Ян оторвался от чтения, когда понял, что навязчивая вонь — она не из окна. И пахнет не выхлопными газами, а горелой кашей. А, поняв, подскочил и стремглав понесся в кухню. Опять забыл кашу на плите. Поставил подогреться, а сам решил пока почтовик проверить. Проверил, называется. Что теперь, если оторваться от Клариных писем решительно невозможно?
На часах была уже половина первого, что должно было означать — Ян опаздывает. Ян решительно и бесповоротно опаздывает. Пока все шло по плану. Решительно опаздывать Ян намеревался еще с полчаса, а затем позвонить Домбруву и сказать, что, увы, не успевает никак. Брат выдернул для срочного дела.
Каша подгорела тоже бесповоротно, выкидывать ее придется, похоже, вместе с кастрюлей. Её ж в... адову печку и поглубже! Единственный раз решил сготовить еду по-человечьи, и такой облом! Делать нечего, пришлось предпринимать совестеочистительные попытки спасти посудину...
А брат на самом деле никуда не выдергивал. Брат вообще вчера не явился домой. Опять с этой своей подругой загулял, похоже. Если уходит в загул — пиши, пропало. Глаза у него становятся как у молодого лося, он витает в каких-то своих облаках, ничего толком не понимает, что ему говоришь, и, конечно, никогда ничего про свои дела не рассказывает. Иногда возвращается домой вдрызг пьяный, пахнущий женскими духами, иногда, наоборот, трезвый, усталый и злой до чертиков. И опять ничего не рассказывает. Черт бы его побрал. Только нервничай из-за него.
Когда совесть окончательно очистилась — эмаль кастрюльная потрескалась от упорных попыток отскрести ее посудным ежиком и теперь точно можно выбрасывать — был уже ровно час дня, можно бы звонить.
Потянулся к телефону.
Звонок в дверь опередил.
Никого к себе Ян не ждал. В груди позорно ойкнуло. Впрочем, это могла еще быть соседка.
Защитка отозвалась тонким звоном, подтверждая — пока что порядок.
Это была не соседка.
Донега улыбалась ослепительно. Яркий солнечный свет с порога образовал над Донегиной головой сияющий нимб, отчего само лицо превратилось в иконописный правильный овал с глубокими пятнами больших темных глаз и слабо намеченными византийским же носом и улыбчивыми губами.
— Привет. Пустишь за порог?
Ян отступил в гостиную, молча пропуская.
— Ты опаздывал на экскурсию, я подумала, что ты забыл, и решила напомнить тебе лично.
Из-за Донеги Ян не хотел идти на экскурсию, а намеревался опоздать.
— Чем это у тебя пахнет? — нимб померк. Донега вошла в дом уже обычной девушкой из плоти и крови.
Ян смутился. Ничего так и не придумал сказать. В странном дразнящем блеске глаз Донеги потонул бесповоротно, этот день от самого раннего утра вообще складывался какой-то бесповоротный.
* * *
— Ну, можно считать, Польша наша. Клодель хорошо промыла бабенкам мозги. Лицкевич пришелся кстати. Половина кланов готова встретить императора с распростертыми объятиями. Вторая осторожничает, но нам это только на руку. Рейтинг Сейма никогда еще не был так низок, Сейму сейчас доверяет, похоже, только Координатор Верхнего, — с удовлетворением сообщил Дариуш на следующее утро после.
— Хорошо. Что и когда теперь? — голова трещала. Но это с похмелья и Дариуш не поможет. Помог бы аспирин. Возможно.
— Ждать смысла не имеет, хоть сейчас, но если... если одной Польши тебе достаточно.
— Что значит — достаточно? — с похмелья соображать голова отказывалась.
Дариуш помолчал, подбирая слова.
— Мужчина, который плохо говорит по-польски. Помнишь? Это одна из венгерских "шишек". У них там все попроще, одно-единственное Правление из десяти человек. Он председатель. Ты ему понравился.
Привычные уже ко всей этой закулисной возне мозги теперь быстро соображали даже вопреки треску. Вся цепочка пробежала в мозгах мгновенно.
— Чего он хочет взамен?
— Ничего такого, чего мы не смогли бы ему предложить. Ему мешают всего девять человек.
