| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
— Что ты быдло своё ко мне посылаешь?! Я князь роженый! Прямой от семени Мономаха! Мне со смердами твоими ручкаться невместно!
— Охрим. Четверо. Разом. По крыльцу.
Свита "братца" ещё с мечами стоит — бой не кончен.
— Э-э-э...
— В кого попадут.
Там сперва не поняли. Потом посыпались. Кто назад, кто вперёд, кто в стороны.
Выживальщик, однако. Высокой пробы. Выкарабкался из-под застреленного боярина. Подал моему бойцу меч.
— Оную персону ободрать. Взять в узы. В поруб. Сторожить. Побежит — рубить.
Дальше... обычная фигня. С осложнениями.
Коллеги мои про такое... не очень. Если по простому: разгребание дерьма. Своего, союзного и вражеского.
Плохо. Плохо то, что не тотально. Всех убивать-резать — понятно. Никого не трогать — тоже понятно. А вот "пропустить через грохот, отделить избоину"... тяжко и трудоёмко. Да ещё и нормальной команды нет. Понятно, что дорогой я к людям присматривался, разговаривал, но... есть сомнения. В чём сомнений нет: будут грабить. Русские гридни, что княжеские, что боярские... "Охулку на руку не кладут" — кладут чужое.
Ладно, хотули — после. Сперва казна. Имение княжеское. Ну, и боярское, и церковное. Всё, взятое в крепости — в кучи.
— О, Святополк! Эк тебя по оплечью... Ты б поберёгся.
— На службе Государя Русскаго живот свой сильно беречь — ворогов тешить.
Мда... Грамотный мужчина с умением чётко формулировать. Поэтому Остомысл его по делам разговорным посылал?
— У тебя плотники есть? Надобно виселицу построить. На три персоны.
— В-виселицу? На... на три?
Напомню: на "Святой Руси" не вешают. По экономическим соображениям. Верёвка, столбы... дорого это. Проще ссечь голову. Мечом или топором.
Вот и улыбочку снесло. Он, кажись, под "тремя персонами" понимает трёх князей, кто со мной пришёл.
— Есть среди бунтовщиков деятели, коим надлежит организовать встречу. С Господом. Наибыстрейшую. Вон там, перед папертью пусть поставят.
Ванька-вешатель? Что ж, компания с такими прозвищами у меня не худая. Неоднозначная, но, безусловно, все за Россию радетели. Столыпин, Муравьёв, Александр II... "Ванькин галстук" по типу Столыпинского? — Не, сперва надо просто галстуки организовать, туземцы такую деталь мужского туалета ("туалет" — не то, что вы сразу представили) не знают.
Вставало солнце. Серый сумрачный рассвет в наполненном морозным паром воздухе. В "окольном городе" выли бабы, в детинце стояли на коленях мрачные мужики. С вывернутыми за спину руками, частью в белье, частью битые.
Похоже, как когда-то на Волчанке.
Похоже. Да я не тот. В спутниках своих. В одежде и теле. Главное — в мозгах и душе. Своих. Двадцатьперовековых. Всё более становящимися двенадцативековыми.
Это хорошо или плохо? — Кому как. Мне? — Мне больно, противно, страшно. Страшно ощущать себя действующим экспонатом из музея русского средневековья. Необходимо. Уже не для выживания своего. Для уничтожения. Вот этого всего, музейно-экспонатного. Пусть они, экспонаты, там, в витринах под стеклом. В жизни — не надобны.
— Братия, князья русские. Славная господа боярская. Воины храбрые, люди добрые. Государь наш, посылая меня, дал мне грамотку золотую. Вот она. Сим повелевает Государь творить суд и расправу именем его. Всякое слово и дело моё есть слово и дело Государя нашего.
Стою на крыльце св. Иоанна, толпа заполнила площадь. Мои гридни, чужие, пленные. И местные. Уже как-то... шевелятся, не умирают. Даст бог, и не умрут. А расскажут другим таким же. Народу русскому.
