Овсянка без молока и масла — это, я вам скажу, гадость. Но в тот момент мы были рады любой еде, даже и такой. Только вспоминали, как пахли пироги, испеченные Домовушкой к приходу гостя.
По случаю трапезы Крыса выпустили из клетки, строго-настрого предупредив, что при малейшей его попытке обидеть кого бы то ни было, Пес сразу же, без всякого объяснения, откусывает Крысу хвост. Крыс молча кивнул, показывая, что понял.
Вел он себя довольно прилично, и после обеда мы решили его в клетку не возвращать, а позволили лечь спать под столом. Сам я устроился на своей подушке, сплю я достаточно чутко, и даже легкий шорох из-под стола заставил бы меня встрепенуться. Пес, вздыхая, улегся на коврике у двери, Ворон взгромоздился на насест, Паук, наконец, оставил голову Петуха и перебрался в свою паутину. Даже Домовушка прилег отдохнуть. Правда, в бабушкину комнату он не пошел, а устроился прямо тут, в кухне, на лавке.
Но уснуть нам не удалось.
Спустя несколько минут после того, как мы улеглись, Петух прогорланил свое "кукареку!" и подступил к Домовушке с требованием жратвы.
Домовушка покорно слез с лавки и выгреб из кастрюльки остатки каши. Петух бодро заклевал, мы, зевая, улеглись, и едва только смежили веки, как петушиный крик раздался снова.
Петух выглядел удивленным, но кукарекал, самозабвенно вытянув голову и хлопая крыльями.
Откукарекав, он, по-прежнему удивленно, сказал:
— Жрать! Утро!
Домовушка не стал варить кашу, а насыпал Петуху пшена на блюдечко. Петух затарабанил клювом, подбирая зернышки, но, не успел он доклевать пшено, а мы не успели даже и закрыть глаза, как Петух заорал снова, теперь уже лениво, как бы и нехотя.
В этот раз ему удалось разбудить даже и Жаба.
— Да что такое? — недовольно проворчал Жаб, откидывая полотенце. — Ясно же, кажется, сказал, не будить меня даже если пожар. Чего ты орешь, курица недоощипанная?
Петух, сделав вид, что не слышит, занялся пшеном.
— Должно быть, это движение солнца сбивает его с толку, — подал голос Рыб. — Он орет как раз перед рассветом. Рассвет сейчас наступает достаточно часто.
— Почему он тогда прежде не орал? — возразил я. — Он должен был в таком случае кукарекать не переставая!
Петух, словно отзываясь на мои слова, захлопал крыльями и вытянул шею, готовясь издать новую порцию звуков.
— Он не кукарекал, потому что я запретил ему издавать какой-либо звук, пока сижу на его голове, — пояснил Паук, вылезая из паутины. И скомандовал:
— Младший лейтенант!
— Я — гаркнул Петух, хлопнув крыльями и вытянувшись в струнку.
— Отставить кукареканье! Соблюдать тишину! Вплоть до особого распоряжения! Приказ ясен? Выполнять!
— Есть оставить кукареканье и соблюдать тишину вплоть до особого распоряжения! — гаркнул Петух, и я восхитился. Такая длинная фраза, из десяти слов, а он ни разу не сбился и ничего не перепутал. Вот что значит дисциплина!
Г Л А В А Т Р И Д Ц А Т Ь Д Е В Я Т А Я, в к о т о р о й
п р о х о д и т ч е т ы р е г о д а
Какое, милые, у нас
Тысячелетье на дворе?
Борис Пастернак
Когда мы проснулись, солнце висело над крышами высоко и мчаться на запад вроде бы не собиралось.
Был ясный день. Может быть, полдень, а, может, около того. Судя по не успевшей еще потемнеть листве и по цветущей во дворе акации, конец мая. Но, чтобы определить точное время, а также день, месяц и год, надо было выйти из квартиры.
Пес потянулся и сказал:
— Я пойду прогуляюсь.
— Я с тобой, — сказал я. Мое тело настоятельно требовало разминки и пробежки, к тому же я мог умереть от любопытства, ожидая возвращения Пса с прогулки.