— Коллеги надоели? — ухмыльнулся Лех. Он пока еще не знал, как смотрится его новая ухмылка на молодом и правильном лице. А смотрелась она диковато — Дариуш не зря предполагал, что из этого парня выйдет толк. По крайней мере, в том смысле, который под "толком" подразумевал Темный.
— Да. А легальных методов их убрать и не потерять власть у него нет. У них действует специфический порядок занятия руководящих должностей, не слыхал? ... У них Правление набирается сразу в полном составе. Десять человек от разных кланов. Если один из них гибнет или по иным причинам отходит от власти, то и остальные девять тоже должны уйти. Без права участия в следующих составах.
Лех подумал и расхохотался:
— Эк они друг дружку боятся!
— Именно. Боятся. Так поможем человеку?
На этот раз Лех думал долго.
— Венгрия, говоришь?
— И Франция. Во Франции Клодель готовит почву. Во Франции наших мало, около сорока тысяч. Так, на пол-укуса.
— Франция и Венгрия, значит? Что еще?
— Ну... есть наметки...
— Ясно. Только вот ответь — зачем мне Венгрия и Франция, и твои наметки, если мне и Польша-то не нужна?
Дариуш чертыхнулся.
Глава 6.
* * *
— Первые упоминания о Постице мы находим у римского историка Исидора в третьем веке нашей эры. В своем труде 'О варварских народах' историк пишет, что на севере Галлии имеется богатый город со множеством домов и бойкой торговлей. Однако археологические изыскания показывают, что поселение на месте нынешней Постицы имелось еще приблизительно во втором веке до нашей эры. По всей видимости, это было селение землепашцев...
Еще издали крепость производила неизгладимое впечатление. Темная, тяжелая громадина, расстелившаяся брюхом у самого обрыва отвесного уступа. Высокие стены, узкие бойницы, широкий бесформенный донжон едва кажет остроконечную крышу из-за угрожающего нагромождения кирпича. К крепости ведет мощеная булыжником дорога, петляет по склону, а у крепостного вала перетекает в перекидной мост. Девчонкам мостовая не понравилась — между камнями их новомодные 'шпильки' застревали и жалостливо скрипели. Одна Донега, предусмотрительно обутая в кроссовки, шла себе спокойно, разглядывала окрестности. Но больше — Яна. Он и краснел, и бледнел... Да что ж такое-то?!
— Теперь мы видим крепостной ров, глубина которого составляет приблизительно шесть метров, а ширина — восемь метров...
Внутри опояска непробиваемых стен — мощеный внутренний двор. Как и полагается, свой колодец. Тут, конечно, поверье — нужно бросить в него монетку, и если не проворонишь тонкий плеск серебряка о воду, не растеряешься и не забудешь загадать желание — сбудется. Ян долго вертел на ладони свой грошик, прежде чем сбросить. Все думал, чего же ему хочется. Так толком не придумал. Заглянул в пасть колодца — оттуда дохнуло зябким холодом и болотом. Серебряк выскользнул из вмиг вспотевшей ладони, проблеснул в темноте и исчез. Плеск Ян расслышал. Тихий глухой шлепок. Ян прикрыл на миг глаза. В плеске почудилась непонятная обреченность. Донега тоже опустила в колодец свой грошик. Тот просверкнул и исчез. Донега улыбалась мечтательно, Ян случайно перехватил эту быструю улыбку. Лицо девушки в этот момент не выглядело опасным или хищным. А выглядело нежным, застенчивым и беззащитным. Впрочем, только миг. Перехватив взгляд Яна, Донега улыбнулась уже иронически-ехидно и отвернулась.
— А теперь пройдем в главную башню крепости. Обратите внимание на толщину стен. Донжон — это своеобразная крепость в крепости, самая защищенная ее часть...
От порога дохнуло тем же сырым холодом, что и из колодца. Внутри — темно несмотря на жидкий электрический свет лампочек. Бесконечные ступени винтовой лестницы. Первый этаж. Кухня, караульная... Огромный очаг, но огонь в нем ненастоящий...
