Разлив настойку по стаканам, Сырцов спросил
— Ну, за что выпьем?
— За знакомство, конечно. Пусть оно будет долгим и приятным.
Через полчаса они были уже на "ты". Знакомство действительно оказалось приятным. Девушка травила анекдоты, которых он никогда не слышал, он рассказывал истории, которые с ним никогда не происходили.
Закуска закончилась, а в бутылке еще оставалось. Сырцов разлил остатки.
— Ой, — спохватилась Света — у меня еще что-то есть.
Она достала из сумки кулёк.
— Моряк знакомый из загранки привез. Там они круглый год есть.
В кульке оказались мандарины. Сырцов мысленно застонал. Взял, мандарин, понюхал, очистил. Незаметно положил в карман шкурку. Светик все-таки заметил.
— Это зачем?
— От моли — отшутился Сырцов — Давай, выпьем за тебя.
— И за тебя. В общем, за нас.
Мандарин был обычным, сладким. В голове сразу возник бой курантов, повеяло Новым годом.
Женюсь — решил Сырцов. — И пропади оно все пропадом, обязательно женюсь. Уверен, в журнале не она была, просто похожая. Но надо все-таки пробить насчет заграницы. Иначе можно с работы вылететь. Или не пробивать? Знать не знал, ведать не ведал...
— Ой, а настойка уже закончилась? Ладно, доставай свой бальзам.
Сырцов поднялся, достал с верхней полки сумку, вытащил бутылку бальзама. Поставил на стол, хотел открыть, но рука наткнулась на запечатанное сургучом горлышко.
— Штопора нет, — огорченно сказал он.
— Ты сургуч ложечкой отбей, а я тебе фокус покажу — заявила Света. Она взяла бутылку, облизала указательный палец, прицелилась и резким ударом пальца вогнала пробку внутрь. — Только не пробуй повторить, палец сломаешь, горлышко узкое. Давай, наливай.
Выпили, закусив мандаринами.
— Ой, что-то меня в жар бросило. Надо переодеться, — заявила девушка.
— Сейчас выйду.
— Не ходи никуда. Просто встань и отвернись. Тебе ведь можно доверять?
— Можно.
Сырцов встал и отвернулся. Сзади заманчиво зашуршало. Сырцов скосил глаза к двери купе. Там, в зеркале, отвернувшаяся к окну Света стягивала платье через голову. Под платьем ничего не было. Она, очевидно почувствовав его взгляд, резко повернулась.
— Значит, можно доверять, говоришь? — улыбнулась Света, даже не пытаясь прикрыться. — Ладно, раз ты меня уже видел, можешь повернуться. И не стой столбом, видишь, мне холодно, иди сюда.
Полка была узкой. Очень узкой. Настолько узкой, что часть Сырцова свисала с нее. Что за черт? Ах, ну да. Сырцов вспомнил Светку и улыбнулся. А ведь ночью полка шире была. А, все ясно, Светка во сне повернулась на спину и чуть его не спихнула. Сырцов аккуратно, стараясь не потревожить спящую, встал. Во рту пересохло. Хотелось в туалет. Он допил из горлышка бутылку лимонада. Немного полегчало. Теперь найти брюки. Натянуть. Нет, сперва трусы. Где они? Одевшись, Сырцов осторожно выбрался из купе. Душа пела голосом Миронова "Женюсь, женюсь, какие могут быть игрушки".
Вернувшись в купе, Сырцов осторожно сел на свою полку. Жаль, света нет. До чего же Света красивая при свете! Смотрел бы и смотрел.
Светка в темноте почувствовала его взгляд и заворочалась.
Разбудил все-таки, — подумал он. — Точно разбудил.
Светка нашарила рукой выключатель и включила свет. Сырцов похолодел. Он перепутал купе. Вот сейчас визгу то будет. Дамочке за пятьдесят, полная, мягко говоря. Такие могут визжать долго и очень громко. И чего это она голая спит, да еще без простыни? Вот конфуз...
Шевеления больше не было. Уснула, что ли? Сырцов встал и уже взялся за ручку двери. намереваясь выбраться из купе.
— Толик, ты куда? Открой бутылку, дай попить.