Пес покосился на Крыса, смирно сидевшего под столом, и сказал:
— Я думаю, нам с тобой надо гулять по отдельности.
Я понял, что он прав. Крыса без присмотра кого-либо из нас, меня или Пса, оставлять было опасно.
Домовушка, по-видимому, проснувшийся уже давно, царапал что-то на огрызочке оберточной бумаги химическим карандашом, по своей привычке весьма усердно мусоля карандаш языком.
— В гастратомическую лавку сходить надобно, — сказал он деловито. — Я тут перечень соорудил. А Ладушка спит, умаявшись...
— Она теперь долго будет спать, — сообщил Ворон, прерывая для этого свой утренний туалет — он чистил клюв о жердочку насеста. — Сколько времени она занималась в лаборатории?
— Три месяца, Паук сказывал, — сообщил растерянный Домовушка.
— Вот три месяца спать и будет. Не просыпаясь.
— Ой, она спать без просыпу, а вы все с голоду дохни! — расстроился Домовушка, и даже уронил слезу. Слеза, прокатившись по окрашенной химическим карандашом шерсти его мордочки, тоже окрасилась, упав на столешницу голубой кляксой. — Я-то что, я тараканом перекинусь, и хоть год без пищи перемогусь, тако же и Паук; да и Рыб претерпит, а вот вы все, зверье да птица... На соленьях, да на пресных лепехах не протянете.
— Можно было бы воспользоваться способом, изобретенным Котом, — подал голос Паук, не вылезая из паутины. — Напечатать записку с требованием необходимых продуктов, дать ее Псу вместе с сумкой и кошельком...
— Можно, — согласился я. — Только мы не знаем, в какое время нас забросило. Может быть, здесь изменилась валюта, и наши деньги в магазине не примут.
— Разведать надобно, разузнать, — в Домовушке проснулся азарт преданного поклонника фильмов детективного жанра. — Это, мыслю, Котейке надобно поручить. Он у нас пройдошливый, да дотошливый, да и в любую щель пролезти может.
— А мне надо... — Пес не договорил фразы, прерванный появившейся из комнаты Лёней. Она по-прежнему куталась в пальто, лицо ее опухло от сна, потеряло все краски, кроме серой и немножко черной — там, где под глазами остались следы размазанной во время сна туши для ресниц. Она зевала.
— Ну что, можно мне уже домой? — капризно спросила она.
Мы с Домовушкой переглянулись.
— Вначале, я думаю, тебе умыться надобно, — засуетился Домовушка, ставя на огонь чайник, — а после кофейку испить. Песик, проводи д*вицу в мыльную камору.
Пес послушно пошел впереди Лёни в ванную. Он, как видно, тоже сообразил, что наша гостья нам может пригодиться.
— Коток, надобно ее упросить. Она нам и купит все, ежели наши денежки пригодные в Нынче. Да и разузнает все получше, чем ты — ты уж не серчай, что я так, я не то, что веры тебе не имею, а и ты не расспросишь прохожего, не разузнаешь истинно, только догадками да подсмотрами...
— Да понимаю я! — с досадой оборвал я Домовушку. Хоть и неприятно мне было признать это, но Домовушка был прав. Я не мог подойти к человеку на улице и спросить его: "Скажите, пожалуйста, какое сегодня число, какого месяца, какого года?"
А Лёня могла.
Пусть даже бы на нее потом человек посмотрел, как на сумасшедшую.
Со мной бы он просто не стал разговаривать. Решив, что сошел с ума (не я, а он сам).
Домовушка вытащил из загашника деньги. Загашник его находился в глубине ларя с мукой, в вышитом бисером ридикюле, с какими ходили дамы в начале века в театр или на балы. Деньги в этом ридикюле были разные: начиная от царских двадцатипятирублевок, смятых керенок и простыней первых советских денег, до денег военных, послевоенных, и прочих — все виды валюты, имевшей хождение в нашей стране в последнее столетие. Даже и золотые червонцы, царские и советские, были там.
А вот иностранной валюты там не было.
В ней не случалось нужды.