Из всей обстановки настоящие тут только стены. Остальное бутафория и шелуха. Зато стены хорошие, солидные, и поверху просто звенят от прожитых здесь жизней. Прикоснись — обожжешься этим звоном. Группа притихла — все пропитались звоном и пылью. Идут молча, тихо, гуськом друг за дружкой, только экскурсовод мерно отщелкивает слова давно уже наизусть затверженного рассказа. В спину дышит Донега, она постоянно и неотступно — с Яном.
— А здесь попрошу остановиться. Обратите внимание на окна-бойницы...
Остановились. Остановились так резко, что Донега всем телом льнет к спине Яна.
Окна-бойницы Ян так и не разглядел. А винтовая лестница внезапно закончилась.
— Покои феодала, покои его супруги... В период с тысяча триста шестьдесят первого по тысяча триста семидесятый здесь проживала госпожа Анна Теодорика Коростельская, известная больше как 'Дама из Мрачного замка'. Ей посвящены такие известные сонеты, как 'К твоим стопам прильнув...' и 'Ярче звезд небесных' Тадеуша Вавельского. Здесь же мы видим прекрасный портрет госпожи Коростельской, написанный уже позже, в конце восемнадцатого века, с сохранившихся миниатюр, но в духе господствовавшего тогда раннего романтизма. Мы видим Даму Мрачного замка в легкомысленном голубом шелке и со свободно ниспадающими локонами, что, конечно, является исключительно фантазией художника...
Донега потянула за локоть.
— Глянь-ка...
Угол как угол, обычный. В стыке между коврами виднеется голый кирпич. Жаровня. Лежат в ней угли, но всё — декорация. Что здесь привлекло такое ненормальное внимание девушки?
Ян недоуменно нахмурился. Донега глядела с совершенно непонятным выражением... и вдруг, шатнувшись, оказалась совсем близко, в руках Яна. Губы к губам. Мягкие, теплые формы. Это оказалось совсем не похоже на то, что Ян испытывал к Кларе. К Кларе было какое-то ласковое, нежное чувство, восхищенное и робкое. Здесь было другое. Никакой нежности или восхищения. Только желание сжать покрепче и... да.
Ян отпрянул в испуге.
Донегины губы дрогнули в обиде, но тут же изогнулись в усмешке:
— Какой же ты еще...
Экскурсовод махнул рукой, группа ринулась дальше, Ян с облегчением рванул через эти самые покои мрачной дамы и дальше по лестнице. Теперь уже, чувствуя спиной тот же насмешливый взгляд Донеги.
* * *
— Это Абель.
Представленный Абелем стоял сейчас у окна, отогнув край шторины, и с вялым интересом оглядывал окрестности. Лех, слегка задетый таким пренебрежением к собственной персоне, подошёл ближе. Дариуш благосклонно кивнул, приглашая присесть в кресло. Присел. Абель так и не оборачивался, в свете из окна его плечи казались пугающе широкими. Лех внутренне поежился, но ничего не спросил. Дариуш сам все объяснит.
— Как день?
Дариуш настроен поболтать? Странно.
— Ничего. Я что-то пропустил? — кивнул на Абеля. В отличие от Дариуша, Лех на всякие там разговорчики сегодня... не очень был настроен.
Кивок Дариушем был понят неверно:
— Не волнуйся, он надежен. Может говорить при нем так же свободно, как при мне самом.
— Кто это?
— Погоди. Узнаешь.
Абель этот стоял у окна как статуя, кажется, даже не дышал. Лех предположил, что это марионетка, слегка расслабился.
— Ладно. Давай новости тогда.
— Новости? Ну, Францию мы вчера обсудили. С того момента ничего не изменилось. С Венгрией уже все точно. Теперь нужно окончательно условиться, что делать с остальным.
Остального становилось все больше. Румынские вампиры заинтересовались Лехом Волошем. Слава Богу, не с гастрономической точки зрения. В солнечной Италии настроены благодушно. Помогать не станут, но хоть пообещали доброжелательный нейтралитет. А завтра нужно быть в полночь на одном шабашике... Вот, насчет шабаша...
— Абель! Подойди сюда.
