"12-й день осады. (15.6.202/275 д.Э.)
День Фамайа — 202-я годовщина основания государства. Очень много событий. Не знаю, с чего начать.
Прежде всего, по радио со мной связался Уэрка и предупредил, что если мы вновь применим ядерное оружие, все жители Товии будут перебиты, а если мы капитулируем, то он нас простит! Не знаю, откуда он узнал о моих намерениях, но его дела плохи — кто-то атакует его армию с тыла. Но Старый Город захвачен уже весь. Наши предложения о перемирии отвергнуты. Он просто загнал нас в угол.
Сегодня в 12.48 мы дали залп тремя мегатонными снарядами из наших 16-дюймовых орудий и ещё запустили сорок нейтронных перехватчиков. Результат чудовищный — весь горизонт в пламени. Часть Старого Города сметена, даже в Цитадели обрушились многие уцелевшие строения. Целый час Товия была под чистым небом, окруженная тремя гигантскими грибами — жутко и красиво одновременно. Сами взрывы — неописуемое буйство красок, какого ещё не было в нашем темном мире. Радиус поражения у водородных бомб — четыре мили, так что мятежникам крепко досталось! Потом разразилась буря со страшным шквалом, черным ливнем и беспрерывным сверканием молний. Огонь противника совершенно прекратился. Воспользовавшись его замешательством, наши войска перешли в контрнаступление.
Результаты: на севере враг полностью разбит истребителями при поддержке артиллерии Цитадели. Сообщение с фортами на Товийском хребте восстановлено. Солдаты Внутренней Армии и ополченцы быстро отбили часть Старого Города, но встретили неожиданно упорное сопротивление и весь очистить не смогли. Сейчас все они отошли в Новый Город, чтобы сократить линию обороны. Наступление врага полностью прекратилось — на сей раз, думаю, окончательно. В Товии осталось ещё больше миллиона населения — это Фамайа!
Не знаю, стоит ли праздновать победу. Но защитники города, большей частью, ополченцы, считают иначе. Они собрались в подземном ангаре для вертолетов в Цитадели — самом большом нашем помещении. К моему удивлению, было довольно весело, хотя веселье выглядело довольно диковато. Но для тех, кто с напряжением всех сил защищает свои жизни, зная, что в любое мгновение может быть убит, я думаю, естественно ликовать при виде смерти врага. В огне этой битвы вырастает нечто совершенно новое — наши ополченцы готовы отдать друг за друга всё, даже жизнь, но к тем, кто вне их круга, у них нет ни малейшего сострадания. Для них вполне естественно заниматься любовью в общей куче — все они считают себя братьями и сестрами, и девушки сражаются наравне с юношами. Теперь я понимаю, почему Анмай не хотел победы товийцев. Наши инженеры установили сверхмощный термоядерный заряд в шахте у верха пирамиды. Теперь, если набрать девять цифр на моем кодовом браслете, в радиусе двадцати миль не останется вообще ничего. Если бы не Хьютай, я бы уже сделал это".
"15-й день осады. (18.6.202/278 д.Э.)
Нас снова штурмуют. Уэрка жив. Я не знаю, сколько мятежников погибло при взрывах, но если учесть тех, кто погиб в Товии, то будет уже больше двух миллионов. К мятежникам всё время подходят подкрепления — правду говоря, все, кто выходит из зон хаоса, присоединяются к ним. У них свирепствует лучевая болезнь, у нас она тоже скоро начнется. Короче, дело пошло к концу, и довольно быстро".
"18-й день осады. (21.6.202/281 д.Э.)
Аэропорт захвачен. Впрочем, от него осталась лишь равнина, очень похожая на прилегающую пустыню. Гарнизоны северных фортов — семь из восьми, пробились в Товию, пополнив наши силы. Но на их месте теперь мятежники! Держится лишь второй форт, соединенный туннелем с Цитаделью. Он ещё может нам пригодиться — но туннель к аэропорту пришлось взорвать. Цитадель окружена с трех сторон — саперы мятежников вгрызаются в её заграждения, как крысы. Противник вошел и в Новый Город — идут бои. Гекс осталось двадцать тысяч, близок день, когда падет последняя. И что тогда?
