заставший несчастного в удручающем положении. Именно он унес беднягу домой, выходил и отпустил с миром. Конечно, с тех пор исчез дворянин и младший сын достаточно знатного рода и появился черный и равнодушный Себастьян, который презирал любовь, честь и совесть. Четыре года грабежей, банд и, наконец, путешествие к морю в надежде найти приключение, а потом — взлет и богатство, невероятное богатство Валассии. Через подставных лиц новый аббат отчуждал от монастыря земли в пользу купцов, мелких феодалов, получая огромные средства и ведя бесконечную торговлю. Он прекрасно понимал, что скоро в монастырь явится король. Только найдет не те бумаги, которые искал. Как таковая, земля теперь принадлежала всем и никому. Но Себастьян хотел перед бегством пообщаться с тем, кто превратил его в монстра. В холодного и беспринципного ублюдка, способного использовать не только дарственную герцога Сильвурсонни, но придумать кое-что пострашнее.
Вот почему он решился попросить арабских выродков напасть, подарив им почти полный сундук серебра. А теперь ждал появления у себя в келье связанного и униженного падре... Он теперь называет себя Паоло. А раньше позволял говорить лишь "хозяин". В дверь постучали.
— Входите! — Себастьян поднялся. Он сменил рясу на светский костюм. Длинная рубашка была украшена дорогой серебряной вышивкой. На ноги были натянуты шелковые шоссы. Сверху накинут бархатный синий блио со шнуровкой сбоку, подпоясанный дорогим кожаным поясом с серебряными бляшками. Высокие мягкие сапоги, купленные у иноземных купцов, отличались особым изяществом и яркостью.
Дверь открылась, и в нее толкнули инквизитора, чьи руки были стянуты за спиной веревкой. Здоровенный городской стражник заставил гостя сесть в кресло.
— Постой у двери, — приказал мужчина, а когда дверь закрылась, мягко заулыбался. — Сколько лет прошло, чтобы поговорить с тобой с другой стороны, милый. Ведь ты бы и сам пришел, но не сладкие поцелуи дарить. А мне именно этого и хочется... Сейчас, пока ваши ублюдочные армии на нас не напали.
Паоло выпрямился в кресле, словно он тут был хозяином, а не связанным пленником. Он посмотрел на бывшего аббата, чуть склонив голову набок, и усмехнулся:
— Не можешь забыть? — шепнул с дьявольской улыбкой.
— Несомненно, ты оставил следы в моей душе, — аббат склонился к инквизитору. — Ты хотел документы. Я подготовил их. Да, тебе понравится зрелище.
Мужчина подошел к шкафу и достал пачку.
— Смотри, как утекают деньги из твоего кармана, милый. Каждый поцелуй огня на моей коже поглощает твое богатство. — сверкнула искра, бумаги на подносе воспламенились.
— Какой же ты дурак, Антуан, — Паоло покачал головой, улыбка погасла, — Ты мог откупиться, мог купить себе свободу и вполне безбедное существование. Но ты все такой же гордый и глупый, я так тебя ничему и не научил. Нельзя идти против порядка вещей, против сильных мира сего. Они растопчут тебя... Зачем тебе все это?
— Ах, падре Паоло, вероятно вы давно окостенели в своем уютном богатом мирке. — рука мягко погладила щеку мужчины. — Но у меня другие планы на будущее. Откупаться? От чего? Я не аббат Валасского монастыря. И имя у меня другое, и подданство. Вы такой наивный, мой бывший хозяин.
Фратори вновь улыбнулся, но с уже совсем беззлобной насмешкой.
— Ты, похоже, почитаешь меня чуть ли не за мировое зло и воплощение Инквизиции в одном лице. Я всего лишь служу системе, и она меня вознаграждает за хорошую работу... и иногда позволяет вытаскивать из ее лап глупых мальчишек... если, конечно, сначала убедить ее, что от еретика и вольнодумца осталась лишь послушная игрушка. Но если систему обмануть, и игрушка еще причинит вред, то система возжелает крови... и, боюсь, что не только игрушки. Так что беги, Антуан, беги отсюда подальше, для церкви не существует подданства. Еретик — это не преступник перед людским законом, а божий закон един, как и царствие господне.