Громила наконец оторвался от созерцания. Обернулся. Насчет ширины плеч не показалось. Лех уже научился держать лицо, поэтому в нем не дрогнул ни один мускул. Абель был страшен. Не лицо — тяжелая мертвенная маска. Узкие губы. Широкая челюсть. Звериный холод во взгляде. Ничего, кроме этого холода. Не марионетка. Убийца. Прирожденный.
— Я хочу, чтобы с этого дня Абель сопровождал тебя на все официальные мероприятия.
* * *
Ни шатко, ни валко проходило лето.
Но ничего особого от лета Ян и не ожидал. Каждое лето Познатец превращается в жаркое болото, а мозги немногочисленных оставшихся в городе 'аборигенов' — в кисель. Показательно, что на туристов духота, пыль и каменное пекло не производили ровно никакого впечатления. Яну иногда казалось, что туристы — это такие механические куклы, роботы, одержимые исключительно страстью фотографировать и снимать, способные только на то, чтобы очарованными стадами бродить за экскурсоводами. Исключительно для этих трудяг, учителей в отпуске, студентов исторических и филологических отделений, просто безработных с достаточным уровнем образования, лето — время упорной работы в поте лица, возможность 'зашибить деньгу', на которую можно неплохо существовать весь следующий год. Если, конечно, сумеешь выучить всю ту ерунду про 'прекраснейшую историю города', что полагается тоннами изливать на лопухов-приезжих, да еще выучишь с красивостями... Для остальных лето — время отупелого просиживания в кафе, поджаривания до хрустящей корочки на пляжах, просто безделья без цели и смысла. Те, у кого еще остались к лету какие-то цели, из Познатца слиняли уже в конце мая.
Нет, ничего особенного Ян от лета не ждал, раз уж не догадался тоже куда-нибудь слинять, в свою очередь влившись в очарованное стадо туристов в какой-нибудь Италии.
Лето проходило.
Лех уходил, приходил, появлялся и исчезал. Он, как турист, не замечал всеобщего сонного отупения. Большую часть времени он проводил на занятиях, еще какую-то с этой своей девушкой. Наверно. Толком он ничего не рассказывал. Один раз приходил отец, выдал следующую порцию денег, намекнул на какую-то комиссию для Яна. Ян толком не понял, а расспрашивать подробней почему-то постеснялся. Леха отец не застал, слегка огорчился. Расспрашивал, как у Леха занятия и личная жизнь. В общем, Ян понял, что у отца по плану подошло 'исполнение родительского долга', он, как и полагается Координатору, честно сходил, выполнил, поставил крестик в блокнот. Теперь долго не появится.
Новая университетская группа исполняла наказ в спешном порядке становиться большой дружной семьей старательно, иногда даже с переработкой плана. Общие встречи раз в два-три дня, стандартный план — пляж, или кино, или экскурсия в очередной замок, или какое-нибудь кафе. Пляж Ян любил, кино не очень, кафе терпел, в отношении замков выработалась стойкая фобия. Из-за Донеги, в присутствии которой Ян совсем терялся. Она ему нравилась. Очень нравилась. Но не как Кларисса. Сдобная Донега вызывала совершенно определенные побуждения, которые Ян искренне считал грязными и избавиться от которых удавалось только под ледяным душем. Яну казалось, что этими самыми побуждениями он оскорбляет девушку. Яну страстно хотелось иногда ринуться к Леху за советом и ободрением. Но пока еще Ян помнил случай с нападением достаточно живо, а злость и обида в Яне продолжали клокотать.
Жизнь текла себе. В конце июля зарядили дожди, город вздохнул с облегчением. Туристы сидели по гостиницам, прятались в крытых галереях и ресторанах, но по улицам не сновали. Пыль осела в грязь, и пахло теперь приятно — дождем и известью. По случаю дождей экскурсию в парк живых скульптур отменили, решили собраться дома у Аришки. У нее как раз родители уехали греть косточки на пляжах Флориды. Понятное дело, оставили на дочь шикарный коттеджик на окраине, хоть она и снимает скромненькую квартирку поближе к университету. Два этажа, куча комнат. Полный холодильник снеди, музыка, паршивое пиво и средние коктейли. Ян немного сомневался. На счет того, это ли подразумевали университетские профессора под термином 'сплочение коллектива'. Тем не менее, обязательную повинность Ян отбывал.