Если не будет помощи, причем немедленно, — мы все погибнем. Но в этой проклятой пыли не может летать ни один самолет. Она разрушает двигатели. Хотя на Хаосе осталось 132 самолета, способных долететь до Товии, они не могут подниматься в воздух. Производство дальнобойных ракет там так и не наладили. В итоге, мятежники добрались уже и до плато. Они как-то миновали минные поля и артиллерийские позиции, и с ними пришлось разбираться истребителям. Автоколонна мятежников разгромлена — из 30 машин уничтожено 29 (всего одна машина ушла!) + два бронетранспорта, убито больше ста врагов, взяты пленные. Истребители потеряли 50 файа убитыми, 60 — ранеными и шесть бронетранспортов. Это при том, что второй истребительный отряд всегда считался лучшим. У нас же все, кто сражается на поверхности, по сути, обречены. Наши бойцы уже мрут, словно от чумы — лечить их нечем, да и нет лекарств от лучевой болезни. Появились перебежчики от осаждающих — у них ещё хуже: свирепствует голод, с тыла их атакуют огромные стаи гекс, безумцев, каких-то странных объединений людей и животных. Все здания в Товии превращены в развалины, метро затоплено. Население укрывается в многоэтажных подвалах домов-пирамид. Водозабор взорван, берем воду из скважин. На АЭС работают всего два блока, но и их хватает. У меня нет времени писать дальше. Что будет — не знаю. Похоже, Уэрка тоже ждет помощи — но от кого? Надо спросить Вэру, может быть, он..."
"20-й день осады. (23.6.202/283 д.Э.)
Я рад, что вскоре всё это кончится. Я не могу больше описывать то, о чем не должно писать ни одно существо, имеющее душу. Но если я этого не опишу — то кто же? А моя душа и так давно погублена — какая разница? Всё равно, после того, как погибла Наэри, моя любимая, мне тоже незачем жить. Но разве я не должен?"
"22-й день осады. (25.6.202/285 д.Э.)
Сегодня погибли последние гексы. Теперь нам осталось надеяться лишь на свои силы. Наша территория сейчас — это Цитадель и промышленные районы с прилегающей частью Нового Города. Об обороне каждого квартала, каждого дома можно слагать легенды — но о последних подвигах последних защитников Фамайа уже никто не узнает. Большинство населения Товии умерло или умирает от радиоактивного заражения. Цитадель блокирована, с городом её соединяет лишь туннель. Мятежники добрались местами уже до её внешнего обвода. У нас кончаются боеприпасы. В строю, включая истребителей и ополченцев, осталось сорок тысяч — хотя оружие взяли уже все, способные его держать. Может быть, это последняя запись".
"25-й день осады. (28.6.202/288 д.Э.)
Это последняя запись. Когда настанет время следующей — всё будет уже кончено, так или иначе. Мятежники прорвались к АЭС, бой идет уже у её входных ворот. Если мы лишимся света и воды — нам конец. В Товии осталось двести тысяч жителей и беженцев — они обречены, если не случится чуда. Сколько вокруг мятежников — неизвестно. Они заняли уже почти весь город. В наших руках осталось всего несколько квадратных миль, не считая Цитадели. Что творится в захваченных врагом кварталах — страшно описывать. Люди (и файа тоже!) там превратились в зверей. У нас вышли все 16-дюймовые снаряды, 6 и 3-дюймовых осталось по сотне на орудие. Сегодня выпущены все нейтронные перехватчики и единственное, что нас спасает, — нарастающий развал у противника. Это следствие нейтронных ударов. У нас тоже всё смешалось. Воюют все, кто в силах взять оружие, — даже дети.
