На парадной бледно-серой лестнице, одетой в мрамор и каменное кружево, встретился именно доктор Наджед. Хорошо, что один, без свидетелей.
— Постой-ка, есть два вопроса, — сказал он Илану. Присмотрелся к Адару, поправил очки. Узнал и любезно ему кивнул.
Адар ответил сухо и с подозрением. Илан сделал жест им с Неподарком догонять убежавшую вперед Мышь, а сам заложил руки за спину и изобразил внимание. Как обошлись с ним утром, при посторонних он обсуждать не хотел, в необходимости насилия над собой уверен не был, поэтому злился, что с ним не договорились по-хорошему. Вместе с этим, за то, что взяли на себя часть его работы, был благодарен, а особенно был благодарен за то, что работу эту как после Никара или Гагала, не нужно бегать проверять каждые десять сотых, а иногда доделывать или переделывать. Можно довериться самому и доверить других. У Илана тяжел не сам труд, тяжело постоянное беспокойство. Сегодня беспокойства нет. Илан по благодарности и злости делился внутри пополам, старался примирить противоречие, но ему сложно было не отражать это на лице.
— Меня не устраивает в том, как ты ведешь пациентов, знаешь что? — произнес доктор Наджед уже не таким осипшим голосом, как утром. Разговорился за день. — Ты им позволяешь больше допустимого. Они несобраны, капризны, ты из любого железного вояки способен сделать нытика и плаксу, не соблюдающего устав и режим, лежащего пластом при неглубокой царапине и требующего к себе внимания и сочувствия. Как у тебя это получается, я не знаю, но дезориентируешь ты их моментально. Тебе самому-то с ними такими не тяжело?
— Нет, — покачал головой Илан. — Наоборот, мне так удобнее.
— А выгода какая-то в этом есть?
— Доверие. Они со мной не спорят и уговорить я их могу в любое время на что угодно. Или не спрашивать.
— Ох, не знаю... Мне не нравится, и ты мне не нравишься — ты устал, ты не ешь, ты не спишь, при этом тебе самому кажется, что все отлично. Ты слишком близко подпускаешь их к себе. Так нельзя. Сгоришь. Сломаешься.
— Давай про это не на лестнице. И... Можно, я буду сам?
— Неможно. Порядки в госпитале устанавливаю я, и я считаю неверным, когда людей вместо того, чтобы лечить, жалеют.
— Ко мне есть какие-то замечания по лечению?
— Пока нет, но...
— Значит, не вместо, а вместе. Будут замечания, ткнешь меня в них носом. А сейчас этот разговор невовремя и ни о чем.
Доктор Наджед помолчал.
— Думаешь, увернулся, да? — сказал он. — Думаешь, оставлю тебя в покое? Не будешь спать — станем укладывать тебя с Никаром принудительно каждый раз, как поймаем.
— Я сплю, ваша в Никаром бдительность чрезмерна. Не надо надо мной стоять.
— 'Сплю' — это дома в постели, а не в палате на табурете рядом с больным по четверти стражи в сутки. Вот — чтобы спал дома. Сегодня. И завтра. Если не хочешь, чтобы над тобой стояли.
— Хорошо, — пожал плечами Илан.
— Что-то ты слишком легко согласился. Обманываешь меня?
— Сам не знаю, — пожал плечами Илан. — Как пойдет.
— Предположим. Я позову, если вдруг завалит, и ты понадобишься. Завтра дежурит Гагал, послезавтра Раур. Потом ты. Снова будешь бледный, как простыня, не выпущу к больным. Сегодня чтобы ноги твоей в отделении не было! Понял? И не забудь, что завтра у нас обед в половине второй дневной. Быть при параде и в себе. Ждем генерал-губернатора, будем говорить о важном и нужном для нас и для города. Подготовься.