Дамочка уже сидела на полке и не собиралась визжать, мало того, ничуть не смущалась постороннего мужчину.
— Ну ты что? Вчера ты был намного любезнее.
И тут Сырцову бросилась в глаза сумка, его сумка. Да вот и две знакомые бутылки на столе. Газета с картофельными очистками, две картофелины в мундире, кости от селедки. Сырцов взял со стола бутылку лимонада, открыл, приложился к горлышку.
— Мне то оставь... Ну пожалуйста... Напоил женщину до безобразия, а воды не даешь.
Сырцов протянул бутылку. Вспомнив вчерашнее, полез в карман, вытащил картофельные очистки, удивленно посмотрел на них.
— Смешной ты. Я тебя спрашиваю, зачем ты их в карманы напихиваешь, а ты — от моли, от моли. Я чуть со смеху не умерла. Ну, поцелуй свою Светочку и давай еще разик, а то скоро приедем. Давай-ка, тетя поможет маленькому мальчику ремешок расстегнуть.
Сырцов подхватил пиджак и сумку, пулей выскочил из купе и побежал. Сзади хлопали двери тамбуров, в коридор высовывались удивленные проводницы. Наконец попалась дверь, которую он не смог открыть. Сырцов прижался лбом к грязному стеклу и дал себе страшную клятву. Никогда он больше не будет пить домашних напитков и рижский бальзам.
* * *
— Что-то ваш домашний Брежнев на настоящего Брежнева мало похож — сказал Эдик, доев очередную котлету и заново наполняя бокалы шампанским. Ваш действительно лет на 50 выглядит.
— Да он везде так выглядит. Вот, скоро программа "Время" начинается, давай телевизор включим.
Ирка взяла какую-то коробочку с кнопками, направила на телевизор, и тот включился. Она весело засмеялась, глядя на изумление Эдика.
— Новая модель, с дистанционным управлением. Между прочим, на нашем заводе выпускается. К нему и компьютер можно подключить. Я в столовке разговор в очереди слышала, что и разработали его у нас, в лаборатории Сидорова. Какой-то Зильберман изобретал.
Эдик слегка подавился шампанским и закашлялся. Не может быть, чтобы у Сидорова еще один Зильберман работал. Не приводили ведь к нему на опознание никакого однофамильца. Или это еще одна лаборатория и еще один Сидоров, уже четвертый?
— Дай посмотреть — потянулся Эдик к пульту. Завладев коробочкой, он пощелкал всеми кнопками с цифрами. — А в Риге что, девять телеканалов уже?
— Да нет, как было три, так и осталось. Это просто так настроено, по три кнопки на канал. А вообще, в этом телевизоре можно 99 каналов настроить, только пока вот эта кнопка для десятков на пульте не подключена, какую-то перемычку впаять надо. Ладно, давай переключай на первую кнопку, посмотришь на Брежнева.
Брежнев и в телевизоре был совсем не тот, которого помнил Эдик. И сама программа "Время" была не та. Смотреть ее Эдику было даже интересно, не то, что раньше. Мало того, он пожалел, что она такая короткая, несмотря на то, что главным событием был репортаж о выступлении генсека на каком-то заводе.
— Ну что, убедился? — спросила Ирка. И сколько лет ты ему дашь? В такого даже влюбиться можно.
— Он конечно, помолодел, но... Слушай, а какой сейчас год? Точно семьдесят седьмой? Вернее, тысяча девятьсот семьдесят седьмой?
— Даже не сомневайся, — отрезала Ирка, именно он, год шестидесятилетия Октября.
— Странно. У меня такое впечатление, что я попал или в прошлое, когда Брежнев был моложе, или в будущее, когда уже научились омолаживать.
— Да что ты заладил — изменился, изменился. Брежнев всегда такой был. Вон, в другой комнате фотография висит, ей уже два месяца, там я и девчонки вместе с ним в общаге. И на ней он точно такой же. Это просто у тебя с памятью непорядок, вот тебе и кажется, что он старше был. Портрет Брежнева на доме видел? Я этот портрет первый раз увидела больше года назад, и никто его с тех пор не менял. Значит и год назад он такой же был. Все хватит о нем, надоело. Давай лучше я тебе расскажу, что девятого мая было.