— Ты красиво умеешь говорить, — Себастьян присел перед своим любимым инквизитором, любуясь им, наслаждаясь каждым моментом воспоминаний, которые теперь окрасились новыми красками. Ни с кем он не испытывал такой боли и такого блаженства. И теперь, когда утекло столько времени, от мысли, что его Паоло так высоко вознесся, в душе все плясало адским пламенем — на самом деле Бога нет. Он бы точно не позволил свершаться злу.
-Знаешь, я люблю тебя, Паоло. Серьезно. Я никак не ожидал, что встречу тебя здесь, так далеко от светской жизни, от стен Церкви. — руки легли на колени. — Последний раз повидаться хотелось. Да не стал бы я разыгрывать весь этот спектакль, если бы не хотел сорвать с твоих губ единственный поцелуй. А игрушек у тебя найдется, так ведь?
Инквизитор просто молча смотрел на своего бывшего пленника... и в глубине глаз мелькали воспоминания... Глупый, молодой, горячий... его бы запытали до полусмерти и сожгли, но инквизиторы иногда выбирали для себя игрушки, лично ломая их и превращая в безвольных, безопасных рабов. Руководство позволяло это — у инквизиторов тяжелая работа, верным псам нужно кидать кости, привязывать к системе такими вот подарочками, создающими иллюзию практически безграничной власти над человеком. Фратори воспользовался тогда этой традицией — он был тоже молод и амбициозен — ему поверили, что больше всего его привлекает сложность сломать такого, как Антуан. И это правда было сложно и... сладко... Паоло тогда даже немного испугался, что подобные игры затянут его. Кровь, стекающая из уголка рта... пьянящая на вкус... кровь, струйкой по напряженному телу... так красиво и возбуждающе... и дрожь мышц под каленым железом или лезвием, пропитанным ядом... крики, страстные и горячие... Тюремщика было нелегко отмазать... никто не был там таким наивным — а уж из подозреваемых палачи умели вытягивать правду. Но в инквизиции не так уж сложно найти изуродованное до неузнаваемости тело, зато репутация у Фратори стала впечатляющей, и ее пришлось подтверждать, иначе кому-нибудь могли прийти в голову вопросы об особой судьбе первой его игрушки.
— Ты позволишь? — Себастьян заставил инквизитора подняться. Теперь они стояли против друг друга. Черные глаза были полны нежности. В них не появилось ни капли превосходства или поиска изъянов в его палаче. Он испытывал кристальное чувство благодарности, радости от встречи. Аббат притянул Паоло к себе, обнимая за талию, и в следующую секунду коснулся губ. Этот поцелуй был полон обожания, любви, настоящей и неподдельной. — Как жаль, что я не смогу побыть с тобой. Как жаль, что мы не встретились много лет назад при других обстоятельствах. — руки заскользили по спине. — Впрочем, иногда достаточно одной минуты, чтобы сказать правду.
Паоло ответил на поцелуй... просто... без борьбы и споров... впервые лаская эти губы без примеси крови... узнавая, какие они бывают мягкие, без запекшейся корки, не обветренные отчаянными криками.
— Правда иногда бывает больнее пыток, — тихо выдохнул в губы. — Обещай, что сбежишь... обещай, что... — он замолчал, вздыхая, и вновь ловя губы Антуана.
— Обещаю, милый. Для тебя я сделал бы все. Я бы перевернул мир. — пальцы расплавляли сталь. Себастьян развязал узел и освободил инквизитора. — Конечно, я бы хотел, чтобы ты меня убил. Чтобы не думать о тебе, — растереть Паоло запястья. — Завтра войска уже будут в монастыре. Король отдаст тебе права. Небо! Зачем ты явился? Зачем?
— Судьба, — ответил Паоло, чуть пожав плечом. Он внимательно наблюдал за Себастьяном, пока тот бережно приводил затекшие руки инквизитора в порядок, а потом вдруг притянул к себе, обняв за талию, и зашептал в ухо, обдавая горячим дыханием:
— Ты мне сам сказал, что меня ты не убьешь, а заберешь себе. Почему думаешь, что я поступлю иначе? Второй раз попадешься в мои руки, больше не отпущу. Думаешь, сложно было выследить твоего тюремщика? Но второго шанса я тебе не дам. Беги, пока можешь, потом поздно будет, — пальцы на талии железной хваткой впились в ребра, причиняя боль.
