Раду отпустили сразу после перевязки и укола, ранение оказалось поверхностным. С Гораной посложнее — пуля прошла по касательной, оставив трещину затылочной кости и контузию. Но там, по крайней мере, не было опасности для жизни. А Йенс?
Обе синки не отходили от двери с надписью "посторонним вход воспрещён", пока над старшей сестрой колдовали хирурги. Неподалёку в кресле дремал полицейский — видно, отрядили следить за девушками.
Наконец, из-за двустворчатой двери операционного блока показался невысокий мужчина в хирургическом комплекте, скользнул красными от усталости глазами по напряжённым лицам:
-Родственники Метович?
Кора впилась ногтями в собственные ладони.
-Я сестра! Что с ней, что?!
Поперхнулась, закашлялась.
За спиною выросла Рада, как будто охраняя подругу от врача.
-Операция закончилась благополучно, — хирург жадно затянулся дымом. -Одна пуля прошла навылет, вторую извлекли из правого легкого. Повезло, крупные сосуды не задеты, иначе бы просто не довезли...
Поездки в госпиталь и похоронные заботы вымотали Кору за пару дней. Без Рады она вряд ли смогла бы сделать всё по-человечески. Помогали и сослуживцы Йенс — благодаря лётчикам, в траурной церемонии участвовали солдаты, военные машины, был оркестр и почётный караул.
Небольшое кладбище в Куршумево, крохотная часовенка посередине.
Сыпал мелкий дождь, небо угрюмо нахмурилось. Съехалось довольно много людей. Родственники девушек, школьный класс Эльги, наверное, в полном составе. Тренеры, военные, какие-то незнакомые сины...
Кора произнесла несколько слов над раскрытыми гробами, но даже ей самой они показались ненужными. Что теперь погибшим слова? "Отмучились", — так иногда говорят в Беране.
Сухо треснули залпы — один, другой, третий, застучали по дереву комья земли, резанули душу пронзительно-тоскливые ноты оркестра. Свежие холмики накрыли венками, и люди понемногу начали расходиться.
Кора склонилась к тускло блестевшей россыпи стреляных гильз. Положила по нескольку штук у фанерных табличек рядом с цветами, ещё шесть аккуратно спрятала в карман.
Вдвоём с Радой зашагали к стоянке. Откуда-то сбоку опять возник майор из военной полиции — дважды он уже вызывал девушек "на беседу", и Бог знает сколько раз таскался в госпиталь к раненым. Горана удачно симулировала амнезию. По совету Коры, чтобы полицейский особенно не приставал. Его беспокоило слишком большое количество бандитских трупов и оружия на месте скоротечного боя.
"Захватили у врага", — отвечали девушки на вопросы о найденных автоматах с их отпечатками. Пистолеты все носили законно, были разрешения. Конечно, майор неоднократно спрашивал, почему на каждого керкира в банде получалось больше одного автомата, но синки лишь пожимали плечами. Полицейский кривился, однако за ордером на обыск, слава Богу, не пошёл.
Помня, что лучшая защита — нападение, Кора принесла ему заявление Йенс с просьбой вернуть пистолет, зарегистрированный на её имя и "оставленный на месте боя по причине тяжёлого ранения". Чиновник бумагу прочёл, буркнул — вот, мол, сама Метович из госпиталя выйдет, тогда и поглядим...
Из "бесед" в полиции Кора узнала, что машины девушек бандиты спутали с караваном наркоторговцев. Засаду устроили, желая захватить груз. Поняла: полицейские прекрасно знали о предстоящем бое, и не вмешивались, ожидая, когда преступники сами перестреляют друг друга. Иначе откуда бы на маленькой никчёмной дороге вдруг появились все эти бэтээры, солдаты, армейское оцепление, в которое благополучно угодили четверо недобитых керкиров, попытавшихся улизнуть.
"Нелепый случай", — сказал майор.
Нет. Не случай. Это не случайно по дорогам страны рыщут вооружённые до зубов отморозки, а с молчаливого позволения уважаемых господ из правительства...