Эдик слушал Иркин рассказ и пытался вспомнить Макса. По всему выходило, что познакомились они после того, как он пошел в магазин и зацепился за корень. До этого момента он все про себя помнил просто отлично. И ведь не просто познакомился, а очень даже подружился. Настолько подружился, что даже не ревновал ни капельки, когда на салюте Макс с Иркой целовался. Правда, выходило так, что он там и сам тоже не только с Иркой целовался, а она ни капельки не ревновала.
— А мы с Максом, когда с вами встретились, трезвые были или выпившие?
— Вот этого я не помню. Может и трезвые, но что не пьяные — это точно. Да мы сами, перед тем, как в город поехать, бутылку вина выпили, и за праздник, и для храбрости.
— Ну а с чего ты решила, что Макс из КГБ?
— Я решила? Ты же сам это тогда сказал... Подожди... Вообще-то нет, не сказал, а спросил. Ну, когда он комсоргу укол сделал, память отшибающий. Ты еще из-за каких-то фотографий испугался.
— Судя по тому, сколько мы по твоему рассказу выпили, я мог и ошибиться. А вообще пообщался я пару дней с ними, с кагэбэшниками, оказывается, обычные люди, где-то даже приятные. Может, этот Макс просто медик или в каком-то химическом институте работает, где этот препарат изобрели?
— А может, это вообще понты были? — поддакнула Ирка. — Может, он ему просто успокоительное впрыснул, или физраствор, а нам сказал... Ну помнишь, как в том анекдоте про мужика, который в розетку говорил — "Товарищ полковник, принесите мне чашечку кофе". Может, когда вы ушли, Макс все тебе рассказал, вы с ним посмеялись да пошли дальше пьянствовать? Ничего ведь, оказывается, с тобой не случилось, через день ты преспокойно вышел на работу.
— Но ты же говоришь, что ваш комсорг тоже память потерял. Я потерял, и он потерял — странное совпадение.
— Я говорила? Ты же сам видел, какой наш комсорг пьяный был. Ах да, ты же ничего не помнишь. Наверное, он просто допился он до того, что вообще не соображал, где идет и куда. А поезд, это не работницы фабрики, поезду пофиг, кто ты такой.
Эдик снова призадумался. Где же он мог подцепить этого Макса, пусть тот и не имеет отношения к КГБ? Явно не в Бабите, что там, на городской окраине, делать приезжему? Макс не местный, в этом, по Иркиным словам, даже сомневаться не приходится. Все-таки в городе познакомились? Но в город он собирался только вечером, впритык к назначенному часу. В электричке? Сложно представить, чтобы за 20 минут в шумном вагоне можно было завести столь близкие отношения, чтобы взять и потащить новоиспеченного приятеля на свое свидание. Может, после падения у него что-то переклинило в голове, и он вместо магазина все-таки отправился сразу в Ригу? А вообще-то... мог и в Бабите познакомиться, вдруг у этого Макса там знакомые живут. Встретились, например, где-нибудь у магазина, перекурили, выпили по бутылочке пива... Нет, это уравнение со столькими неизвестными, что просто нерешаемо. Позвонить, что ли, по полученному от Сырцова телефону и все им рассказать? Нет, ну его нафиг, тогда Ирку начнут таскать, а у него совершенно другие планы на ее свободное время.
дырки
— Ну что, товарищ Генеральный секретарь, показать тебе стройку века? Хочешь прокатиться на новой машине по новой дороге?
— По какой еще дороге? — не понял Брежнев.
— Какой-какой, — притворно возмутился черт. — Много, что ли, я тебе дорог строю? Даже двух с половиной не наберется. По той, которая через всю Сибирь-матушку пойдет. Есть вполне готовый участок, километров сто, могу показать.
— Конечно хочу. Когда собираться? Только я раньше, чем через неделю, не могу. У меня сейчас график плотный, да и охрана просила хотя бы недели за полторы о дальних поездках предупреждать. Косыгина берем?
— Зачем нам Косыгин? Это пока еще неофициальная презентация. И охрана нам не нужна, там на сотни полторы верст ни одной живой души нет. Ну не то чтобы ни одной, может какая сотня-другая душ наберется, но это не принципиально. Фирма гарантирует полную безопасность.