— Да, заберу. Сегодня, сейчас, — Себастьян не реагировал на боль. Он так привык ее чувствовать, что был рад тому, что она возвращается. Единственным желанием, оставшимся у аббата, было целовать своего палача. Он склонился к его шее, нежно прошелся губами по коже. Раскаленные прутья десять лет назад врезались в кожу, а сейчас пальцы Паоло пытали сладкой истомой. — Хочу тебя.
— Это гре-е-ех, — жаркая насмешка, пальцы на ребрах расслабились, ладонь заскользила по спине вдоль позвоночника.
— Да, еретику можно грешить, а тебе — нет. Ты слаще вишен в моем саду. Мое самое жаркое воспоминание. — аббат продолжал целовать Паоло, впитывал его близость, упивался каждым подаренным Богом мгновением. Неужели все? Час или два до того, как они расстанутся? Рыжая бестия теперь в игрушках у его любви. Как быстро время... и как тяжело... но еще... немного... горячего расплавленного олова в черную сгоревшую душу.
Пальцы инквизитора скользили по такому знакомому телу... они его не забыли... ни черточки... отыскивали болевые точки, легко, едва-едва нажимали, порождая лишь отголосок боли, оставляющий маленький горячий фонтанчик в нервах.
— В пасмурный год вишни горчат, Антуан...
— Тем приятнее вкус... искать самые горькие ягоды... — вздох за вздохом внутри зажигался огонь. Боль была наслаждением. Тело — инструментом. Себастьян потерся щекой о плечо Паоло. Скользнул ладонями по его плечам. — Так хочется тебя забрать, но твой путь не посмею нарушить. — ладони перемесились на бока, прошлись по линии бедер. — Маленький грех, о котором никто не узнает, кроме нас двоих.
Паоло зарылся пальцами в густые волосы аббата, то сминая в кулаке, то отпуская и нежно массируя затылок. Он молчал, позволяя себя ласкать, стоял, прикрывая глаза, чуть отклоняя голову, подставляя шею под поцелуи.
Себастьян потянул ткань блио вверх. Тонкая, шелковая, она скользнула через голову, освобождая инквизитора от обетов. Теперь он был просто человеком. В дорогой рубашке, в кожаных брюках, явно сшитых на заказ умельцами. Пальцы проникли за ворот. Горячий, настоящий... Здесь... Мужчина скользнул вниз на колени, оглаживая и лаская, играючи коснулся естества, пробежал по коленным чашечкам к икрам.
Паоло шумно выдохнул, ладони легли на плечи аббата, сжали сильно, на мгновение нажимая ногтями под ключицы, а потом стали нежно гладить по шее, по линии подбородка, нашли губы, лаской прошлись по ним, а потом смяли, заставляя открыть рот.
Пальцы проникли в рот, прошлись по зубам, коснулись языка. Себастьян знал этот жест. Хозяйский, требующий беспрекословного подчинения. Он говорил о том, что страсть уже поднимается из глубин сознания и проникает отравой в кровь. Руки дрожа нашли пуговицы на штанах, и вскоре коснулись естества, обволокли... Мучительное желание и боль. На грани, по лезвию — в безумие.
— Да, ты все еще можешь быть послушным мальчиком... хотя бы в этом, — прошептал инквизитор, освобождая его рот для более полезного занятия. Пальцы скользнули под челюсть, нащупали бешено бьющуюся жилку, с наслаждением ощущая пульсацию чужого сердца, чужой жизни.
Аббат любил эту сладко-пряную истому. Это скольжение по естеству, это безумие, это сбившееся дыхание. Ладонь горячим желанием обхватила член в свою власть, губы прикоснулись к запретному. Инквизитор? Нет, грех радости. Безумство ереси. Свободное парение к пропасти ада. Вобрать в рот, принести бурю в голову опасного гостя и сойти с ума самому.
