— Успокойтесь, Альфред, выпейте воды! — пытался привести его в чувство адвокат Норт. Альфред принял стакан, осушил его, адвокат тотчас налил ему второй. Такая предусмотрительность была вполне уместна, виконту предстояло еще многое узнать. Перед адвокатом уже лежала наготове папка со всеми счетами покойной леди. Во всех своих тратах леди Эшли была дьявольски последовательна. Прежде всего, она учредила фонд имени своего второго покойного мужа Френсиса Эшли, призванный поддерживать исследования в области орнитологии. Кроме нее самой и полковника Лонгфита в совет учредителей фонда входил какой-то профессор Муни. Другая крупная часть денег пошла на реконструкцию птичьего вольера в Гайд-парке. Помимо этого, часть денег пошла в фонд Ассоциации Покровительства Бездомным Кошкам. Короче говоря, леди Эшли сделала все возможное, чтобы Альфреду не досталось ни гроша. Последнее благодеяние она оказала вовсе незнакомому ей негритенку, выпустившему кондора в чистое небо.
Альфред изначально рассчитывал на эти пять тысяч. Под будущее наследство он наделал крупных долгов. Тучи над ним сгущались, но он не тревожился. Это были мелочи, он предполагал в скором времени отыграться в карты или на тотализаторе. Здоровый оптимизм был ему присущ с самого рождения и всегда вызывал к нему симпатии окружающих. Его любили все, кто ссужал ему деньги, а он — всех, кому был должен. Но в последнее время все, кто здоровался с ним за руку, первым делом в один голос осведомлялись о здоровье его матушки. Он клялся, что она себя прекрасно чувствует, но при этом сам испытывал неприятную сухость во рту. Нет бы, ему, в самом деле, обеспокоиться, навестить ее, повозить ее в кресле по парку, выслушать жалобы на омерзительный рацион и на забывчивость карточных партнеров. Кто мог знать, что события развернутся столь стремительно? Кто мог предположить, что она будет столь злопамятна?
Последнее время, когда расспросы о ее здоровье стали назойливы сверх всякой меры, Альфред решил избегать светских встреч и почти перестал ночевать дома. Чтобы сохранить видимость приличий, он вынужден был перейти на режим жесткой экономии, распродать семейную коллекцию антиквариата, рассчитать повара и экономку. Но совсем уйти в подполье и ночевать где-нибудь в мансарде, на шестом этаже, — этого позволить себе он не мог. Он не мог отказать себе в привычках посещать клуб или оперу, — его бы хватились и заподозрили в нечестных намерениях. Он просто вынужден был время от времени там появляться, несмотря на то, что разовый взнос составлял не менее ста фунтов! И вот сегодня грянул гром.
В половине четвертого при выходе из адвокатской конторы лорд Альфред Клеменс Персиваль Вилкокс-Клайв, девятый барон Ноттсбери, грустно подумал, что теперь самое время пустить себе пулю в лоб. И он бы сделал это, если бы старинный коллекционный револьвер давным-давно не перекочевал в ломбард. Да, другого выхода не было, впереди — только смерть и успокоение мятежной души под скользкими сводами фамильного склепа. Он шел по улице, и гулкие шаги ботинок отбивали ему траурный ритм: "Склеп, склеп, склеп!" С гордо поднятой головой он поднялся по сиротеющим ступенькам своего особняка и проследовал к себе в кабинет, не удосужившись разобраться в ворохе писем. Ему ли не знать, что в этой груде куда больше счетов, чем соболезнований. Он отпер маленький сейф за потайной дверцей. Все его сокровища составляли золотые часы с гербом и бриллиантами — подарок покойного отца, запасная вставная челюсть с золотыми коронками, пузырек с ядом и две старинные колоды карт. Он приказал запереть за собой дверь и никого не впускать. Через минуту он выскользнул в дверь в том же одеянии, в котором он пришел с Пэлл-Мэлл, лишь захватив с собой маленький саквояж и остатки наличных. Путь его лежал за город.