Я задумался над тем, почему это Бабушка, имея неограниченные возможности в смысле обеспечения себя необходимыми документами, а также хорошего к себе отношения со стороны власть предержащих, не эмигрировала в свое время от греха подальше, куда-нибудь в спокойную тогда Европу, или в еще более спокойную тогда Америку. Хотя — все в мире относительно, в том числе и спокойствие. А дома (или почти дома, потому как наше Здесь не являлось для нее Родиной в полном смысле слова, но все же было ближе к Там, чем, скажем, Франция или Бразилия), так вот, дома и стены помогают.
Но я отвлекся.
Домовушка, слюнявя пальчики синим от химического карандаша языком, отсчитал некоторое количество карбованцев.
— А где доллары, что Лада принесла? — вспомнил я о причине давешнего переполоха.
Домовушка, испуганно округлив глазки, посмотрел на меня и шикнул:
— Да чтой это ты, Кот! Да как можно! В шкапчик я запрятал, подалее!
— Вот и вынь их из этого "подалее". Потому что, я думаю, даже если карбованцы наши не имеют уже хождения, доллары остаются долларами, и их можно обменять на нынешние деньги.
— Да что это у тебя за недоверие к отечественной валюте? — вдруг встрял в разговор излишне взволновавшийся по моему мнению Рыб. — Не слушай его, Домовушка.
— Ты не жил при инфляции, а я жил, — огрызнулся я.
— Пожалуй, Кот прав, как это ни прискорбно признать, — вступил в разговор Ворон. — Тенденции к обесцениванию карбованца, наблюдавшиеся в наше время, могли привести к финансовому краху, и к гиперинфляции карбованца. В таком случае, — опять же, повторюсь, как это ни прискорбно, — мы должны быть готовы к обмену валюты на имеющие хождение теперь деньги, будь то карбованцы, или что другое. Потому что наших тысяч может не хватить на обеспечение даже и насущных нужд.
— Нет! — заявил вконец расстроенный Домовушка. — не позволю законы порушать!
— А мы дохни с голоду, да? — спросил нахальный Жаб. Он, кажется, оправился уже окончательно, и вполне владел всеми четырьмя лапами, когда спрыгнул с подоконника и запрыгнул на лавку. — Он тут будет лелеять свою чистую незапятнанную совесть, а мы будем подыхать с голоду. Хорошенькое дело!
— Интересно, — глядя в потолок и не обращаясь ни к кому конкретно, заметил Рыб, — откуда только это земноводное такое слово узнало! "Лелеять"!
— А ты, рыбное, думаешь, ты один книжки читал? — рассвирепел Жаб. — Я, может, тоже читал! Целых три прочитал! И нечего меня земноводным обзывать!
— Я тебя не обзывал, а ты к земноводным и относишься! — не сдавался Рыб. — А "целых три книжки", которые ты прочел, я себе могу представить! Про майора Пронина, небось!
— И ни про какого майора, — миролюбиво сказал внезапно успокоившийся Жаб. — А вовсе про собаку одну, она ночью по болоту шастала, людей пугала, а потом обнаружилось, что ее фосфором мазали. И еще про Спартака. Во был мужик!
— А третью? — ехидно спросил Рыб.
— А третья была про любовь. Это моя бывшая заставила. Она эту книжку по ночам читала, и ревела над ней, как корова. В голос. Только я не дочитал, больно толстая была.
— Кто, твоя бывшая? — елейным тоном осведомился Рыб.
— Нет, книжка! — взорвался Жаб. — Моя бывшая была стройная баба, и очень даже! Слишком даже, потому как плоская, как доска-сороковка!... А жрать нам дадут, или нет?
— Ой! — вскрикнул Домовушка, отшвырнув и список, и карандаш в сторону. — Сей момент!
Чайник уже кипел. Домовушка насыпал в кофейник кофе, залил кипятком, остаток кипятка перелил из чайника в кастрюльку, поставил кастрюльку на огонь и всыпал туда гречку.
— Ни молочка, ни маслица, кашку сдобрить... Что она там прохолаживается, заснувши, что ль?