На похороны и лекарства ушла большая часть денег, тайник почти опустел. Изувеченная "фронтера" уныло стояла во дворе под брезентом — вот и всё имущество, кроме оружия. Кора уже подумывала, как будет переселяться в какую-нибудь однокомнатную нору с колченогой мебелью и драными обоями, но после выписки из госпиталя Горана предложила пожить у неё.
Фехтовальщица чувствовала себя нехорошо — мучили приступы головокружения, куда-то пропали сны и что ещё хуже, случались действительные, не мнимые проблемы с памятью. Младшая сестра вернула ключи хозяйке квартиры в Батайнице, к неудовольствию дамочки, за эти годы вполне обжившейся в столице. Сказала только — "может, найдутся другие съёмщики, а может, и мы вернёмся, когда подлечится сестра".
В доме Гораны была лишь одна жилая комната, правда, очень просторная, в двух уровнях. Нижний являл собою гостиную, верхний — спальню, туда вела резная деревянная лестница. Кругом цветы в огромных горшках, разные статуэтки, морские раковины, кораллы и множество вовсе незнакомых Коре предметов замысловатой формы.
Одну стену полностью занимали крупные фотографии моря — утреннего и на заходе солнца, безмятежного и пенящегося злыми штормовыми волнами, сияющего блеском лета и свинцово-мрачного зимнего.
На журнальных столиках тут и там валялись альбомы известных сюрреалистов. Кресла стояли такие низкие, что не понять, сидишь, или уже перешла в горизонтальное положение.
В общем, дом младшей понравился.
Водить машину Горане тоже, конечно, не разрешали, и к обоюдному удовольствию Кора стала трудиться шофёром. Тренерша скрывала от начальства своё состояние, сразу приступила к занятиям с воспитанниками — денежное изобилие не тяготило и её.
Каждую четвёртую ночь Кора проводила на дежурстве. Днём — визиты в госпиталь, к сестре, раз в неделю посещение родителей, какие-то мелкие хозяйственные хлопоты. Она не оставляла тренировок, хотя теперь спарринговать можно было лишь на пару с Радой. И только штанга никогда не изменяла — с ней хоть толпой, хоть в одиночку...
Но три ночи из четырёх младшая сестра проводила в доме фехтовальщицы. Кора вообще слабо понимала, как очутилась в этом богемном гнёздышке, сама атмосфера которого, казалось, располагала к безумствам. Наваждение? Нет... Формально — хотела сэкономить на квартплате, а на самом деле Горана понравилась ей ещё в первую встречу, несмотря на то, что выглядела тогда не самым лучшим образом. Потом они стали ближе, недаром ревновала Йенс, хоть Кора всерьёз не думала о близости, а тренерша, кажется, и подавно.
Вечерами младшая твердила о своей любви к сестре, но при этом не переставала задерживать на подруге тоскливо-двусмысленных взглядов. В больнице фехтовальщице побрили голову, и теперь для Коры она стала ещё более привлекательной.
Горана не знала, что и думать.
Ей исполнилось двадцать семь, по этому случаю устроили ужин. Было не особенно весело, но не оттого, что сидели дома вдвоём. Приглушили свет, и казалось, тени погибших девушек встали рядом.
Вдыхая аромат согретого в ладонях хереса, Кора глянула в угол. Колыхнулось жёлтое пламя свечи будто подул кто-то невидимый.
-"Эльга?" — мысленно спросила младшая, и маленький язычок тут же качнулся снова...
-Давай за них, третий тост, — дрогнувшим голосом вымолвила Кора и фехтовальщица склонила голову, поняла без слов.
Они пили, пели, плакали...
А утром проснулись в объятиях друг друга.
Проморгавшись, Горана вскинулась, провела рукой по собственному бедру. Никаких признаков одежды.
"Доигрались", — мелькнуло в лысой голове.
Испуг, видимо, отразился на лице, потому что Кора виновато улыбнулась:
-Ну не надо, оставь это, — сказала вполголоса, натягивая одеяло. -Ничего страшного не произошло. Ты мне давно нравишься. Любовь — чувство неприкосновенное, а в постели одной тошно.