Через несколько часов при свете заходящего солнца его видели бредущим по забытому богом шоссе в направлении церкви святой Сессилии. Церковь была заперта. До начала вечерней службы оставалось еще время. Виконт постоял немного у ограды, прислушался к кладбищенской тишине, отдаленному карканью ворон в небе, вспомнил детство и утер слезу. На его стук в дверь долго никто не отзывался. Наконец, послышались тяжелые шаги, звяканье ключей и простуженный оклик: "Кто там?"
— Это я, Терренс, всего лишь я!
— Ваша светлость? Сию минуту, сию минуту...
Дверь отворилась, и показался сгорбленный старик в рваном сером балахоне. На поясе его болталась неизменная жестянка с компрессорным маслом, от которой расползалось обширное пятно на боку. Виконт заявил, что желает посетить склеп, в котором со вчерашнего дня покоилась его матушка. Старый служитель бросил многозначительный взгляд на саквояж Альфреда и попросил подождать, пока он принесет керосиновый фонарь. Сомнений в намерениях безутешного сына не оставалось. В семействе Вилкоксов бережно хранилась и передавалась из поколения в поколение легенда, согласно которой лорд Уолтон, сын первого адмирала, провел в склепе безутешно над гробом покойной супруги целую неделю в посте и молитвах. Его рекорд повторил внук, лорд Мартин, уже теперь над гробом матери. Но в дальнейшем потомство измельчало: лорд Грегори, к примеру, провел всего лишь три дня, а лорд Александер — два. На этот раз старый Терренс тоже не рассчитывал на побитие рекорда, он предполагал вызволить из склепа окоченевшего виконта сразу под утро. Служитель похлопал себя по бокам, вопрошая, не забыто ли что. Молитвенник? В ответ Альфред с грустной улыбкой извлек из саквояжа книгу, бережно завернутую во вчерашний номер "Таймс". Служитель направился впереди, вдоль по тенистой вязовой аллее, голова его мелко тряслась, а балахон колебался в ритме шагов. Идти было недалеко. Вход в склеп украшала старинная скульптура — женщина, распростертая в бездыханной позе и придерживающая родовой герб семейства. Складки ее балахона чем-то напоминали плащ святой Сессилии в притворе церкви, но розоватый гранит раскрошился, и казалось, фигуру настигло тление.
Терренс засветил при входе лампу и отпер склеп огромным ключом. Вдвоем с виконтом они приподняли тяжелую створку наклонной двери. Внутрь вели семь базальтовых ступеней. Старика прорвало, он принялся говорить без умолку, чтобы рассеять мрачные мысли виконта.
— Здесь у меня все, что нужно, сэр! Вот спички в жестяной коробке, свечи, метелка, тряпье, мешковина, ведерко. Увы, для большой нужды ничего не предусмотрено, но сами понимаете, пост и все такое... Если пожелаете, мы зажжем свечу, лампа моя чадит. Обратите внимание на огонь свечи: везде есть вентиляция, но отдушин вы не найдете — старинный секрет! Сейчас глаза привыкнут. Вот она, праведница, покойница. Пусть пока полежит на постаменте под крышкой. Придет время, мы с каменотесом и его ребятами перетащим ее на подобающее место, есть такие приспособления, рычаги... Нет, сэр, основание бетонное, цельное. Только крышка ручной работы, бердстонский гранит, сэр. Камень местный, очень неплохой, скажу я вам! Изоляция прочная, свинцовое литье, а раствор я сам накладывал, своими руками. Так что, не беспокойтесь, ни сырость, ни воздух не проникнут. Все пригнано точь в точь, Робсон-каменотес постарался. Ведь это на века, хоть пристанище и временное. А вот и батюшка ваш, сэр Питер. Придется ему немного потесниться, постамент его, как видите, резной, старинный. Мы бы и сейчас сдвинули, но вышла неувязка с промерами — дюйма два недостает. Сдвигать не будем, а Робсон отколупнет там и сям кусочек, никто и не заметит. Там — тетушка, а там ваш двоюродный дядюшка. У него попроще обитель, он не из Ноттсбери. Туда налево ход — к сэру Мартину, а направо — к сэру Грегори. Прямо — к адмиралу, изволите пройти? Эта дверь? Куда она ведет? Да как вам сказать, она никуда не ведет. Она замурована, хода туда нет. Почва тут болотистая, оседает порой, плывуны и все такое прочее. Но вы не извольте беспокоиться, здесь у нас все прочно, сухо... Трещины? А что трещины? Штукатурка, сэр, всего лишь штукатурка. За ней — свод, перекрытие такое, что подземка Лондонская позавидует. А трескается она от холода и от сухости, а вы думали сыро? Нету здесь сырости, ручей далеко. Вязы все повысушили. А этот ход изначально не туда пошел, так что, адмирал, как и положено ему, утоп... Скала под нами, изволите видеть, идет вдоль...