— Ты про Ладу? — спросил я, помахивая хвостом. Я тоже уже чувствовал, что некоторое количество пищи, принятой внутрь, пойдет на пользу моему организму.
— Нет, про эту...
"Эта", как Домовушка обозвал Лёню, появилась в кухне в сопровождении скучного Пса. Псу надо было выйти (напоминаю, что, в отличие от всех нас, он не мог воспользоваться туалетом).
Лёня зря времени не теряла. Воспользовавшись косметическими запасами Лады, Лёня восстановила цвет лица и выглядела теперь вполне сносно. Даже и привлекательно — если кто любит худеньких.
Правда, наша Лада тоже теперь худенькая, вспомнил я некстати. Но ничего, это не надолго. Проснется — восстановит прежние формы.
— Кофейку, — забеспокоился Домовушка, пододвигая к краю стола чашку с блюдцем и нацеживая из кофейника в чашку ароматную темную жидкость. — Не обессудь, к кофею у нас ничего нет. Все попортившись. Кашку, поверишь ли, заправить нечем. Не пособишь ли, не спасешь ли бедолашных нас от голодной смерти? — расчувствовавшийся Домовушка пролил синюю слезу, спохватился, вытер тряпочкой стол и сел напротив Лёни, подперев подбородок лапкой.
— Ладушке нашей спать теперича три месяца без просыпу, нам и в булочную, за хлебушком, послать некого, не сказывая про молоко с маслом. Не сжалишься ли...
— Я домой хочу, — неуверенно сказала сердобольная Лёня. — Разве что если быстренько...
— Быстренько, быстренько, — обрадовано залопотал Домовушка, вскакивая, выхватывая кошелек из сумки, укладывая туда приготовленные карбованцы, а также список необходимых нам продуктов. — Вот и перечень кладу тебе, чтоб, значит, знала ты, что надобно... А что сумка тяжела, так ты не сомневайся, Пес тебе подсобит нести. Он у нас дюж вельми...
— Ладно, я только позвоню, — кивнула Лёня, встала и прошла в коридор к телефону. — Ой, не работает! — удивленно и расстроено воскликнула она.
— Конечно, не работает! — каркнул Ворон. — Сколько лет прошло, ты знаешь?
— Лет? — переспросила растерянная Лёня, возвращаясь в кухню.
— Лет, — кивнул Ворон. — Что, Кот тебе не объяснил?...
Нечто в его голосе предвещало мне некоторое количество отрицательных эмоций.
— Объяснял, — сказал я. — Я не виноват, что она плохо поняла мои объяснения. По объективным причинам, — добавил я, чтобы Лёня на меня не обиделась слишком уж сильно. — Свежему человеку, без должной подготовки, с непривычки, тяжело, знаешь ли...
— Знаю! — сварливо каркнул Ворон. — Знаю еще, что некоторые коты манкируют своими обязанностями! И будут за то расплачиваться долго и без устали. Где реферат на тему "Волшебника Земноморья"?
— После завтрака будет, — сказал я.
— А он должен уже быть! Лежать на столе, чтобы я перед завтраком мог с ним ознакомиться!
— Да ладно тебе, премудрейший! — вступился за меня Домовушка. — Недосуг Котейке было с этими всеми неурядицами! Ты бы лучше обсказал красной девице, как есть, и чтобы она для нас время вызнала, какой на дворе год, какое число, да часы с минутами...
— Какой год? — не поняла Лёня. — Так ведь...
— "Так ведь" не ведь! — гаркнул Ворон оглушительно. — Неизвестны нам ни год, ни месяц, ни число! Ясно теперь?
— Ясно, — упавшим голосом отозвалась Лёня.
— Доллары! — скомандовал Ворон безапелляционно, и Домовушка, покорно повиновался, сбегал в бабушкину комнату, вернулся, держа в руках пять десятидолларовых бумажек.
— Десяти хватит, я думаю, — мурлыкнул я.
Домовушка протянул Лёне дрожащей лапкой одну бумажку, а остальные запрятал в ридикюль. Делал он это с отвращением, стараясь лишний раз на незаконно внесенную в наш дом валюту не смотреть.