'Почему я все узнаю последним и почти в последний момент?' — Илан не спросил. Спасибо, что обед не сегодня, неудобно бы получилось. При параде — легко, а вот в себе... 'Странно, что я ничего не знаю о планах на завтра', — мог бы сказать Илан. 'Надо меньше работать и чаще разговаривать с родными', — ответил бы ему доктор Наджед. Как-то так. Обмен упреками. Он потер затылок и потопал вслед за своими. С линии мыслей о возможном расследовании дела парусника 'Итис' его снесло, как порывом ветра. Что он хотел спросить у Адара?.. В первую очередь, сколько стоит найти человека в Таргене и кто с Судной берется за такие розыски. Например, сам Адар берется?..
Господин Адар сидел в кабинете на кушетке, держался за грудь и тяжело дышал. Раздеться сам не сообразил, пришлось помочь. Быстренько впрыснуть на корень языка смесь для облегчения дыхания, сделать подкожно брахский ягодник, чтобы поддержать сердце. Кожа липкая, голова кружится — по глазам видно, плохо... Закашлялся, на салфетке кровь. Тут не до вопросов по расследованию. Нельзя в таком состоянии пить, а чтобы не пил из-за своих огорчений по болезни и в жизни, нужно укладывать в отделение. С легочным Илан, наверное, погорячился, нечего Адару там делать, он следователь, а там одни уголовники. Можно к себе забрать. А как тогда просить помощи?..
— Лестница длинная, — попробовал оправдаться Адар.
— Да, — согласился Илан, помогая старому инспектору лечь и укрыться кафтаном, пока сердцебиение не пройдет. — Вы закрыли свою контору на Судной площади, господин Адар?
— Нет, — покачал тот головой. — Есть незавершенные дела. Доделаю, потом уйду. Доброжелатели ждут не дождутся, много хлеба у них отнимаю, наверное...
— Вы работаете один?
— Есть помощник и секретарь.
— Без вас справятся?
— Нет, конечно. Вы к чему ведете, доктор?
— К тому, что надо ложиться к нам и лечиться правильно, мой хороший.
— Но-но! Ты на меня свой сироп не лей! Знаю я вас, докторишек. Мягкие такие, сначала присядь, мой хороший, потом приляг, мой хороший, а потом из ваших лап не вырваться, тут и помрешь сразу. Ты, доктор, сам сказал, моя болезнь не лечится. И я не из того теста, чтобы лежать, я лучше умру на работе!
— Вы не осознаете сложности своего положения. Я вам предоставлю бумагу, чернила и посыльного носить письма. Тут не тюрьма, в любое время можно выйти к посетителям. Вам нельзя пить вина и нельзя бегать по городу, как раньше. Умрете вы раньше времени, не закончив дела, кому от этого будет лучше?
— Нет, не уговоришь. Не лягу.
— А если станет плохо? Упадете где-нибудь в городе, как мне вас искать?
— Значит, так в моей судьбе записано.
Илан пожал плечами, пошел к автоклаву вскрывать укладку со стерильным инструментом и брать лекарства для плановых инъекций. Вернулся меньше, чем через сотую — Адар уже спит. Уколы Илан все равно сделал, несмотря на сонное ворчание. Потом принес из лаборатории попону, укрыл, на втором этаже холодно. Безобразие, конечно. Давно пора завести диван и одеяло, может, тогда на то, что он не спит, ругаться перестанут. Послал Неподарка за дровами и велел топить печь. Сел к столу — Неподарку с Мышью писать перечень на стерилизацию, растворы и инструмент. Задумался. Три дня без пациентов — когда с ним такое было? В первую декаду, когда приехал, и то в самом начале?.. Да он не выдержит. Он уже скучает. Может, хотя бы в город позовут? Пустите доктора Илана к больным... Это с одной стороны.