Старик еще долго объяснял виконту особенности местной тектоники. А между тем, пальцы Альфреда уже беспокойно постукивали по гранитной крышке саркофага. Толстая свеча, укрепленная на дне консервной банки, освещала низкие своды склепа. Массивные напольные каменные плиты хранили следы недавней работы — куски и потеки застывшего, но еще влажного бетонного раствора. Из пустой ниши, предназначенной леди Эшли, старик поворошив кучу хлама, извлек шаткий складной стульчик, оттер его рукавом и поставил у подножия. Воцарилось молчание, виконт с чувством пожал руку старому Терренсу. Старик вздохнул, не обнаружив в руке ничего, перекрестился и оставил Альфреда одного совершать ночное бдение. Дверь склепа с грохотом упала. Шаги и позвякивание ключей скоро смолкли.
Альфред еще минуту прислушивался к тишине, следил за трепетным пламенем свечи и поглаживал холодную поверхность саркофага. Наконец, выйдя из оцепенения, он водрузил на полированный гранит свой саквояж. Из его недр были извлечены вешалка, свернутая фланелевая пижама, пара вязаных носков, домашние тапочки, книга, термос и сверток с едой. Вешалка повисла на перекладине каменного креста, на ней обрели ночной покой сорочка, жилетка, смокинг и плащ Альфреда. Он хотел, было, примостить сверху и шляпу, но висящая фигура приобретала излишне зримые очертания. Шляпа после всего легла в нише рядом с гробом сэра Питера. Переодевшись в пижаму, Альфред присел на стульчик, отвинтил крышку термоса и налил в нее немного горячего кофе. Он поискал глазами, обо что разбить скорлупу яйца, — не хотелось тревожить покоя матушки. Яйцо было съедено без соли, — солонка вернулась в карман саквояжа. Перекусив в тишине, он засветил еще одну свечу и раскрыл книгу в газетной оболочке. За романом Честертона ему предстояло провести остаток вечера. В конце концов, роман показался ему скучным, да и усталость сковала его члены. Он набил тряпьем свой осевший саквояж, поставил его в изголовье, постелил на саркофаге несколько сухих мешков, а в качестве одеяла приладил бархатный траурный полог. Наручные часы показывали десять минут первого, когда он задул свечу.
Его ночной покой охраняли массивные каменные своды. Не простое дело — принять подобающую позу, возлегая на каменной плите. С полминуты он лежал на спине, уставившись в потолок. Хотя мрачный свод подземелья очень мало напоминал вагон ночного экспресса "Неаполь — Амстердам", виконту пришло на память старинное путешествие, когда он мальчишкой трясся на верхней полке, а матушка — на нижней. Он тогда воображал себя мертвым принцем и примеривал скорбную позу со скрещенными на груди руками. Теперь от этой позы его передернуло. Виконт со вздохом повернулся на бок во всю ширину таза. О, если бы не этот широкий таз! Скольких страданий он бы сумел избежать в раннем детстве, не будь у него такого таза! "Деточка, — утешала его мать, не в силах скрыть усмешки, — успокойся, это фамильный признак, все Вилкоксы были широки в кости" "Да, но почему именно в этой кости?" — мучился малолетний виконт. Тогда, утопая в мягких перинах старинного замка, когда высовывалась наружу только русая макушка, он забывал в сладких снах свои давешние страдания. Но теперь на плоском камне, в этой позе на боку, в соседстве с ширикокостными предками, он вновь почувствовал, что призван оплачивать фамильные долги.