— Властью данной мне Государем объявляю суд над зачинщиками мятежа, над изменниками присяге. И первый из злодеев — князь Ярослав Изяславич.
Трое других князей сидят рядком на лавке сбоку. Хорошо, что сидят. Публичный суд над русским князем — дело редчайшее. Так когда-то Мономах с другими судил Давида Игоревича, "ослеплятеля". Сидя с ним на одном ковре. Так, через полвека, будут судить галицких князей, выкупившие их из мадьярского плена и приговорившие к повешению, галицкие бояре.
Миша потрясённо смотрит на меня, открыв рот. Такое увидеть... ну эт вооще! Города на копьё берут куда чаще, чем князей судят!
Кандальник хмуро рассматривает свои руки в рукавицах. Его в кандалы сунули без суда. Преступно. Если "братца" осудят, то и обидчикам Глебовичам такое пройти придётся. По правде. Не по прежней, где князь отвечает по делам только своим уделом. А по новой, государевой. По которой тех злодеев, как его когда-то, в оковы закуют да в пустой двор под дождь да снег кинут.
Весело посматривает по сторонам Миссионер. Всё закономерно, предсказуемо. Да, "братец" накосячил. Сбежал от Государя, поднял мятеж, куча народу побита. Вон, под мостом мертвяки в три ряда лежат и ещё прибавляется: выкидывают и из города, и из крепости. После отвезут куда-нибудь, отпоют и закопают.
Луцк у "братца" отберут. Чего-нибудь другое дадут. Бужск, там, или Дорогобуж. Ещё и деньжат, поди, подкинут. Как Мономах с братанами тому Давиду-"ослеплятелю".
Бедные русские князья. Они, как и все нормальные люди, прогнозируют по своему опыту. По опыту соседей и предков. По прежнему, по известному. Не видят, не понимают, что к ним в Русь, в их княжеский круг впёрлось попандопуло.
Удивительно: вот же расстрелянные из пулемёта под мостом! — Да, это интересно, странно, тревожно. Не порубленные, не проколотые, не стрелами пострелянные. Дырки входные маленькие — едва палец войдёт, а в выходные — кулак влезет. Будто зверь какой, вроде медведя или вот этого... князь-волка, рвал. Волшба какая-то. Надо вызнать поподробнее.
А то, что человек, создавший такую нездешнюю сущность — сам по себе не от мира сего, что он думает иначе, что он "Зверь Лютый"... домыслить не могут.
— Ярослав Изяславич. За тайный побег твой из Боголюбово, за обман Государя, лишаю тебя княжеского достоинства. Ты более не князь русский. Снимите с него корзно.
Оп-па.
А вот этого никто представить не мог. Не бывало никогда такого! Князя можно лишить жизни, свободы, зрения, но нельзя лишить рюриковизны!
Увы-увы. Уже два года "князь русский" не семейство, а сословие.
Да, в него вписывают по роду. Но раз вписывают, то и выписать можно.
* * *
" — Заяц? Придёшь завтра утром, я тебя на завтрак съем. Записываю.
— А я не приду!
— Тогда вычёркиваю".
Вычеркиваю. "Братца". Из списка русских князей.
* * *
"Братец" потрясён не менее остальных, покорно переносит совлечение с плеч прежде наброшенного корзна. Потом взрывается, пытается что-то кричать, брызжет слюнями. Охрана, по моему жесту, проводит успокоительную процедуру. По почкам.
— Другое. Ты, прикладень Ярослав, подговорил людей здешних на мятеж противу Государя. По прямому слову твоему убит наместник Государя, твой племянник князь Святослав.
— Он приблуда! Ублюдок! Как и ты сам!
Крепок дядя. В поясе. Брюхат. С одного раза не прошибить. А с двух?