Гостья объяснилась прямо, почти по-мужски. Она говорила совершенно искренне, не чувствуя за собою ни малейшей вины. Единственное, что её заботило — как бы о случившемся не узнала сестра.
И теперь, пожирая глазами неодетую подругу, Кора собиралась не раз повторить это всё до возвращения сестры из госпиталя. События прошлой ночи стали подробно раскручиваться в памяти младшей, и она сладко потянулась, продемонстрировав красивые ступни.
Щёки именинницы вспыхнули, даже уши залились краской.
Кора... надёжная, всегда державшая слово. Тактичная в общении, проницательная и чуткая. Редкостно нежная в постели. Сентиментальная и в то же время маниакально жестокая, она могла становиться циничной развратной тварью.
Всё это была Кора...
Однажды, открывая входную дверь после дежурства, она услышала звонок и сразу бросилась к телефону — мало ли, вдруг из больницы.
Говорил некий "мэтр Ронсо", нотариус. Очень хотелось спать, и синка не сразу уловила в словах смысл — "госпожа Вуглич", "завещание"...
Наконец, дошло: после смерти дочери Милена распорядилась поделить своё имущество и средства между теми из подруг, кто на момент оглашения завещания останется в живых.
Перед выпиской сестры Кора позвонила владелице квартиры. Месяц она простояла пустой, как и следовало ожидать, не нашлось желающих столько платить за жильё не в самом комфортном месте.
Спортивный костюм висел на Йенс, словно тряпка на швабре — она потеряла четырнадцать килограммов, несмотря на то, что в последний месяц начала заниматься в зале ЛФК.
Тусклая улыбка на заострившемся посеревшем лице. Настроение у старшей было никакое. Первое время Кора гадала — может, что-то чувствует, догадывается, но когда съездили в Куршумево, поняла — казнит себя сестра. Казнит за несовершённое преступление.
После похорон каждую неделю Кора ездила навещать погибших. И вот, наконец, они приехали сюда вчетвером.
Солнце стояло невысоко, бросая вниз колючие тени.
Шесть могильных плит за общей оградой, и гранитная стела — одна на всех. Глядящие из камня лица подруг. Одинаковые даты смерти и слова: "Погибли в бою".
Сёстры как будто видели тех, кто лежат внизу. Кора остро переживала свою вину перед ними. Ведь это была её идея — собрать группу.
Примерно то же думала старшая — "не предвидела, не сумела, не уберегла". Она поставила на кладбищенскую скамеечку магнитофон, и в тишине зазвучала гитара.
Всё отболит и мудрый говорит:
Каждый костёр когда-то догорит
Ветер золу развеет без следа
Но до тех пор, пока огонь горит
Каждый его по-своему хранит
Если беда и если холода
Раз ночь длинна жгут едва-едва
И берегут силы и дрова
Зря не шумят и не портят лес
Но иногда найдется вдруг чудак
Этот чудак всё сделает не так
И его костёр взовьётся до небес...
Кора беззвучно плакала, по лицу стекали частые капли, собираясь на дрожащем подбородке и падали под ноги, в чёрную землю.
"Это про Эльгу, про нашу Эльгу! Она была именно такой... Неиссякаемый фонтан веселья и энергии!"
Горана и Рада тоже не скрывали слёз, и только Йенс сурово хмурилась, повторяя про себя:
"Простите, девушки... простите, не уберегла... Ирма, Бланка, Милена, Гера, Злата", — она называла каждую по имени. "И Эльга. Совсем ещё девочка". Младшая, конечно, рассказала, как она погибла, и сейчас последняя дуэль Эльги вставала перед глазами Йенс.
Больше всего у сестёр болела душа об этой девочке. Взрослые были солдатами, пожили на белом свете кому сколько довелось, а она почти ничего не успела увидеть...
...Тот был умней, кто свой огонь сберёг
Он обогреть других уже не мог
Но без потерь дожил до тёплых дней
А ты был не прав, ты всё спалил за час
И через час большой огонь угас
Но в этот час стало всем теплей...