В склепе было на удивление тепло и сухо. Он ожидал, что всю ночь будет дрожать от холода, свернувшись калачиком, — ничего подобного, он даже выпростал правую ногу в теплом носке из-под бархатного полога. В этой позе его и застал сон.
А снилась ему эта девочка. Она бежала через поросшую диким клевером ложбину, а он, мальчишка, пытался ее настичь на бегу и не дать скрыться за массивными воротами замка. И только в привратницкой он ее настиг. Он обнял ее за плечи, она дрожала от холода. Они повалились со смехом на дощатый пол у самой печки. Он почти прижимался губами к ее щеке, а ее жесткие черные кудри лезли ему в рот и щекотали ноздри. Они о чем-то непрерывно болтали. Она, как подобает беззаботным детям, расспрашивала его о всякой ерунде. К примеру, она пыталась вызнать, снятся ли ему цветные сны или черно-белые? Он не мог на это вразумительно ответить, он не помнил своих снов. И тут она пожаловалась, что ей холодно. Тогда он с готовностью принялся раздувать огонь в печке. Он раскрыл заслонку и усердно дул во все щеки. "Ой, — воскликнула она, — ты совсем раскалился!" С этими словами она полезла на стул, чтобы снять со стены круглое зеркало. Ее короткая юбка задралась, сверкнули лодыжки. Он смущенно отвернулся в сторону. А когда она подставила ему под самый нос зеркало, то он увидел собственную физиономию, горящую красным пламенем. "Ну, вот видишь, я же говорила, что тебе снятся цветные сны! Подожди, пока твое лицо остынет, тогда я дам себя поцеловать" Он стал дожидаться обещанного, стараясь не следить за ее таинственными приготовлениями. Он поглядывал на настенные часы со сломанной часовой стрелкой, прислушивался к тиканью. Но стоило ему обернуться, как ее след простыл. Весь остальной сон он пробегал в поисках и в расспросах по окрестным деревням. Люди шарахались от него в стороны, и он догадывался, что его лицо еще не остыло...
В косую щель двери ярко светила луна. А в щели массивных базальтовых звеньев свода терлись и крались корневища вязов, уже опутав прочной основой вековую насыпь. А снаружи, на поверхности, на горбатом кургане покачивались тени ветвей, перешептывались травы, передавая друг другу новость о незваном госте в подземном жилище мертвецов. На самом гребне кургана, словно каменное изваяние, спал кондор после дня скитаний. Он давно уже отужинал ондатрой и перебирал в полусне обрывки воспоминаний, старых карт и лоций. С первыми лучами солнца он должен был отправиться в путь.
Солнце выползло из-за горизонта. Кондора давно уже не было на вершине насыпи, когда тяжелая дверь со скрипом приподнялась, и выглянула озабоченная голова виконта. Он жмурился при утреннем свете и пожевывал ртом. Бесполезные мыло и зубная паста так и не покидали глубин саквояжа — виконту негде было разжиться водой. Не спускаться же ему к ручью по крутому скользкому склону! Он выбрался из подземелья, воровато оглянулся, бережно опустил за собой створку. На прощание, окинув взглядом тенистые аллеи кладбища, он быстрым и несколько неверным шагом устремился по тропинке к выходу. Только на миг он задержался над ручьем, чтобы помочиться. Теперь его походка приобрела несравненно большую уверенность. Плащ и костюм сидели на нем безукоризненно, не обнаруживая ни единого признака помятости.
Со своей жестянкой и ключами старый Терренс нашел склеп пустым и сильно пожалел, что не запер молодого Вилкокса на ночь. Нигде, ни на полу, ни на крышке саркофага, ни в темных нишах не осталось и следа от ночного бдения, ни соринки, ни бумажки, ни памятки. Понятное дело, что виконт, размышляя о бренности земного пути, не позаботился о такой мелочи, как чаевые.