— Все равно, кто ж меня одного то отпустит? — вздохнул Брежнев. — Я человек поднадзорный, себе не принадлежу. Кстати, в какой город лететь собираться?
— А никуда лететь не надо. Помнишь, как в песне поется? "Мы рождены, чтоб сказку сделать былью, преодолеть пространство и простор". Это про нас сказано. Не нужны нам ваши самолеты и ракеты. Двери не нужны, сквозь стены ходим. Так что, если есть желание, отправляемся сейчас, ночью тебя здесь никто не хватится.
— Ну а что я там ночью увижу то? Тьма, небось кромешная.
— Страна у нас большая, это тут недавно полночь пробило, а там, у Хабаровска, скоро рассвет. Ну что, отправляемся? Или страшно?
Брежнев хмыкнул.
— Страшно — это когда ты в море, а на тебя бомбер груз свой вываливает. В море даже окопа нет, в который присесть можно. Страшно — это когда в космос лететь, там от тебя вообще ничего не зависит — в случае крушения ни шлюпки, ни спасательного круга, ни досточки малой. А тут чего бояться то, на твердой земле? Подожди, сейчас оденусь. Холодно там уже, поди? Вот же черт, обувь в прихожей, придется красться по квартире, чтобы вопросов не возникло.
— Ерунда, — черт вытащил откуда-то из стены сумку. — Вот тебе и обувь, и одежда по сезону. Чай
не официальный визит, а просто прогулка, значит и одеться можно по-человечески.
Брежнев быстро переоделся и критически оглядел себя в зеркало.
— Не сомневайся, Леонид Ильич, одежда вполне соответствует нынешней моде. Конечно, в ней тебя мало кто сразу признает, но это и к лучшему. Водительские права у тебя есть?
— Где-то были, — призадумался Брежнев, но где? А зачем они? Ты же говоришь, что там ни одной живой души нет?
— Для порядка. Вдруг все-таки какой-нибудь гаишник нарисуется — хитро улыбнулся черт. — На, держи. Права и талон. Фамилия там, правда, другая, Мазалов, но она ведь тебе не совсем чужая? И фотография твоя. Ну ни фига себе, посмотри-ка, даже имя-отчество совпадают.
Черт эффектно крутанул пальцем в воздухе и в стене комнаты появилась новая дверь.
— Вперед, Лёня, только вперед.
За дверью оказался длинный ярко освещенный коридор, заканчивающийся другой дверью. Пройдя по коридору и взявшись за дверную ручку, Леонид Ильич вопросительно оглянулся, черт утвердительно кивнул. За дверью было просторное помещение, в котором стояло пять незнакомых генсеку автомашин.
Глаза генсека загорелись, автомобили Брежнев любил не меньше охоты. Обойдя вокруг первой, проведя рукой по капоту и крыше, он остановился у багажника, уставившись на шильдик с названием марки.
— Чему ты там удивляешься? — ухмыльнулся черт. — Русских букв никогда не видел, что ли?
— Югославская, что ли? В Болгарии тоже кириллица, но такие автомобили им не по плечу.
— Почему югославская? С чего бы это югославам название нашей реки автомобилю давать?
— Реки? Я почему-то подумал, что это бог любви, Амур, он же Купидон.
— Нет, это именно название реки. Машина наша, советская. Пока что прототип, как и четыре других, но весной собираемся начать серийный выпуск.
Брежнев быстро прошел вдоль остальных машин, читая названия — Томь, Лена, Тунгуска, Ангара.
— Ну, удивил. Вид у машин, конечно, непривычный, топорный какой-то, но что-то в них есть.
— Топорный? — возмутился черт, знающий тенденции автомобильной моды на десятки лет вперед. — На вкус и цвет... Обидно выражаетесь, товарищ Генеральный секретарь. Даже показывать расхотелось. Не нравятся — занимайтесь своим автопромом сами. Только что-ж это у вас своего-то прекрасного нет? Современные "Москвичи" — не красавцы, "Запорожцы" вообще какой-то казус. Их и покупают лишь потому, что другого без очереди нет — выбирать не из чего.