— Святослав Мстиславович, сын брата твоего, рюрикович. Русский князь, Государем установленный. Действие твоё есть злодеяние многократное. И наказуемо может быть лишь одним. Смертью. Через повешение. Решение объявлено. Привести в исполнение немедленно.
Вот тут ахнули. Растерялись все. И князья, на которых я поглядываю, и толпа, и осужденный. И даже охрана. Хотя я им намекал.
Э-эх, был бы со мной Ноготок... куда как всё проще было бы. Я уже зарекался ходить по "Святой Руси" без пулемёта? — С личным палачом — аналогично.
Единственный, кто не растерялся — Курт. Поскольку ему любые разновидности обезьян, с любой родословной — пофиг. Сидя у меня за креслом, он поглядывал на толпу. И, уловив изменение эмоций, вылез. Постоял, разглядывая собравшихся своими жёлтыми глазами. И негромко рыкнул в полную людей площадь.
Не буду приводить статистические оценки эффективности воздействия. Типа: у стольких сердечко остановилось, у стольких наоборот, вдруг заработало... не-сердечко.
Охрана "братца" очухалась. Встряхнули головами и потащили "объект" к новостройке. К "воротам да с перекладиной". "Братец" пытался вырываться. Но... это ж конвойные, в этой части у них опыт имеется.
— Иване! Стой! Он же князь! Он же рюрикович! Его ж нельзя!
— Ты прослушал, Святополк. Это — уже не князь. Это — прикладень. По сословной системе Святой Руси — пролетарий. Вор, попавшийся на воровстве противу Государя. Мерзость перед ликом Господним.
Ребята почти всё сделали правильно. Всё-таки, кое-какой практический опыт они на Двинце получили. Притащили, поставили на лавку, накинули петлю... Не учли вздорности и грузности "братца": он, толкаясь и пинаясь сбил их с лавки. И саму лавку. И повис. Дёргаясь в петле.
"Танец висельника".
Недолго. Минуты три.
В звенящей тишине шёпот:
— Зверь. Зверь Лютый. Княжья смерть.
— Да, Святополк. По счастью, мы с тобой на одной стороне. На стороне Руси и Государя.
Он не контролировал себя. Впервые я видел его в ужасе, совершенно бледным, с дрожащими руками и губами, с которых, независимо от желания, сорвались мои прозвища.
Да уж. Народ у нас... припечатает. Ты ещё сам не знаешь, что и как делать будешь. А тебя уже поименовали. Остаётся только следовать мудрости народной.
Нет, присутствующих князей я вешать не буду. По корзням — хватит. Дадим дорогу и "меньшой братии". В смысле: из следующих сословий.
— Другой злодей, особенно воровавший противу Руси Святой. Ростовский боярин Матей Шибутович. Полковник государева полка. Изменил присяге Государю. Принял присягу воровскую. Выдал верных присяге воев злодеям. Отчего те и погибли. Сам, рукой своей, убил двоих, кто мятежу пытались препятствовать...
Я не зря общался с перебежчиками прежде и с пленными нынче. Все эпизоды пересказывать не буду. Список длинный, есть и сомнительные. Сказанного достаточно.
— За измену Родине — повесить. Приговор привести в исполнение немедленно.
Матей, стоя на коленях на снегу, орёт:
— Не виноват я! Сатана соблазнил! Бес попутал! Вот он (машет головой в сторону висящего тела)! Прельщал! Улещивал! Слаб я! Но искуплю! Трудами своими!
Этот прекращает суетится, едва петлю накидывают. На цыпочки становится. Пытаясь высказать какие-то волшебные слова, чтобы... ну...
Мда... опыт у парней есть, но мало. Отступая не глядя, один из вешателей промахивается мимо края лавки, валится на уже повешенного "братца". Тот, отклонённый подобно маятнику, качается назад. И своей мёртвой, но не ставшей от этого менее инерционной массой толкает лавку. Истошный крик полковника переходит в хрип. И резко обрывается. Позвонки сломались.