С другой — работа в госпитале, конечно, может заменить собой всю остальную жизнь, только хорошо ли это? Погружение с головой в работу — первый и главный симптом клинической картины одиночества. А еще в этом многограннике есть третья сторона: как только начинаешь чувствовать весь трагизм, пафос или исключительность собственной жизни, жизни одинокого, никем не понятого хозяина алхимической печки, не к добру помянутая господином Адаром судьба мгновенно превращает все сакральное, возвышенное и таинственное, весь этот иератический трепет и прочие высокодуховные волнения в площадный тупой фарс. И тогда ждать можно чего угодно. Тебя опустят на землю обоссаным полом, вшами и рваными наволочками в отделении, больные начнут хором блевать (и хорошо, если только блевать) в твою сторону при каждом твоем появлении, а в руки тебе немедленно положат случай, с которым ты даже теоретически не будешь знать, что делать, чего уж говорить о практике... Люди же продолжат умирать не потому, что ты мало умеешь и знаешь, ты всегда мало умеешь и знаешь, всю жизнь, как новый больной, так мало. Они будет это делать просто потому, что всё равно все беды и радости в этом мире заканчиваются именно смертью. И говорить им лучше не то, что им на самом деле нужно, а то, что они хотят услышать, потому что правда, по сути, никому не нужна... Короче, сидишь дурак дураком с самопишущим стилом в руке, изображаешь умного, то, что хочешь делать, тебе пока не разрешают, а то, что не хочешь, с сотой на сотую само сейчас вломится в дверь.
Но список для автоклава и дезинфекции Илан составить успел, и никто не вломился. Поглядывая на тяжелые дубовые створки, он взял следующий лист и стал писать письмо Адару. А что делать, если поговорить не получается и может дальше не получаться довольно долго? Пока принадлежишь себе, моментом нужно пользоваться. Письменный текст, по крайней мере, позволит не съезжать с темы на всякие житейские истории, которых много, и некоторые у них с господином Адаром даже могут оказаться общими, не упустить мелочи, не исказить суть. Четко и по пунктам: что надо, кто интересен, с кем связан, есть ли возможность достать копии документов или разговорить мелких подай-принеси... Сколько стоят услуги частного детектива, Илан не знал, поэтому открыл сейф, вынул стаканчик с новыми, недавно отчеканенными арданскими дянами и отсыпал добрую половину в полотняный мешочек, завязал и положил поверх письма. Если это покроет расходы целиком, хорошо, а нет — будет аванс. Потом его все-таки дернули. Но, вместо Намура, то говорящего 'лучше не ввязывайся в это, доктор', то умоляющего 'доктор, у тебя же голова варит, помоги нам думать', в кабинет заглянул Актар и попросился на перевязку. Почему не у Наджеда и не в отделении? Тот же ответ, что и у старого инспектора: да ну их под хвост. Доктор Наджед отличный хирург? Может быть. Но он слишком строго разговаривает, а доктор Актар не мальчик, чтобы его отчитывали. Конечно, он пришел туда, где гладят не ежовой рукавицей, где пожалеют и скажут ласковое слово. Не чувствуется логика в связке? Да и не надо, мы же болеем...
В лаборатории гудела открытыми поддувалами и заслонками алхимическая печка, Илан согнал Неподарка с большого стола, где тот разложился с выполнением перечня заданий, на другой стол, в угол, застелил поверхность простыней, протер спиртом руки и занялся пациентом. Намур проник в лабораторию позже, под шумок, и молча стал помогать с перевязкой. А потом неожиданно спросил:
— Скажите, доктор, фельдшерские курсы в госпитале открываются для всех?
— Образовательный ценз — грамотность, — ответил Илан. — Кого-то записать хотите?
— Не смейтесь... Сам хочу пойти. Там же по вечерам... Как раз буду успевать.
Илану сложно было сохранить вид, будто он не удивился. У Илана из руки чуть не упал лоток с использованными бинтами. У Неподарка в углу тоже что-то зазвенело. А доктор Актар хмыкнул и сказал тихо:
— Я говорил тебе: ты не ту профессию по молодости выбрал.
Впрочем, глупо было опасаться, будто Илану дадут скиснуть совсем без пациентов. Едва советник Намур раскрыл рот, чтобы поговорить не о своих фельдшерских планах на будущее, а о чем-то более важном для государства, за доктором прибежали из акушерского: с раннего утра у себя наблюдают больную, но не могут разобрать, аппендицит это или проблемы по их части, нужно подойти и посмотреть. Подошел, посмотрел, велел брать на стол и там разбираться, пока не стало поздно. Само точно не пройдет. Женщина немолодая, за тридцать, но красивая и ухоженная, из дорогого веселого дома в верхнем квартале. Живот, как доска, при этом на доктора Илана она с нелепым кокетством хлопает глазками.