Сегодня же мятежники начали штурм плато Хаос. Оно обладает мощнейшей космической обороной — 30 Стражей с гамма-лазерами, 90 атомных противоракет, две тысячи тактических ядерных боеголовок, сотни наблюдательных спутников, шесть пилотируемых космических кораблей класса "земля-орбита" — но там нет никакой действительно боеспособной наземной армии! Есть только второй истребительный отряд — 9700 файа, 125 танков, 200 бронетранспортов, 80 РСЗО, 60 ЗРК и 6 эскадрилий боевых самолетов (4 перехватчиков, 1 РЭБ и 1 ДРЛО, всего 72 машины). Плюс 37 тысяч ополченцев. А у повстанцев — примерно три дивизии: 8 тысяч изменников-файа, 38 тысяч солдат-людей, около тысячи единиц бронетехники. Короче, соотношение сил было совершенно не в пользу Хаоса, — но пуск 15 тактических ракет с ядерными БЧ полностью закрыл проблему. На Хаосе их осталось ещё около 80, — но каждая из них может покрыть лишь десятую часть разделяющего нас расстояния.
В общем, кроме про-Эвергета нам уже ничего не поможет. Пускай Анмай применит его, невзирая на риск. Выносить эту осаду дальше — не в наших силах.
Р.S. Личное.
Поскольку завтра мы все можем погибнуть, предложил Хьютай вернуться — в шахте, в Цитадели стоит космический корабль, запрограммированный для суборбитальных полетов. Она отказалась, заявив:
— Пока я здесь, Анмай будет осторожнее!
Забавная ситуация. Она хочет вернуться к нему, — и не может оставить Товию, хотя здесь её ничто не держит. Но я её понимаю. Мы-то в любом случае спасемся — а остальные? Они достойны жизни больше, чем мы!
Между прочим: на всех уцелевших телевизорах непрерывно показывается вид звездного неба, ретранслированный из Хаоса. Как ни забавно, это очень повышает моральный дух здесь.
И последнее. Может быть, все мы завтра умрем. Может быть — нет. У меня есть предчувствие, что я не покину Цитадели. Откуда оно — не знаю. Но за последнее время я повидал много смертей и понял, как это бывает. Впрочем, неважно.
Итак: мне двадцать пять лет, по своим способностям я — лишь командир взвода четырнадцатого истребительного отряда, случайно попавший на это место. Вольно или невольно, но я совершил множество ошибок, и понимаю это. Но это не главное. Меня всё время преследует ощущение, что я всё делал неправильно — причем не в деталях, а в принципе. Сейчас вся оборона Товии кажется мне чудовищной бессмыслицей. Неужели я ошибся и всю жизнь был не на той стороне? Я совершенно запутался и не знаю, что делать. Поэтому меня не пугает близкая смерть. В общем — я готов к ней".
ГЛАВА 16.
ПУСТЬ
ВИДЯЩИЙ ЗНАЕТ...
Не бойся цепи и бича,
Не бойся яда и меча,
Ни беззаконья, ни закона,
Ни урагана, ни грозы,
Ни человеческого стона,
Ни человеческой слезы.
Николай Некрасов. "Баюшки-баю".
Вэру завел Философа внутрь комнаты мультипланара и закрыл дверь.
— Ну, как тебе это? — он показал на тысячи звезд, ярко сиявших на черном куполе. Напротив входа их свет сгущался в яркую, сужавшуюся к концам полосу. Философ не ответил. Он с тревогой смотрел на самого Вэру, на его похудевшее лицо с неестественно блестевшими глазами.
— Как ты можешь думать о такой чепухе, о звездах, когда гибнут люди?
— Когда-нибудь все люди умрут. И все файа. А звезды останутся. С точки зрения Вселенной чепуха — это мы.
— По-моему, ты просто спятил.
— Я спятил бы, если бы думал об этих смертях. Но это бессмысленно. То, чего мы не можем изменить, мы принимаем. Так или иначе. Главное — не дать изменить себя.
— Неужели тебя не терзает совесть?
Под его острым взглядом Анмай смутился.
— Терзает. Ещё как! Но мне хватает забот об оставшихся в живых. Это, знаешь, хорошо помогает. А вот если бы я занялся сожалениями, то действительно сошел бы с ума. Хотя неплохо было бы... — Анмай сел у стены, мечтательно глядя вверх. — Тихая палата, успокаивающие уколы, прогулки с санитарами... Но увы! Восемь лет назад у меня была прекрасная возможность спятить, — но, как мне сказали, у меня не получится...