(16)
* * *
"ПОСЛЕДНИЙ ДОВОД КОРОЛЕЙ"
Йенс выписалась из госпиталя, и младшая сестра вернулась в батайницкую квартиру. Расставание прошло спокойно, Горана надеялась — недолгое приключение не оставит сколько-нибудь заметного следа в её душе. Но в первый же вечер ощутила какую-то непонятную чувствительность, мучительный страх одиночества, над которыми вчера посмеялась бы сама. Прошло несколько дней — и фехтовальщица уже не могла заглушить навязчивых, беспрестанных мыслей. Стоило на секунду закрыть глаза, как перед ними возникала Кора.
Горана будто перестала жить. Входила домой, садилась в полутёмном холле, спрашивала — "зачем я сделала это, зачем позволила себе полюбить?" — и не находила ответа. Глядя в зеркало на отросший ёжик жёстких волос, вспоминала, как ласково ерошили его сильные пальцы Коры. Влажными глазами критически оглядывала собственную фигуру, в очередной раз убеждаясь, насколько проигрывает она старшей сестре.
Жестокая память то и дело подсовывала самые яркие картины лучших дней жизни, раз за разом прокручивая самые сладостные мгновения. Как будто мучила, пытала: "вот, этого ты лишена уже навсегда... И этого тоже никогда больше не будет". Но Горана всё равно продолжала любоваться воспоминаниями. Долгим чарующим взглядом своей искусительницы, её лёгкой улыбкой. Грацией крупной лесной кошки, красотою силы и плавностью жестов. Даже острым холодным взором, изредка сверкавшим поверх узких чёрных очков. Вспоминала ночные разговоры, едва ощутимые прикосновения ладоней, от которых в самой глубине души загоралась тихая радость.
Что можно было поделать? Пытаться удержать Кору? Бессмысленно. Младшая с самого первого дня не скрывала, что расставание неизбежно. Но как теперь каждый день встречать человека, ради которого её, Горану бросили? Не имея сил видеть счастливых сестёр вместе, она перестала общаться с Корой и Йенс, сказавшись больной. И всё равно, даже не встречаясь с ними, каждую секунду тренерша представляла девушек рядом. Видела, как они делают это. Временами начинала ненавидеть подлую, гадкую Кору, воспользовавшуюся ею и выкинувшую прочь.
"Йенс разделяет нас? Да нет, просто я нужна была Коре, как курильщику сигарета..."
Едкая злая ревность, замешанная на всепоглощающей любви, мучила её день и ночь в своих самых неожиданных воплощениях. Найдя в доме забытую Корой безделушку, Горана целый вечер плакала, сжимая её в руках, а наутро — боролась с отчаянным желанием ринуться в Батайницу и совершить что-нибудь ужасное. Не раз обдумывала убийство, но скоро приходила в себя, извиняя бывшую любовницу. Первую в жизни Гораны, и, судя по всему, последнюю. Попробовав запретный плод, она нашла его столь необыкновенным, что вряд ли перенесла бы вторую такую потерю. Пробудить в душе настолько сильные чувства, чтобы опять... Нет, никогда она не решится на это.
Как только вынести тоску бессмысленного существования? Дела, которым синки в последние годы с воодушевлением занимались, больше не было, подруги оставили этот мир, работа стала неинтересна. Очутившись в покинутом жизнью доме, Горана с каждым днём чувствовала нарастающую печаль.
Грусть и пустоту в душе. Горечь обиды. Гнев и больную гордость.
Она брошена.
Фехтовальщица одевалась, причёсывалась, пила и ела совершенно бессознательно, не помня потом, делала это, или нет. Много раз пыталась читать по вечерам, но какую бы ни открыла книгу, через короткое время обнаруживала себя тупо глядящей в одну и ту же страницу. Она прислушивалась к звукам на улице, втайне надеясь уловить скрип тормозов и хлопанье дверцы, хотя понимала — этого не будет. Тогда Горана на всю мощь включала стереосистему, и заунывная психоделическая музыка наполняла дом, а холодная сырая погода поздней зимы только добавляла боли.