Плохо стало, когда была с клиентом, клиент принял на свой счет, распереживался, что в чем-то виноват, дважды уже присылал спросить, как она. А она, услышав про операцию, в истерику и в слезы: резать?! Будет шрам на животе, как дальше жить, как работать, кому изуродованная нужна!.. Доктор Гагал заводит привычную ему песню про 'жить со шрамом или умереть без шрама прямо здесь и сейчас'. Внезапно появляется сам клиент, стучит в наборное стекло двери у входа в отделение. Седой, представительный, решительный и слегка выпивший для еще большей решительности. И с цветами. Прямо с порога на все акушерское он громко предлагает замуж хоть со шрамом, хоть с тремя малыми детьми, требует вылечить, спасти, и сыплет деньги прямо на пол. Ему втолковывают, что госпиталь бесплатный, что если случай излечимый, то непременно вылечат, он извиняется, говорит что рассыпал монеты нечаянно, пытается собрать. От происходящего беременные и недавно родившие в палатах зачарованно ахают, акушерки впадают в умиление и пытаются помочь поднять просыпанное, доктор Гагал требует прекратить шум и удалиться за пределы наборных дверей вместе с оранжерейным веником, а санитар провожает заинтересованным взглядом большой серебряный кругляш, закатившийся под бельевой шкаф и не торопится сообщить об этом. И все, наверное, будет хорошо, всем нужно только слегка образумиться, перестать размахивать руками, словами, решениями и совершать другие необдуманные жесты, и просто начать лечить и лечиться.
Илан тихо попятился от суеты и постарался исчезнуть незаметно, потому что когда у людей болезнь, несчастье и кажущиеся нерешимыми проблемы, неэтично стоять и улыбаться из-за Намура, цветов, денег на полу и цитат из доктора Арайны, который в случаях неподобающего шума в отделении громогласно произносит: 'Господа, не надо делать из психлечебницы дурдом!' Оперировать есть кому, с аппендицитом справятся, случится не аппендицит, справятся тем более. Если доктор Наджед возьмет операцию себе, у Илана появится примерно четверть стражи на обход отделения. А пока готовят стол в операционной и больную, можно пойти на ужин.
Дверной свинцовый переплет на выходе в сторону хирургии тоже был без трех стеклышек по центру, наверное, и с этой стороны кто-то настойчиво просился внутрь, да и выбил не нарочно. А в промежутке между хирургией и акушерским Илана дожидался хофрский доктор Зарен.
— Я к вам, — сказал он. — Разрешения спросить. Хотел бы поработать в операционной. Безвозмездно. Считаю, мне здесь есть, ч-чему учиться.
Я очень рад, что мы становимся пупом земли, подумал Илан. Безвозмездным. Но на учебу доктора благословил. В работе он Зарена видел, вторыми руками хофрский доктор годится, а первым пусть становится у себя после того, как научится, чему хотел. Повел знакомиться к Наджеду, про вранье насчет Палача даже не заикнулся и вида, будто что-то знает, не показал, подобной выдержкой можно гордиться. Спросил только:
— Надолго вы задержитесь в Арденне?
— До конца штормов, — отвечал Зарен.
— Не скучно будет ждать всю зиму в глухой окраинной провинции после ваших путешествий? Или вы для того и идете в госпиталь, чтобы не скучать?
— Что вы, — улыбнулся тот. — П-приятно оказаться в приличном городе после брахидских д-деревень.
Вот оно что. А по официальной версии все было наоборот. Корабль шел с острова Мемнор на юг, в столицу Брахида — Бархадар. Но, вроде бы, и не дошел... И ни то, ни другое близко не брахидские деревни. Как все запутано... Возможно, на месте Намура укрыться на фельдшерских курсах имеет смысл. Иначе башка вскипит.