Философ дико уставился на него. Но Анмай смотрел на него глазами уставшего, но всё же полностью уверенного в себе файа. Он встал.
— Я вижу, тебе тут не нравится. Ты никогда не видел звездного неба, не так ли?
— Оно кажется мне бессмысленной россыпью точек.
— Тогда мы плохо понимаем друг друга... Хочешь, я отведу тебя в своё любимое место? И расскажу, как я стал таким? Хочешь?
— Нет. Если тебе нужна исповедь, обратись к священнику!
— Рабы не выбирают, знаешь ли. Священников здесь, — и, как я полагаю, всюду, больше нет. А ты сделал меня таким, какой я есть, пусть и не желая этого. Пошли! У меня осталось не очень много времени. Возможно, вообще не осталось. Если... она погибнет, то я... не смогу жить.
— Неужели тебе дорога жизнь девушки, которая бросила тебя? Вполне заслуженно, впрочем?
Анмай сжал зубы, его глаза сузились. Философ вдруг смертельно побледнел, попятился и поднял руку, словно прикрываясь от удара, — хотя файа даже не шевельнулся.
— Я рад, что ты понял мои чувства, — сказал Вэру. Голос его был ровным — как лезвие меча. — Она была права, знаешь ли. Если бы не это, я мог бы наделать всяких жутких вещей. Непоправимых. Можно сказать, она спасла мою раздолбайскую душу. Чтобы сохранить её такой, какая нравится ей. Это больше, чем любовь, Окрус. Ладно, хватит болтовни. Пошли!
Они вернулись к кольцевому туннелю, в монорельсовом вагоне проехали несколько миль, потом свернули. Радиальный туннель, ведущий к Цитадели Хаоса, был перекрыт решетками и охранялся стражей, но их пропустили. Вскоре стянутые болтами тюбинги заменили мрачные, расчерченные вертикальными ребрами стены из стали. Через несколько минут вагон остановился на маленькой пустой станции. Они вышли. Вэру за руку втащил Философа на подъемную платформу, скрытую в темной нише.
Она спускалась долго и с грохотом, пока не замерла в просторном помещении с расходящимися туннелями. Анмай сразу нырнул в темный проход, легко ориентируясь во влажном мраке. Но не в полном, — когда зрачки Философа расширились, он увидел множество темно-фиолетовых глаз, наблюдающих за ними с высоты. Они светили тускло — так тускло, что сами едва были видны. Всё остальное пропадало в их призрачном бледном сиянии, не дающем ни отблесков, ни теней.
— Ядерные лампы, — сказал Анмай. — Но они давно сели... — он взял Философа за руку, чтобы тот не потерялся в фиолетовой тьме. Сам он был совершенно неразличим.
Они долго пробирались по запутанным проходам. Анмай бездумно выбирал путь, легко и бесшумно ступая во мраке. Как и все файа, он прекрасно видел в темноте. Прикосновение его прохладной крепкой ладони одновременно успокаивало и пугало Окруса.
Наконец, Анмай замер, донесся шорох. Что-то щелкнуло, тяжелый рокочущий гул заполнил подземелье. В ударившем им в глаза бледном свете стала видна поднимавшаяся циклопическая плита. Едва они прошли под ней, плита поползла вниз и остановилась с отрывистым ударом, от которого подпрыгнул пол.
Они стояли на стеклянной галерее, окружающей колоссальную шахту, сужавшуюся кверху и книзу. Её темные стальные стены поднимались в неразличимый мрак. К ним прижимались толстые, словно колонны, трубы. Очень далеко внизу стены и трубы исчезали в тумане, из которого выступали какие-то кольцевые конструкции, очевидно, рухнувшие сверху и перекошенные. Сквозь них пробивалось мертвенное, холодное, бело-голубое сияние. Воздух здесь был прохладным и удивительно свежим.