Люди вокруг смотрят на меня с ужасом. Одни — впечатлённые содеянным. Другие от понимания: на виселице три места. Кто будет третьим? Иные же истерично-радостно. Вот мы какие! Вот чего мы можем!
А вот спокойных, вдумчивых, даже и скучающих взглядов — нет. Плохо. Профессионалов — нет. Эмоции правят бал.
Впрочем, для того публичная казнь и задумывается.
Ваня, нашёл позитивное? — Переходи к третьему отделению.
— Поп Василий. Пресвитер церкви святого Иоанна Крестителя.
Попа вытаскивают из церкви за моей спиной. Шустро спускают по крутым ступенькам каменной лестницы и ставят, как и предыдущих, на колени в снег. Поп сразу вспоминает, что "важнейшим из искусств для нас является кино". И начинает его "крутить". Не как "волшебник из голубого вертолёта", но тоже бесплатно.
Эмоционален, обличителен, пафосен. Языком владеет. Пока точный тычок охранника не заставляет прикусить.
В толпе слышны плач и крики. Масса народа, прежде отодвинувшаяся от крыльца, от места вынесения и исполнения смертных приговоров, теперь посунулась вперёд. Я слышу, как Охрим на верхней площадке лестницы, командует своим стрелкам:
— Стрелы. Наложь.
Что ж, я не против народного возмущения. "Голову хорошо рубить когда она поднята". В первых рядах будут наиболее горячие. Всех мятежников так не выявить, но уполовинить полезно.
— Ты, поп, приносил клятву верности Государю нашему. Как и все священнослужители в Святой Руси. Крест целовал. И своё крестоцелование порушил. Ты принимал клятвы изменнические воровскому князю. Ты окормлял злодеев, благословлял воров на дела воровские. Ты виноват трижды. Как человек, свершивший дела злодейские. Как пастырь, поведший паству свою по пути гибельному. И как сосуд благодати божьей, осквернивший частицу дара Его, бывшую в тебе.
Все слышали? Церковникам — три вины. Чимахай это чётко установил.
— Посему приговариваю тебя, попа Василия, к повешению. Немедля.
Выдохлись. Все выдохлись. В толпе просто скулёж. Гридни, по большей части, смотрят тупо. А как там мои князья? — А так же, они тоже человеки. С прошлого вечера обход, штурм, бой...
Х-ха. А Миссионер смотрит напряжённо. Улыбочки доброй нет, но взгляд вполне. Что-то он соображает. Прикидывает, планирует.
Вот только на третий раз у моих палачей получилось правильно.
Попа поставили. Нет, не "на попа", а на лавку. Отошли-посмотрели. Стоит. Губы шевелятся. Молится, наверное. Один подошёл, лавку сапогом пнул. Народ ахнул. Негромко. Скорее даже облегчённо: "кино" закончилось.
Что ж, последние титры:
— Идите, люди добрые, по домам, господа славьте, дела свои делайте. Кто в воровстве не участник — тому вовсе ничего. Остальным — по делам их. Вешать никого не хочу. Коли более крови не будет — и не стану. Идите.
Толпа рассасывается, командиры посылают гридней по службе. Миша, встряхнув кудрями и выбросив из головы только что произошедшее, убегает. Кандальник подзывает своего конюшего и негромко втолковывает:
— Видел? Понял? У кого из наших чего из грабленного сыщется — рядом болтаться будет. И ты тоже.
А ко мне подходит Миссионер.
— Да уж. Уделал ты местных. Удивил-удивил. Попа. Боярина ростовского из самых родовитых. И князя. Как шавок бездомных... Но я не об том. Сыскался тут человечек один. Знакомец мой. По Галичу. Вот он сказывает, что в там ныне...
Кубло. Боже мой, какое кубло! Но есть шанс поспеть.
Я уже восхищался интуицией Боголюбского? — во-от.
Но это уже другая история.
Конец сто сороковой части
copyright v.beryk 2012-2023
v.beryk@gmail.com
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
